– Собака, значит?
– Не понимаю вашей веселости, – неприятно ощерил великолепные зубы Усов и неожиданно отряхнул ладони, будто ему их жгло от рукопожатия с Назаровым. – Во-первых – это друг!
– Согласен, – примиряюще улыбнулся Сергей.
– Во-вторых, эта собака стоит бешеных денег, – не принял его улыбки Серафим Ильич. И еще агрессивнее оскалил зубы. – В-третьих, никакая шваль не смеет посягать на мое имущество!
– А друг – это имущество?
Нет, он просто уточнил. Просто, без подвоха. А господин, заставивший искать свою собаку высокопоставленного офицера местной полиции, вдруг надулся. Повернулся к Сергею широкой крепкой спиной, обтянутой белоснежным хлопком. Что-то коротко сказал Хмелеву. Возможно, отдавал распоряжения. И вскоре удалился, чеканя шаг по морской гальке.
– Зря ты так с ним, Назаров, – прищелкнул языком Хмелев, достал из кармана неряшливый носовой платок, вытер пот с морщинистого лба, глянул в спину удалявшегося Усова. – Влиятельный человек.
– Я понял. – Сергей беспечно улыбнулся.
– Понял он! – фыркнул вдруг молчавший доселе Огнев Игорь Валентинович, изнемогший от жары. – В его власти завтра выдворить тебя отсюда! Понял он! Кто такой? Документ имеется?
По маетно заплясавшим глазам Хмелева Сережа тут же понял, что это губастое лицо готовится вскоре занять пост начальника полиции. И решил не дерзить.
– Документ дома у тещи. А кто я такой? Гражданин Российской Федерации – Назаров Сергей Иванович. И…
– Это насчет него из Москвы звонили, Андрей Иванович? – неучтиво перебил его тут же Огнев, обращаясь к Хмелеву.
– Да, да, по его душу был звонок. – Хмелев примирительно улыбнулся, шлепнул Сергея по голому плечу. – Посоветовали тебе на время служебной проверки в Москву не соваться. Тут пока поработаешь.
– То есть? – Сергей напряженно улыбнулся.
– Твое командировочное удостоверение перешлют сюда. Рекомендовано пока поработать у нас в отделе. Ты ведь рапорт на увольнение не писал? Нет. Вот высшее руководство и решило.
– Что решило?
Ему нещадно жгло солнцем макушку. И очки он солнцезащитные не захватил, выбегая из дома. И глаза начали слезиться и от яркого света, и от злости, черт побери!
Накаркал, что ли? Наобещал теще, что идет через две недели в местный отдел работать, и вот оно вам, пожалуйста! И что он тут станет делать? Собаку этому франту в белоснежной одежде искать?
– Что пока ты поработаешь по месту своего пребывания. Командировочное они вышлют. Сегодня-то уж ладно, а завтра к разводу не опоздай. У нас строго.
Не дав возможности ему ни возразить, ни согласиться, Хмелев с Огневым ушли к пирсу. И пробыли там минут двадцать-тридцать. Он успел выкупаться, обсохнуть и ждал теперь их возле торговой палатки, где ему отпустили бутылочку минералки в долг.
– Ну, чего топчешься? – глянул на него с ухмылкой Огнев.
Ему тоже дали минералку без денег. Правда, Сергей сильно сомневался, что тот превратился тут же в должника. В три глотка опорожнив маленькую бутылку, он швырнул пустой пластик в урну. Конечно, промахнулся, но не сделал попытки поднять.
– И в какой должности меня велено трудоустроить? – спросил у Огнева Сергей, потому что Хмелев неожиданно увлекся беседой с хозяином торгового павильона.
– Пока не знаю, – туманно обронил тот, со злостью кивнул в сторону пирса. – Может, станешь, как и мы, собаку Симкину искать. Если доверят! Слышь, Назаров, а чё, правда Ангелина твоя теща?
Сергей кивнул на всякий случай, хотя непонятно, о какой Ангелине речь шла. В этом городе имя было модным. Ну да Хмелев наверняка уже просветил.
– Хорошая баба, – неожиданно похвалил Огнев. – Правильная.
– Да, да, – неуверенно поддакнул Назаров.
– У нее остановились?
– Да.
– Надо вам перебираться. Сезон самый. От вас ей только помеха. У нее каждый метр на счету, – меланхолично заметил заботливый Огнев, нервно потирая потные ладони. – Надо вам съезжать…
Они перебрались в центр городка этим же вечером. У Огнева имелась резервная квартирка, как он называл оставшуюся после чьей-то смерти «двушку». В ней он позволил остановиться Назаровым.
– Пока, – многозначительно подчеркнул он. – Потом сами что-нибудь придумаете.
Сергей с удовольствием придумал бы какой-нибудь скоропалительный отъезд в столицу. Ему приходит вызов, и он уезжает. И плевать, что Таня не поедет вместе с ним. Он этому даже обрадуется. А она сказала, что категорически никуда больше не поедет.
– Все, хватит, поскиталась, – воскликнула она, упав на огневский велюровый диван тем же вечером. – Мне здесь хорошо. Работу нашла, платят неплохо. Со временем отремонтирую мамин дом. Сделаю себе отдельный вход и… И заживу!
То, что планы жены касались только ее, Назарова нисколько не испугало, а наоборот. Он обрадовался. И даже не стал уточнять ничего, не стал приставать с вопросами. Влез в новенькую душевую кабину в просторной ванной Огнева и простоял под прохладными струями минут сорок. Потом в два счета проглотил простецкий ужин из молодой картошки со сметаной. Запил его стаканом прохладной кипяченой воды. И лег спать, отвернувшись к стене.
– Не хочешь обновить новенькое супружеское ложе? – пихнула Таня его через десять минут коленкой в зад.
Он не хотел. Он сделал вид, что засыпает. Она сделала вид, что поверила.
Утром он встал много раньше жены, быстро принял душ, побрился, выпил чашку растворимого кофе – поганого и кислого на вкус. Зажевал крекером с изюмом, который тоже не любил, и вышел из квартиры задолго до того, как его супруга открыла глаза. Было семь утра.
На улице было приятно свежо. Подметались и поливались дороги. На центральном рынке раскладывались горы овощей и фруктов. Пахло неповторимо! Пахло восхитительно – южным теплым летом. Фруктами, прибитой пылью, морем. Как же он жил без всего этого, а? Так долго жил! И даже не понимал, как ему этого всего не хватало! Какая столица? Не-е-ет, он дома!
Назаров решил купить абрикосов и свернул на рынок, потолкался среди прилавков. Нашел старенькую женщину, скромно подталкивающую покупателям корзинку с абрикосами из своего сада. Может, и не такими красивыми, как привозные, но вкусными и ароматными даже с виду.
– Сколько? – Назаров достал бумажник.
– А сколько возьмешь, сынок? – Женщина вцепилась в плетеную ручку корзинки. – Возьмешь все, отдам дешевле.
– Если все, то вместе с корзинкой, – рассмеялся он, протягивая ей деньги, которых, точно знал, хватит за глаза.
– Корзинку завтра вернешь, – она отсчитала сдачу. – Мне ее муж своими руками сплел. Таких сейчас не найдешь. Вернешь?
– А как же! Обязательно верну. Мне верить можно.
Он подхватил корзинку с абрикосами с прилавка, повернулся, чтобы уйти, и едва не наступил на ногу пожилой женщине под цветным зонтиком, рассматривающую его со злой ухмылкой.
– Это тебе-то верить можно?! – прошипела она едва слышно, когда Назаров извинился и хотел ее обойти. – Тебе?! Чудовище! Вернулся, стало быть?! Осьминог проклятый!
Будто глыба льда упала на голову, разбилась на куски, скользнула за воротник белой рубашки, потом под ремень, опалила холодом все тело до пяток и заставила остолбенеть. Как в руках удержалась корзинка с абрикосами, трудно сказать.
Перед ним, прячась от солнца в тени цветного зонтика, стояла Беликова Алла Геннадьевна, Сашина мать. Сильно сдавшая за минувшие десять лет, хотя, по его подсчетам, ей не было еще и шестидесяти. Стройная прежде фигура огрузла, волосы сильно поседели, и она их покрасила серо-синим. Это выглядело очень странно. Глаза в сетке морщин смотрели с прежней ненавистью. Губы подергивались. Он точно ее не узнал бы, не обзови она его своим излюбленным: осьминог проклятый. Он много чего от нее наслушался десять лет назад. Но вот это – осьминог проклятый – Алла Геннадьевна повторяла особенно часто. И все норовила выцарапать ему глаза. Все тянула к нему холеные ручки с идеальным маникюром. Сейчас рассмотреть состояние ее маникюра было невозможно. Дама была в тонких ажурных хлопчатобумажных перчатках.
