— Ясное дело.
— Если Боб вам все расскажет, вы его убьете.
— Мы все равно его убьем.
— Да, но не раньше, чем он заговорит. Поэтому он будет молчать, и мы здесь проторчим до Рождества.
Это был героический поступок. Учитывая весь ужас положения девушки, просто удивительно, что она вообще могла соображать, не говоря уже о том, чтобы так точно сформулировать суть вставшей перед Эрролом проблемы.
— О'кей, Боб, — сказал Эррол, направив на Тони пистолет. — Если сейчас же все не выложишь, я ее пристрелю.
Затея была заведомо безнадежная. Шансов на то, что бездушного наркодилера Боба проймет призыв к его галантности, практически не существовало. Тони это, конечно же, понимала, но прежде чем она успела попросить не впутывать ее в чужие разборки, Эррол выстрелил в нее.
Запах пороха, эхо выстрела в замкнутом пространстве, крик девушки и кровь — все это мигом бы заставило более слабого, а может, более благородного, чем Боб, мужчину заговорить и избавило бы Тони от дальнейших неприятностей. Но Боб не был ни слабым, ни благородным. Обычное сочетание в этом мире.
— Не крал я вашей дури, — не сдавался Боб.
Эррол уселся на стол, не обращая внимания на раненую женщину, распростертую рядом. Он не знал, что делать дальше. Они с мистером Коксом обыскали квартиру Боба, его машину, его одежду — и никакого результата. Где, черт возьми, еще мог прятать Боб пропавшие наркотики?
— Как ты думаешь, в задницу килограмм героина поместится? — спросил он.
— Легко, — ответил мистер Кокс. — Туда чего только не засовывают.
На столе рядом с весами лежала пара резиновых перчаток — Эррол взвешивал в них героин. Он взял одну перчатку, стряхнул с нее кровь Тони и натянул на руку.
— Нету у меня в заднице героина, — заскулил Боб, видимо надеясь, что это удержит Эррола от проведения обследования.
— Хотел бы я тебе верить, Боб, — сказал Эррол. — По правде говоря, перспектива лезть в твою прямую кишку нравится мне не больше, чем тебе. Но, к сожалению, я тебе не верю, и нам обоим придется потерпеть.
Эррол сунул руку Бобу сзади в трусы, немного пошуровал там и заключил:
— Ничего нет.
— Может, у нее, — предположил мистер Кокс и полез Тони под юбку. — Героина вроде нет, — заговорил он уже из-под юбки, — но вообще тут есть на что поглядеть…
В этот момент откуда-то раздался голос:
— Спасибо. Остановите здесь.
И все остановились.
Замер Эррол. Замер мистер Кокс. Все просто застыли на месте: мистер Кокс — с головой под юбкой Тони, Эррол — с равнодушно-усталым выражением лица, Боб — с гримасой боли, как будто приклеенной к его физиономии. Они не просто остановились, а застыли по-настоящему. И больше ничего не происходило. Даже кровь перестала течь у Тони из раны. И никто не дышал.
Глава пятая
Тот же голос произнес:
— Теперь давайте медленно назад.
Мистер Кокс вынырнул из-под юбки Тони, Эррол снова засунул палец Бобу в зад.
Тело бедняжки Тони принялось засасывать обратно вытекшую кровь. Кровавая лужа на столе стала уменьшаться, и даже казалось, что Тони потихоньку оживает.
Эррол вынул палец из задницы Боба, вернулся к столу и сел. Ему, по-видимому, было очень больно: он издавал какие-то сдавленные гортанные стоны. Он снял с руки перчатку, встал, попятился от стола и, обращаясь к Бобу, простонал что-то нечленораздельное. Затем достал пистолет и направил его на Тони.
С ней в это время происходило чудо. Ее рана заживала. Крови уже не было, а зияющее входное отверстие закупорила пуля.
Потом Тони выстрелила в Эррола.
Точнее, из нее выстрелило. Пуля высвободилась из тела девушки и полетела в сторону гангстера. Эрролу повезло: на пути пули оказался пистолет. Она угодила прямо в ствол и скрылась где-то в глубине.
Снова заговорил бесплотный голос:
— Отлично. Спасибо. Остановимся пока на этом месте.
Внезапно наступила тьма. Боб, Тони, Эррол и мистер Кокс исчезли — как если бы их никогда и не было. Во всяком случае, на какое-то мгновение они перестали существовать.
— Я специально показал вам этот эпизод задом наперед, — сказал Брюс Деламитри. — По-моему, кадры легче подвергнуть деконструкции, когда внимание не занято развитием событий. Запомните этот прием — он вам еще пригодится в работе.
Как он сказал! Спокойно, уверенно, с видом настоящего эксперта. Брюс ощутил прилив энергии: она поднималась волной под джинсами от Келвина Кляйна. Приятное чувство, которое он получил чуть раньше, уничтожив Оливера и Дейл на «Кофе-тайм», не шло ни в какое сравнение с пьянящим восторгом, который Брюс испытывал при виде двух сотен свежих юных лиц студентов, ловящих каждое его слово. Они смотрели на него, не смея поверить собственному счастью: их герой, их самый большой герой, с которым никто и никогда не сможет сравниться, стоял перед ними!
Брюс обожал выступать перед студентами. Вернее, студентками. Маленькими рокершами в «мартинсах» на тонких девичьих ногах. Отличницами в очочках как у Джона Леннона. Мрачноватыми поклонницами «готики» с их бледной кожей, черными одеждами и фиолетовым лаком для ногтей. Юными женщинами-вамп с пирсингом в пупке и кто знает, где еще. Брюс ничего ужасного не планировал. Женщины всегда любили с ним работать именно потому, что он не проявлял хищнических повадок. Дело тут было в другом: Брюс получил свой долгожданный приз.
В юности он не пользовался популярностью у девушек, и чтобы хоть чего-нибудь от них добиться, ему приходилось прилагать большие усилия. И не то чтобы он не нравился девушкам. Они всегда смеялись над его шутками. Брюс идеально имитировал звуковые эффекты из «Резни бензопилой в Техасе» и хранил у себя дома пластиковый пистолет, который он стащил на съемках «Звездных войн», работая статистом. Его энтузиазм по поводу всего, что касалось кино, был очень заразителен. Однако для того, чтобы забираться к девушкам в постель, энтузиазма и чувства юмора недостаточно. Как, впрочем, и для того, чтобы завоевать уважение парней, которые поголовно увлекались Куросавой, в то время как Брюс предпочитал фильмы про Джеймса Бонда.
— Конечно, «Великолепная семерка» лучше «Седьмого самурая», — говорил Брюс. — Хотя бы потому, что субтитры читать не надо.
Брюс пользовался популярностью в университете, и все же так, как сегодня, на него никто еще не смотрел.
Он снова был дома, на факультете киноискусства в Университете Южной Калифорнии, где он провел три счастливых, но сексуально неурожайных года. Это было единственное место в мире, где ему действительно хотелось себя показать. И потому он согласился в день оскаровской церемонии проехать через весь Лос-Анджелес после утреннего выступления в программе «Кофе-тайм», чтобы встретиться со студентами своей альма-матер. Чтобы в течение трех упоительных часов смотреть и обсуждать отрывки из фильмов Брюса. Ну и чтобы выпендриться. А зачем еще кому-то возвращаться в свой университет? Когда председатели студенческих комитетов приглашают знаменитых выпускников на встречу с теперешними студентами, им кажется, что они просят об огромной услуге. Сами они уверены, что университет — дерьмо, и с нетерпением ждут выпуска. Однако для выпускника дело обстоит совсем иначе. Для них такое приглашение означает признание, окончательную победу над комплексами ранней молодости, и дает им редкую возможность, хотя бы мысленно, вернуться в годы юности и пережить те восхитительные студенческие романы, которые в реальности с ними так и не случились.
Брюс сидел, будто король, на своем подиуме, раздуваясь от гордости и предвкушая предстоящую беседу, из которой этим юным особам станет совершенно очевидно, что он невероятно умен и талантлив.
Напротив Брюса сидел профессор Чэмберс, какой-то несчастный скучный старикан, которого студенты попросили провести встречу. Учитель во главе собрания! Для Брюса это было неслыханно: в годы его учебы на месте старика был бы какой-нибудь студенческий заводила, но времена, по-видимому, изменились. Похмелье, продолжавшееся пару десятков лет после шальных шестидесятых, наконец-то окончательно испарилось. Подули более прохладные ветра, и студенты стали тише и консервативнее. Этим и объяснялось их решение позвать профессора на встречу с Брюсом: так им было спокойнее.
— А теперь, — начал Брюс, — я с удовольствием выслушаю ваши вопросы и соображения по поводу последнего фрагмента. Что скажет наше будущее?
Ответом Брюсу была тишина. Страх показаться глупым или по-дурацки восторженным мог бы остановить кого угодно, особенно того, кто только что был назван «будущим».
— С вашего позволения, я хотел бы задать вопрос, — сказал профессор Чэмберс.
Брюс выругался про себя. Неужели этот старый экскремент будет настолько бестактен, что попытается погреться в лучах его славы? Пожертвовав тремя часами оскаровского дня, Брюс не намеревался обсуждать тонкости постмодернистского кино-нуар с каким-то замшелым профессором. Брюс пришел сюда покрасоваться перед юными нимфами.
