class="p1">— Никогда я к ней не привыкну, никогда! Был y меня раз свой рыцарь без страха и упрека…
— Не оставить ли нам этот разговор? — прервала фрейлина, косясь на стоявшую тут же девочку.
— Чтоб она вот не слышала? Да ведь сестра ее все знала, и сама она тоже, так ли, сяк ли, скоро узнает; не все ли уж равно? Но за что, скажи, удалили тогда Линара, за что?!
— Да как же было его не удалить? Я, признаться, вообще не понимаю вашей бывшей гувернантки, г-жи Адеркас, что она поощряла ваши нежные чувства…
— У нее, милая, было сердце; она понимала, что в груди y меня тоже не камень. А ей за это было приказано в двадцать четыре часа убраться вон из Петербурга!
— Да, ее вежливо попросили вернуться домой к себе в Пруссию. Не заступись за нее тогда прусский посланник Мардефельд, с нею, верно, поступили бы еще круче. Мардефельд же ведь и рекомендовал ее, потому что она ему близкая родственница, и чрез нее, нет сомнение, преследовал свои политические цели.
— Да я-то, скажи, тут причем? Какое мне дело до этой глупой политики, когда y меня говорит сердце!
— Ваше высочество я особенно и не осуждаю: вам было тогда едва 17 лет и вы начитались пламенных рыцарских романов. Но зачем тревожить прошлое? За три года граф Линар успел не только жениться y себя в Дрездене, но и похоронить жену; о своем здешнем романе он, поверьте мне, давным-давно и думать перестал.
— Зачем ему забыть, если я не забыла? А теперь он опять свободен…
— Вы, принцесса, все упускаете из виду, что вы — наследница российского престола, и супругом вашим может быть только принц крови.
— Но зачем мне выходить именно за этого косноязычного Антона-Ульриха?
— Это выбор самой государыни; его нарочно ведь выписали для вас из Брауншвейга, обучили русскому языку…
На этом разговор был прерван появлением камерпажа, который доложил, что его светлости герцогу Бирону угодно видеть ее высочество.
— Да мне-то не угодно его видеть! — обявила принцесса.
— Должно быть, y него до вас какое-нибудь экстренное дело, — вступилась фрейлина.
— Герцог прошел сюда прямо от государыни императрицы, — пояснил паж.
— Значит, придется уж его принять, настаивала Юлиана. — Только ваше высочество еще в утреннем неглиже…
— Стану я для него наряжаться!
— Да и не причесаны…
Принцесса взялась рукой за прическу. Убедясь, должно быть, что в таком виде принимать всесильного временщика, действительно, не совсем пристойно, она повязала себе волосы лежавшим тут отоманке белым платком и запахнула на груди шлафрок.
— Ну, что же, проси!
IV. Прощай, мечты!
Герцогу курляндскому Эрнсту-иоганну Бирону в то время шел 49-й год. В молодости он, надо было думать, был "писанный красавец" — в немецком, разумеется, вкусе. С годами же под его энергичным подбородком образовался жировой кадык, и гладко-выбритое лицо его, почти четвероугольное, заметно обрюзгло. Тем не менее, в своем пышном парике с буклями до плеч, в шелковом, ярко оранжевом, расшитом золотом кафтане, с голубою андреевскою лентой через плечо и с блестящею звездой на груди, этот рослый и осанистый, пышущий здоровьем мужчина производил впечатление очень внушительное, хотя и отнюдь не блогоприетное: холодно-жестокий взгляд его серых глаз и плотоядный, широкий рот невольно от него отталкивали.
— Имею счастье пожелать вашему высочеству доброго утра, — начал он по-немецки деревянно-оффициальным тоном, преклоняясь с надменностью восточного сатрапа. — Баронессе Юлиане мое почтение.
При этом взор его скользнул и в сторону Лилли и на минутку на ней остановился, точно изучая ее внешность.
— Это — младшая сестра покойной моей фрейлины Дези Врангель, — пояснила Анна Леопольдовна, нехотя поднявшаяся с отоманки на встречу непрошеному гостю.
— Я так и полагал, — отозвался временщик и с милостивой улыбкой шагнул к девочке. — Настоящий персик и прямо с ветки.
Мясистая рука его протянулась к ее свежему, зогорелому личику. Но оценить высокую ласку Лилли не сумела и звонко хлопнула его по руке.
— Aber, Lilli! — ужаснулась Юлиана.
— Sapperlot! — сорвалось и с губ герцога; в глазах его сверкнула такая зверская злоба, что y Лилли колени задрожали.
Но бывалый царедворец, видно, уже спохватился, что подобные «буршикозные» междометие не совсем уместны в присутствии принцессы, и счел долгом извиниться перед нею:
— Не взыщите, ваше высочество…
— Разве с вас можно взыскивать, когда вы полжизни проводите на конюшне? — был сухой ответ.
"Это в отместку за меня!" пробежало в голове y Лилли.
Бирона, всей душой преданного своему конюшенному ведомству, передернуло; можно было ожидать, что при своей неудержимой вспыльчивости он даст волю своему гневу. Блогоразумие, однако, одержало верх, и он приступил сряду к предмету аудиенции прежним деревянным тоном, точно раскусывая каждое слово:
— Государыня императрица поручила мне передать вашему высочеству свою непреложную Высочайшую волю.
— Волю государыни я всегда чту и готова исполнить, если то в моей власти, — отвечала Анна Леопольдовна. — В чем дело?
Герцог взглянул на Юлиану и Лилли.
— Дело столь деликатное, — заявил он, — что всякое постороннее ухо здесь излишне.
— Лилли Врангель может сейчас вытти; от Юлианы же y меня нет тайн.
— Есть тайны государственные, принцесса, которые раньше времени не сообщаются и самым приближенным лицам.
— А это такая государственная тайна?
— М-да. Долго я не держу вашего внимание.
Принцесса пожала плечами и предложила обеим барышням вытти из комнаты. Те молча повиновались и притворили за собою дверь.
Любопытство, свойственное вообще прекрасному полу, не было чуждо, видно, и гоффрейлине. Она опустилась на ближайший к двери диванчик и указала Лилли место рядом с собой; причем не утерпела, впрочем, сделать ей шопотом сериозное внушение за давишнюю безтактность с герцогом.
— Уж не знаю, кто был более безтактен: он или я! — оправдывалась девочка. — Как он смеет лезть своей противной лапой мне в лицо!
— Вреда тебе оттого ведь никакого бы не было. Ты не должна забывать, что для герцога y нас законов не писано. Сколько из петербургских дам были бы польщены таким его вниманием!
— А сами вы тоже были бы польщены?
Очередь возмутиться была теперь за красавицей-гоффрейлиной.
— Ты забываешься! Притом он видел в тебе еще полуребенка…
— Но я все-таки из старинной дворянской семьи; а он, говорят, из простых придворных служителей, и фамилие его даже не Бирон, а Bühren…
— Сам он производить свой род от знаменитого французского герцога Бирона, — по праву или самозванно — судить не нам. Мы должны считаться с тем, что он теперь на самом деле. Теперь он всеми признанный герцог курляндский, и в руках его — не одна Курляндие, но и вся Россие с ее
