Но тут внезапно в дверях «Погребка» появился Турандот. Не поднимаясь на тротуар, он заорал:
— Эй, малышка, ты куда?
Зази, не сказав ни слова, разом ускорила шаг. Турандот с криком: «Эй, малышка!» поднялся по ступенькам. Он не унимался.
Зази перешла на гимнастический шаг и резко свернула за угол. Улица, на которой она оказалась, была куда оживленнее. Теперь уже Зази неслась на всех парах. Здесь ни у кого не было ни времени, ни желания смотреть на нее. Но Турандот бросился ей вдогонку. Он бежал что есть мочи. Наконец догнал, крепко схватил за руку и, ни слова не говоря, повернул к себе лицом. В ту же минуту Зази принялась кричать:
— На помощь! Помогите!
Ее крик тут же привлек внимание домохозяек и наводящихся рядом граждан. Они оставили свои личные дела или отсутствие оных, чтобы поучаствовать в происшествии.
Но Зази решила не останавливаться на достигнутом и с удвоенной энергией продолжала:
— Я не хочу идти с этим дяденькой, я его не знаю, я не хочу идти с этим дяденькой.
Итэдэ.
Уверенный в своей правоте, Турандот пропустил ее вопли мимо ушей, но очень быстро пожалел об этом, поняв, что находится в плотном кольце суровых и закоренелых моралистов.
В присутствии этой избранной публики Зази решила перейти от общих соображений к конкретным, точным и обстоятельным обвинениям.
— Этот господин, — сказала она невинно, — ко мне приставал.
— А что он хотел? — с повышенным интересом спросила какая-то особа.
— Мадам! — возопил Турандот. — Эта девочка сбежала из дома. Я хочу отвести ее к родителям.
По лицам присутствующих пробежала полная скептицизма ухмылка. Тетка не унималась. Она наклонилась к Зази:
— Ну, малышка, давай, не бойся, рассказывай, что же сказал тебе этот нехороший дядя?
— Это слишком неприлично, — прошептала Зази.
— Он тебя соблазнял?
— Вот именно, мадам.
И Зази пересказала ей на ухо кое-какие подробности. Тетка выпрямилась и плюнула Турандоту в лицо.
— Омерзительно! — влепила она ему вдобавок. И она опять, и снова, и еще раз харкнула ему прямо в рожу.
В разговор вмешался мужчина:
— Что он от нее хотел?
Тетка перешептала ему в ухо несколько зазиских деталей.
— О! — сказал тот. — Мне это никогда и в голову не приходило.
И повторил еще раз, задумчиво:
— Нет, никогда.
Он повернулся к соседу:
— Нет, вы подумайте, это невероятно (подробности)...
— Бывают же такие законченные подонки, — отозвался тот.
Россказни Зази распространились в толпе. Какая-то женщина сказала:
— Не понимаю.
Стоявший рядом мужчина стал ей объяснять. Он вытащил из кармана клочок бумаги и что-то нарисовал шариковой ручкой.
— Ах вот оно что, — мечтательно сказала женщина.
И добавила:
— А что, хорошая вещь?
Она имела в виду ручку.
Два знатока-любителя заспорили.
— Я слышал, — сказал один, — мне рассказывали, что (подробности)...
— Меня-то это не очень удивляет, — ответил другой, — меня уверяли, что (подробности)...
Одна торговка, извлеченная из своей лавочки собственным же любопытством, так и не смогла обуздать порыв нахлынувшей на нее откровенности:
— Послушайте меня, — грит, — однажды мой муж, — грит, — в общем ему пришло в голову (подробности)... И что его потянуло на такое — не понимаю...
— Может, он нехорошую книжку прочел? — подсказал кто-то
— Весьма возможно. Так вот я, стоящая здесь перед вами, я сказала ему, мужу моему, ты хочешь, чтобы я (подробности)... Чортасдва! — грю я ему. — За этим иди к арабам, если тебе так приспичило! Вот что я ответила ему, мужу моему, который хотел, чтобы я (подробности)... — Все единодушно ее одобрили.
Но Турандот думал о другом. Иллюзии его рассеялись. Пользуясь повышенным интересом публики к техническим новинкам, предложенным Зази в ее обвинительной речи, он потихоньку смылся. Прижимаясь к стене, он свернул за угол, спешно вернулся в свой кабачок, проскользнул за уже не цинковую, а деревянную (со времен оккупации) стойку, налил себе большой стакан божоле и разом опрокинул его.
Потом он повторил это еще раз, а затем вытер лоб тем, что обычно заменяло ему носовой платок.
Чистившая картошку Мадо Ножка-Крошка спросила:
— Что-нибудь случилось?
— И не спрашивай! Ну и перетрухал же я! Эти кретины решили, что я сексуальный маньяк, и, если бы я не смылся, они бы растерзали меня в клочья.
— В следующий раз не будете лезть. Вам что, больше всех надо?! — сказала Ножка-Крошка.
Турандот не ответил. В его голове заработала программа индивидуальных новостей, и он как раз просматривал ту сцену, из-за которой чуть было не попал если не во всемирную историю, то хотя бы в хронику происшествий. Он вздрогнул, подумав об участи, которой ему удалось избежать, и снова пот пробежал по его лицу.
— Бохмой, бохмой, — промямлил он.
— Болтай, болтай, вот все, на что ты годен, — вмешался Зеленуда.
Турандот утерся и налил себе третий стакан божоле.
— Бохмой, — повторил он.
Ему казалось, что это слово лучше всего передавало овладевшее им чувство.
— Ладнауш, — сказала Мадо Ножка-Крошка, — вы ведь все-таки остались живы.
— Тебя бы туда, вот что!
— Что «тебя бы туда»? Вы и я — это совершенно разные вещи.
— Слушай, не спорь со мной, я не в духе.
— А вы не подумали, что нужно предупредить Габриеля и Марселину?
Черт! Ведь он и вправду об этом не подумал. Он оставил недопитым третий стакан и помчался наверх.
— Надо же, Турандот! — тихо сказала Марселина, держа в руках вязание.
— Пигалица, — едва вымолвил запыхавшийся Турандот, — пигалица, хм, сбежала.
Ни слова не говоря, Марселина вошла в комнату Зази. Точно. Ее и след простыл.
— Я ее видел, — сказал Турандот, — я пытался ее поймать. Куда там! Чортасдва! (Жест.)
Марселина вошла в комнату Габриеля и попыталась его растолкать, что оказалось непросто, так как, с одной стороны, он был очень тяжелый, а с другой — очень любил поспать. Габриель зашевелился и засопел. Сразу было видно, что он дрых без задних ног, а такого поди растолкай.
— Что?! Что такое?! — завопил он.
— Зази смылась, — тихо сказала Марселина. Он посмотрел на нее. Ничего не сказал. Он быстро все понял — он же не кретин. Пошел в комнату Зази. Он любил во всем убедиться сам.
— Может, она в туалете? — с оптимизмом произнес он.
— Нет, — тихо ответила Марселина. — Турандот видел, как она убегала.
— А что именно ты видел? — спросил Габриель Турнндота.
— Я увидел, как она линяет, догнал ее, хотел привести домой.
— Это хорошо, ты настоящий друг.
— Да, но она разоралась, собралась толпа, она кричала, дескать, я к ней приставал.
— А ты что, не приставал? — спросил Габриель.
— Конечно, нет.
— А то ведь всякое бывает.
— Это точно, бывает всякое.
— Вот видишь...
— Пусть он доскажет, — тихо сказала Марселина.
— Так вот. Вокруг — толпа людей, готовых в любой момент набить мне морду. Эти ублюдки приняли меня за растлителя малолеток.
Габриель и Марселина не сдержались и прыснули.
— Но как только я увидел, что они про меня забыли, я тут же смылся.
— Что, сдрейфил?
— А то. Никогда в жизни так не трухал. Даже во время бомбежки.
— А я никогда бомбежки не боялся, — сказал Габриель. — Ведь бомбили англичане, и я знал, что их бомбы предназначались не мне, а фрицам. Я-то встречал англичан с распростертыми объятиями...
— А это тут при чем? — сказал Турандот,
— Не важно. Я все равно не боялся. С моей головы и волос не упал, даже в худшие времена. У фрицев были штаны полны от страха, они драпали в укрытия — только пятки сверкали, а я веселился, я не прятался, я любовался фейерверком, раз — ив точку, склад боеприпасов — ба-бах! вокзал — был и нету, завод в руинах, город в огне — классное зрелище. — Габриель заключил со вздохом: — По сути дела, не так уж мы тогда плохо и жили.
— А мне война тяжело далась, — сказал Турандот, — на черном рынке я был лопух лопухом. Не знаю почему, но мне все время впаивали штрафы, перли что-нибудь, то государство, то налоговая система, то контролеры, мою лавочку то и дело прикрывали, а в июне 44-го, когда я чуток разжился золотишком, меня как раз прекрасненько и разбомбили. Вот так... Непруха. Еще хорошо, что я получил в наследство эту халупу, а то...
— Уж не тебе бы жаловаться, — сказал Габриель, у тебя все отлично, работенка не бей лежачего.
— Тебя бы на мое место! Да моя работа не только утомительна, но и опасна.
— А что бы ты сказал, если бы тебе приходилось вкалывать по ночам, как мне? А спать днем. Спать днем — страшно утомительно, хотя со стороны так сразу и не скажешь. Не говоря уже о том, что тебя могут разбудить ни свет ни заря, как, например, сегодня. Ох, не хотел бы я, чтобы так было каждый день.
