Мой рабочий день среди грязи, водяных брызг, насекомых и бурного течения подходил к концу, когда нерестящийся косяк нерки вышел из озера и двинулся к озерам в верховьях Наггет-Крика. Сбегав в сарай, где у меня хранились рыболовные снасти, я вернулся к реке. Спустя час я развешивал в коптильне сорок фунтов филе красного лосося. Дасти и Скреч сожрали по два литра икры и внутренностей, но Расти отвернулся от этих деликатесов.
Знай я о медведях побольше, я бы распознал опасный симптом болезни в том, что медвежонок отказался от лососевой икры. Я же решил, что Расти просто наелся ягод. Когда он посмотрел на меня с выражением неподдельного страдания и застонал, я взял его на руки, отнес в дом и уложил в постель. Почуяв что-то серьезное, Дасти и Скреч тихонько сидели рядышком посреди комнаты. К девяти часам вечера состояние Расти стало угрожающим. Его маленькое тело обмякло, и он не реагировал, когда я его трогал. Глаза остекленели, пасть пересохла и была широко раскрыта, дыхание стало шумным и неровным. Один раз он попытался подняться, но беспомощно упал на спину и больше не двигался. Я старался не поддаваться отчаянию, без конца кипятил воду и прикладывал горячие полотенца к животу Расти; так продолжалось до полуночи. И тут его вырвало. Когда я увидел, чем, то решил, что наутро у меня останутся два медвежонка. Он наелся ядовитых грибов аманита, есть которые, как я понимаю, мамы-медведицы запрещают своим малышам. В три часа Дасти и Скреч залезли на лежанку и пристроились рядом с Расти, который лежал, не двигаясь и не открывая глаз. До утра я поддерживал яркий огонь в очаге и вытирал белую пену, текущую из пасти медвежонка.
Когда оранжевые полосы рассвета превратились в день, мне показалось, что я уловил слабую перемену к лучшему. Расти уже не лежал, беспомощно вытянувшись между Дасти и Скречем, а перевернулся на живот, аккуратно подтянув лапы и положив голову на краешек моей подушки. Но глаза у него были еще остекленевшие и открывались только наполовину. Когда он, наконец, ровно дыша, погрузился в глубокий сон, я решил приготовить завтрак. Дасти и Скреч прошли за мной на кухню, но сидели в углу неподвижно, как два столбика, пока я варил овсянку. С тех пор как Расти заболел, они не издали ни звука. Вместо того чтобы после завтрака, как обычно, отправиться в залитый солнцем лес у озера на утреннюю прогулку, оба медвежонка тихонько легли рядом с Расти. Сестра с полчаса лизала ему морду.
В полдень Расти сделал мучительную попытку слезть с лежанки. Когда я спустил его на пол, он доковылял до своей миски на кухне и вылакал чуть ли не кварту воды. Я предложил ему поесть, но он не захотел, поковылял к двери; он с трудом выбрался из дому и у него случился приступ поноса. Когда он вернулся в дом, на его печальной мордашке было написано желание поскорее лечь в постель. К середине дня его умненькие глазки обрели былой блеск и стали следить за тем, как я убираю в доме. Поддавшись радости, я подхватил его под мышку и настоял на прогулке по сверкающему пляжу.
— Ах ты, маленький негодяй! — пробормотал я, поставив его на песок. — Из-за тебя я напрочь забыл про самородки, которые нашел вчера, а они стоят не меньше ста долларов!
Сначала он ковылял с трудом, внутри у него все болело, и каждые несколько шагов он спускался к воде попить; но рядом с ним так веселились и проказили Дасти и Скреч, что в конце концов к нему вернулась та живость, которая отличает молодых медведей, и наконец он стал резвиться, почти как раньше. Чтобы отпраздновать его выздоровление, я в порядке исключения разрешил ему гоняться за охрипшим кроншнепом по болотистому торфянику.
Сигналы опасности
С каждым днём медвежата значили для меня все больше и больше. По мере того как росло их значение в моей жизни, укреплялась моя решимость обучить их полной самостоятельности. Да и чисто практически ни одному работяге-старателю, думающему об учебе в колледже, не под силу без конца нянчить трех диких медведей. Чтобы не навредить медведям — и отчасти оправдать доверие, которое оказала мне старая медведица, — я решил по утрам вместо работы брать медведей в регулярный обход нашей территории и стал учить их находить личинки, полевок и хомяков, переворачивая камни, отдирая кору с бурелома и приподнимая мох сфагнум, которого было всюду полно. Я погружал лапы медвежат в муравейники, вынимая самых крупных муравьев и их яйца. К важным муравьям-солдатикам, которые в самую жаркую пору дня вышагивали взад-вперед по берегу под кусочком листика, как под зонтиком, медвежата вначале отнеслись с подозрением; но, отведав однажды из любопытства этих насекомых, они уже не упускали случая пройти следом за длинными шеренгами муравьев, движущимися навстречу друг другу, подбирая их языком и выплевывая листочки-зонтики.
Примерно в полумиле к югу от нашего дома была трясина, где медвежата разрыли не один акр болотной травы в поисках корней ириса и луковиц разных лилий. В середине июля земляника и крыжовник налились сахарной сладостью, а корни цикория, жеруха и стручки крокуса помогали заполнять бездонные желудки подрастающих медвежат. К августу наши продовольственные экспедиции охватывали восемь километров.
Мне не доводилось видеть малышей, столь жизнерадостных, как Расти, Дасти и Скреч. В первые дни своего сиротства они испытали страх и растерянность, но теперь каждый день радостно открывали для себя мир, выказывая удивительную приспособляемость и жизнеспособность. Я знаю, что в то первое лето медвежата живо помнили свою мать, потому что временами они становились грустными и задумчивыми, забирались на свою высокую пихту и озирали озеро, тихонько плача; это был ритуал, прервать который могла только перемена в настроении. Казалось, они чувствовали, что какая-то важная часть их жизни кончилась. После нашей утренней вылазки они проводили день рядом со мной у речки, боролись друг с другом, кувыркались в тростнике, скатывались со скользкого обрыва над рекой и пожирали мелкую рыбешку, головастиков, лягушат и жуков.
Однажды Расти, который первым пускался в авантюры, поймал водяную змею полметра длиной и проглотил ее. Поразмыслив минуту, он понял, что не все ладно. Он поднялся на дыбы, широко раскрыл глаза, так что они едва не вылезли из орбит, заколотил по брюху лапами и, наконец, отрыгнул извивающуюся змею. Дасти и Скреч смотрели, застыв от ужаса и удивления, как змея билась у кромки воды, а потом уплыла. После этого эксперимента водяные змеи, по-моему, перестали для них существовать. Однако я вскоре узнал, что для медведей отрыгивать столь же естественно, как и испражняться.
