Все то же «особое задание» привело сюда Шуру.
В одном из блиндажей мы задержались дольше обычного, вроде как на привале.
Вначале и здесь Шура уговаривала женщину, которая расчесывала гребнем свои пышные темные волосы, перебраться вместе с детьми за Волгу, где всем будет безопасней.
Женщина, назвавшая себя Феклой Егоровной, объяснила, что живет она здесь вместе с подругой, Александрой Павловной, которая теперь только спать приходит в блиндаж, а днем и ночью вывозит муку с мельницы, пожары тушит. У нее пропуск по всему городу.
Про себя же Фекла Егоровна рассказала, что она за детьми смотрит. А старший сын ее, Вовка, Александре Павловне помогает.
— Мы с Александрой сдружились. У меня два мальца, у ней две дочки.
Она заплетала свои густые волосы в косы, заплетала не торопясь и так же не спеша, тихим голосом возражала Шуре: мол, как же уезжать за Волгу, когда бомбят переправу, куда уезжать, когда все равно наши бойцы фашистов за Волгу не пустят и Сталинград не сдадут.
Фекла Егоровна хвалила блиндаж и говорила, что они запаслись зерном; бойцам, штаб которых в мясокомбинате, они не мешают, а даже наоборот, кому что сварят, кому постирают…
А блиндаж был действительно хорош и как-то прочно сколочен. Пахло сосной. Пол был устлан досками. На гвоздях висели кастрюли. И рядом с ними — часы-ходики.
Фекла Егоровна объяснила, что все это соорудил, обстругал и даже тяжелую дверь на петлях повесил муж Александры, плотник, фронтовик. После ранения дали ему отпуск для поправки, вот он незадолго до бомбежки в Сталинград приехал, но не пришлось ему в своем доме пожить («его отсюда видать»). Теперь блиндаж домом стал.
Я сидел на койке, сколоченной из досок. Подо мной был матрац из мешковины, набитый соломой. Я облокотился на подушку, и очень мне захотелось хоть на минуточку вытянуться и опустить голову…
— Уморился, — сказала Фекла Егоровна, взбила подушку, заставила улечься поудобней и даже покрыла мягким, пушистым платком.
Думал, полежу немножко, — только маленькие днем спят, а мне стыдно. Засыпал и слышал, как на такой же койке напротив и у дверей возились малыши. Потом я почему-то забыл все, что произошло недавно, и начал ждать, что сейчас подойдет мама — тогда можно будет и заснуть.
…Мне снилась баня, будто дяденька опять трет мне спину, потом открывается дверь и входит слон, садится на скамейку. Хоботом он пододвигает к себе шайку, опускает в нее ногу, достает еще одну шайку и опускает в нее другую ногу…
Я никак не мог оторвать голову от подушки; будто и просыпаюсь, а глаза не размыкаются. Слышу я, Шура спрашивает, а ей отвечает мужской голос.
Сколько сразу интересных названий! В каком-то Невеле их разгрузили, а потом он дрался под Великими Луками, отступал на Торопец, а ранило его под Андреаполем; из Кувшинова отвезли в Бологое, а оттуда санитарный поезд доставил в Иваново, а из Иванова, через Москву, вернулся он в Сталинград.
«Невель-Торопец», «Невель-Торопец», — повторял я про себя и снова начал засыпать, как вдруг койка подо мной зашаталась, и я полетел, но не вниз — меня подбросило чуть ли не под бревенчатый потолок.
Детишки притихли. Фекла Егоровна села рядом с ними. А Шура и дяденька в военном (я еще спросонок понял, что он и есть «плотник-фронтовик») стали у двери.
— Как в августе, — сказала Шура.
Я тоже выглянул из блиндажа. Фашистские бомбардировщики летели черной тучей. Уже многое научился я понимать в этом грохоте и треске.
Наши из-за Волги отвечали гитлеровцам.
Я стоял на ступеньках, когда увидел: к блиндажу бежит женщина в военной гимнастерке с засученными рукавами, подпоясанная широким- красноармейским ремнем, а за нею — длинноногий, худой мальчишка.
Я поскорей нырнул в блиндаж, чтобы дать им дорогу.
Это и были Александра Павловна и Вовка, старший сын Феклы Егоровны. Александра Павловна, вся раскрасневшаяся, потянулась за кружкой, отпила несколько глотков и передала кружку Вовке.
— Горит мельница, горит… И нашу телегу пере вернуло, лошадь убило; их автоматчики вперед лезут, до чего нахальные. Туда уж не пройти.
Шура посмотрела на меня. Я подумал: «Туда не пройти, а мы пройдем». Шура сказала необычно громко:
— Гена, ты останешься здесь. Это свои люди, тебя не обидят. Гена будет у вас пятым.
Фекла Егоровна даже пододвинулась на койке, где она сидела с детьми, — мол, занимай, Гена, свое место с левой стороны!
Только я хотел спросить Шуру, долго ли мне придется здесь ее ждать, как она сама сказала:
— Все узнаю — приду. Опять Олю будем искать. А ты от этих людей — никуда!
Шура хотела распрощаться со всеми; военный же остановил ее:
— Раз уж так, пойдем вместе. Документы при мне, пилотка на голове. Вот и вышел срок моему лечению.
Он быстро собрал кое-какие вещи — бритву, кисточку, даже сунул в вещевой мешок белую баночку с какой-то мазью.
— Дядя Ваня, а ты бей их, как я комаров в лесу, — посоветовал ему Вовка.
Фекла Егоровна все порывалась что-то сказать, но тетя Александра строго на нее посмотрела.
— Всё наспех, всё наспех. Ведь это не чай пить! — пробурчала Фекла Егоровна.
Уж как водится, все мы присели на койки и немного помолчали. А потом поднялись.
Военный поцеловал своих девчонок, Феклу Егоровну, Вовку и его братишку и меня заодно поцеловал прямо в лоб, а потом крепко — Александру Павловну.
Мне тоже было тяжело оттого, что Шура уходит из блиндажа без меня.
Я выглянул из блиндажа им вслед. Уже стемнело, и небо стало багрово-красным. Они шли в сторону заводов, к мясокомбинату (а там и «Красный Октябрь» рядом). Военный слегка прихрамывал, и Шура сдерживала свой шаг.
Только уселся я на койку, как тетя Александра Павловна накинулась на всех:
— Ну, чего приуныли? Марш умываться! — при казала она Вовке.
Я же посмотрел на ходики и вспомнил, что уже давно не заводил свои часы. Но ходики тоже стояли и даже сдвинулись набок. Я все же достал часы из сокровенного карманчика, который пришила как-то Шура с внутренней стороны моей рубашки. Достал и принялся заводить, поглядывая на Вовку.
— Покажи, — попросил он.
По случаю знакомства я дал Вовке подержать часы, а потом завел их и наугад поставил стрелки.
Вовка тоже поправил ходики и потянул гирьку. А потом наклонился ко мне и негромко, чтобы мать не слыхала, спросил:
— А это видел?
В его руке была «штучка», похожая на грушу. Я уже знал, что это не игрушка, а ручная граната.
— Карманная артиллерия! — с важностью произнес Вовка и опустил гранату в карман.
Еще долго рвались снаряды. За толстыми стенами
блиндажа было хорошо слышно, что бой идет где-то совсем близко.
В блиндаж забежали два бойца. Они попросили воды, а когда напились, рассказали, что гитлеровцы заняли вокзал, захватили центр города, вышли на набережную к памятнику Хользунову, и Дар-гора в их руках. А здесь уже — передовая.
Александра Павловна взяла на руки свою дочку Агашу, откинула волосики с ее лба, посмотрела в глаза и тихо сказала:
— Гадали, думали за Волгу ехать, а оказались на передовой. Опоздали. Теперь и вовсе к переправе не доползти. — Она опустила девочку на пол: — Вот потому и незачем было Ивана удерживать. Если уж так пришлось, пусть свое место займет, где прикажут!
Шура не возвращалась. Я все ждал — откроется дверь, она нагнется и войдет, возьмет меня за руку…
Я сердился на нее и ждал. И даже подумал, а не обижается ли мама — ведь кто мне Шура? Почему же я так скучаю без нее?
Мама же, с которой я так часто разговаривал про себя, ответила мне на это:
«Нет, сынок, не обижаюсь. Она твой друг, она твой командир».
А потом мама начинала расспрашивать меня про другую тетю Шуру, про Феклу Егоровну и даже про Вовку. И я тут же отвечал:
«Другая Шура — Александра Павловна — мне тоже понравилась, хотя она и не обращает на меня никакого внимания».
Ее адъютантом был и остался Вовка. А меня она, должно быть, считала маленьким, а всеми маленькими в нашем блиндаже заведовала Фекла Егоровна.
У Агаши была старшая сестра — остроглазая Юлька, лет пяти — шести. Она не любила сидеть на одном месте, рвалась из блиндажа наружу, за что не раз получала от своей мамы подшлепник.
«Люби, как душу, а колоти, как грушу!» — приговаривала в таких случаях Александра Павловна. Эти же слова повторяла Юлька, поучая свою куклу. Кроме того, Юлька воспитывала и Агашу.
Жили девочки в блиндаже, но не было среди них Оли. Я показывал им все, что знал, все, чем дома забавлял сестру.
Братишка Вовки, щекастый Павлик, сладко спал под звуки канонады; его еще кормили из бутылочки.
Я стал помощником Феклы Егоровны. Мерцает фитилек, а я сижу у ящика и пропускаю через мясорубку пшеничные зерна.
Фекла Егоровна стряпает на печурке, а я Павлика на руках качаю и за девчонками присматриваю.
Еще недавно, когда с Шурой по всему Сталинграду лазили, как ящерицы, я не думал об опасностях, а здесь, в блиндаже, начал ни с того ни с сего вздрагивать: то становится страшно — а вдруг завалит нас всех, то думаю, как бы с Александрой Павловной и Вовкой чего не случилось.
