Зачем они вместе? Почему? Потому что много лет назад она помогла ему выжить? И следовала потом за ним повсюду? Так он ее об этом не просил. Он справился бы и один. И даже, может быть, гораздо лучше справился.
Словно услыхав его неправильные мысли, в сад из-за хлипкой двери, затянутой москитной сеткой, вывалилась теща.
– На вот… – протянула она ему свой мобильный телефон. – Доча звонит.
– Да. – Сережа плотно прижал трубку к уху, чтобы теща, вставшая с ним рядом плечом к плечу, не подслушала ни слова. – Да, Таня, слушаю.
– Привет, милый, как дела? – Голос жены был напряженно веселым. – Что делаешь?
– Воду допиваю, – отозвался Сережа и поставил щербатую чашку на старенький дощатый стол. – Вчерашнюю.
– Ясненько… Понятненько…
Господи! У него заныло под языком. Он ненавидел пустых телефонных разговоров, на которые его жена была мастерицей. Тупые вопросы, тупые ответы, это вот: ясненько с понятненько. Уже тошнило! Или это от тещи тошнило, плотно прижимающейся к его плечу? От ее тошнотворного запаха прокисшей пищи? Или от ее тошнотворного желания подслушать и тут же дать совет?
– Тань, ты чего звонишь? – спросил он вдруг, хотя всегда ждал продолжения от нее. – Что-то важное?
– Хм-мм… – полукашлянула, полухихикнула Таня и тут же проговорила голосом, сильно смахивающим на тещин: – Мама сказала, что ты снова собрался идти служить в полицию?
– Да.
– Почему? – опасно тихо поинтересовалась жена.
– Я больше ничего не умею, – буркнул он недовольно, чего тоже никогда прежде не позволял себе.
Учтивость, учтивость и еще раз учтивость. Так он всегда вел себя по отношению к жене Татьяне.
– Ты умеешь нырять! – вдруг сорвалась она на крик. – И умеешь учить этому! Разве нет?!
Сережа шагнул влево на метр, туловище тещи качнулось в его сторону, но устояло, не свалилось на красные, прохладные еще, кирпичи садовой дорожки.
– Ты почему? Почему не хочешь этим заниматься? – Таня вдруг начала задыхаться. – Из-за нее, да?! Из-за воспоминаний о ней? Прошло десять лет, Сережа! Десять лет! А ты все еще помнишь эту малолетнюю шлюху?
Он не помнил, куда швырнул тещин мобильник. То ли на стол. То ли на красные кирпичи себе под ноги. Может, в заросли травы у забора, где кто-то шуршал и попискивал. Но точно не отдал его теще в руки. Потому что за минуту до бегства точно помнил, как потянулись ее громадные ладони, всегда напоминавшие ему теннисные ракетки, к его лицу. Расцарапать его, что ли, собиралась? Или по щекам надавать?
Он выбежал из калитки, едва державшейся на ржавых петлях, на улицу. Узкая, пыльная, со старым, выдолбленным годами тротуаром, она петлей спускалась к морю. Дома тесно стояли друг к другу, расстраиваясь, переделываясь под желания отдыхающих. В этом году пока наплыва не было. По соседству открылся новый курорт, и основная масса хлынула туда. Потому и ему с Таней место нашлось в тещином доме. Иначе…
А лучше бы и не нашлось, подумал он, спускаясь к морю узкой улочкой. Выкрутились бы как-нибудь и в Москве. Неприятная история со стрельбой, в результате которой его едва не убили, вскоре забылась бы, служебная проверка прошла бы, он снова восстановился бы в прежней должности. Стало бы чем платить за съемное жилье. Татьяна, как и прежде, занялась бы домашним хозяйством. Он бы был все время занят на службе… все время.
Надо же, только сейчас понял, что в последние месяцы нарочно задерживался на службе допоздна. Чтобы, вернувшись, сразу упасть в койку и уснуть. Чтобы не слышать ее пустых вопросов, чтобы не давать таких же пустых ответов. И не улыбаться вымученно, когда она рассказывает про участников ее любимого телешоу, и не делать вид, что ему интересно, с кем станет дальше спать какой-нибудь Ваня и кому не даст Нина.
Господи, он что, правда так жил?! Болезненно морщился, проглатывал раздражение, но жил? Но почему? Потому что ему на долгие годы был наложен запрет на возвращение в родной город? А потом уже, когда умерла тетка, воспитавшая его, и возвращаться стало не к кому. И некуда, поскольку папаша той самой малолетней… проказницы, скажем так, приложил все усилия, чтобы домик, доставшийся ему в наследство, был снесен муниципалитетом. И еще потому, что, когда ему делалось особенно тоскливо, под рукой всегда была Таня. Всегда. И это было удобно. А вот нужно ли?..
Он вышел к морю через двадцать минут. Ушел подальше от отдыхающих, распластавшихся на сером галечном пляже. Поближе к пирсу, где насчитал с дюжину пришвартовавшихся суденышек. Присел на старый перевернутый бот, прохудившийся еще лет пять, наверное, назад. Зажмурился, глубоко вдыхая морской воздух, по которому скучал все эти годы. Пахло водорослями и рыбой. И еще слегка соляркой и разогретой на солнце смолой от покачивающихся на волнах суденышек. И жареным мясом со стороны пляжа, и чебуреками, и вареной кукурузой.
Десять лет назад он таскал в бумажном пакете огненные початки той невероятно красивой и серьезной девчонке, которую Танька почему-то назвала сейчас шлюхой. Впервые назвала. Они дали друг другу слово, что не станут вспоминать Сашу. Ни хорошо, ни плохо.
– Как о покойниках, – серьезно заявляла десять лет назад Таня, глядя в его глаза, пытаясь что-то в них рассмотреть. – Не станем о ней вспоминать никак.
И вдруг такие гадкие слова. И о ком? О Саше! Она же чистой была, как ангел. Наивной и чистой. Она вряд ли понимала тогда, что он испытывал к ней. Вряд ли осознавала, какие муки испытывал, пытаясь не сделать ей плохо, пытаясь не тронуть ее.
За спиной зашуршала галька, шли сразу несколько человек. Сергей насчитал троих. Тут же машинально, по сложившейся годами привычке, скоординировал свои действия на случай нападения. Нужно пригнуться и кувырком через голову нырнуть вперед. Это если они разделятся и попытаются взять его в кольцо, а если…
– Серега?! Назаров?!
Шуршание гальки за спиной прекратилось, голос показался знакомым. Он обернулся. И тут же широко заулыбался.
– Андрей Иваныч! Здрасте!
Он соскочил с бота, подошел к троице, возглавляемой начальником местной полиции Андреем Ивановичем Хмелевым. Это Сергей уже от тещи узнал, что Хмелев теперь главенствует в звании полковника. Раньше, десять лет назад, Хмелев едва до старлея дослужился. Это когда из города его выпроваживал, виновато пряча глаза от него на дне перевернутой фуражки. Все говорил, что так будет лучше всем.
Кому – вопрос, всем? Ему вот лучше не стало. Ему стало просто никак. А Саше? Саше, интересно, как? Она хоть помнит о нем? И что помнит?
– Каким ветром? – Хмелев протянул руку Назарову, поздоровался, тут же представил спутников. – Вот, познакомься, это мой зам Игорь Валентинович Огнев. А это наш пострадавший… Серафим Ильич Усов, уважаемый человек, генеральный директор, хозяин фирмы, а тут такое…
Все молча пожали руку Назарову. И Хмелев, сильно сдавший за минувшие десять лет. Превратившийся в худого, сутулого старика с обширной лысиной и потухшими глазами неопределенного оттенка.
И Игорь Валентинович Огнев – плотный мужик неопределенного возраста, с волосатыми ручищами, брюзгливым выражением мясистого лица, в пропотевшей насквозь форменной рубашке, в звании майора.
И Усов Серафим Ильич – моложавый, симпатичный мужик в белоснежном дорогом костюме и замшевых туфлях молочного цвета – тоже руку ему пожал. Правда, как показалось Сереже, без особого желания.
– Что-то случилось? – вежливо поинтересовался Сергей, ничуть не смущаясь своего внешнего вида.
Он ведь как вышел в сад в шортах на голое тело и сандалиях, так к морю в том же самом и подался.
– Случилось! – воскликнул нехотя Хмелев и снова кивнул на Усова. – Вот у товарища собака пропала. Породистая, дорогая! Кому это надо было, а?! Как такое возможно?
– Собака?
Назаров молча оглядел всю троицу. Тут же оценил степень влиятельности господина Усова, раз его собаку вышел на берег искать сам начальник отдела. Тут же посочувствовал Огневу и понял теперь причину его неприятного выражения лица. И снова повторил, почти весело:
