и затянулся сигаретным дымом, стряхнул пепел. – Да и я сам, – он усмехнулся.
Некоторое время я поколебался. В постройке из черного камня могло быть все, что угодно. Я и шофера толком не знал, но успокаивала мысль, что его видели мои ардебильские друзья, и на всякий «пожарный» случай записали номер его «пежо».
– Входи, – сказал он. Не бойся. Вошедшие туда больные исцеляются, а ищущие обрящут…
– А чего мне бояться? – я постарался показать себя невозмутимым и волей-неволей направился к скиту. Но Мохаммед не сдвинулся с места. Заметив, что я замешкался, сказал:
– Иди один. Все туда входят в одиночку. Так надо.
Я вошел в помещение.
В скиту тьма-тьмущая, только струйка света, сочившаяся сквозь проем в потолке.
Я всмотрелся, подождал, пока глаза адаптируются. Пустота. Нет и летучих мышей, обожающих тьму, может, впрочем, они затаились. Ни звука. Казалось, время здесь уснуло, и малейшее неосторожное движение могло разбудить его…
Сперва поступала черная закопченная стена. Потом я увидел тень… или видение тени. Он сидел у самой стены. Постепенно стал различать черты его лица. Это был седой, как лунь, старец. Должно быть, из суфиев. Невероятно, чтоб в наш прагматичный век, иронизирующий над всем и вся, существовали какие-то отшельники, затворники.
Воцарилась долгая пауза.
Наконец, до меня донесся тихий голос:
– Много ли звезд на небе?
– Но ведь сейчас день, – удивился я.
– Захочешь – увидишь их. Главное не смотреть, а видеть.
Я промолчал. Этот человек говорил странно.
– Караваны в пути ориентируются по звездам. Присоединись к каравану.
– Где взяться сейчас каравану?
– Тогда чего же ты ищешь?
– Чего ищу?
– Значит, упустил караван?
Я начинаю понимать его иносказания.
– Не смогу ли догнать… их?.. Намного ли они далеко ушли?
– Кто знает… грядущее ли в минувшем, минувшее ли в будущем?
– Это игра слов, – я чуть расхрабрился. Вроде догадывался, куда он клонит.
– История не любит игры.
Я хотел было приблизиться к старцу, шагнул вперед, но меня остановил его повышенный голос:
– Не подходи. Стой там. Если ты нарушишь дистанцию, то все смешаешь.
Короткая пауза. Я пытался уразуметь услышанное.
– Если б ты проявил нетерпение, то не смог бы увидеть меня. Все надо рассматривать с соразмерного расстояния.
Если бросишь в воду камень с одного и того же расстояния и с равнозначной силой, камень упадет в ту же точку. А изменишь усилие и местонахождение – не получится то же самое…
– А время?
Время – понятие условное. Главное – мысль. Ты сперва определись со своим именем. Координатами в пространстве. А уж потом – выбери свое время.
– Я уже определился… Я человек под шифром 111999… А что касается времени и пространства…
– Такое сочетание цифр – знак дьявола. Ищи караванщика-сарбана.
– Вы хотите сказать…
– То, что делаешь ты, ведомо и мне.
– Всеведущ лишь Господь. Он смотрит на нас.
– Смотреть – еще не значит видеть.
Я понял так, что он подразумевает себя, сидящего в скиту, который отделяет его, смертного, от Господа каменной преградой.
– Я понял… – вздохнул я. – Анладым[8].
– «Ан»[9] – единица времени. Но время течет…
– Нельзя дважды войти в одну и ту же реку… Для этого должны повториться условия. Обстоятельства.
Только сейчас на его лице появилась улыбка. Во всяком случае, так мне показалось. Тон его голоса смягчился.
– Догони караван. Тебе в этом помогут в Тебризе.
Он сообщил мне имена и адреса будущих помощников.
– Но сперва посетите мечеть Сеида Хамзы. Да возрадуется душа Сеида…
После этих слов он истаял, как мираж. Там, где сидел старец, был крупный черный камень, и луч света падал именно на него.
Дело в том, что о человеке, который мог мне посодействовать в Тебризе, я слышал еще в Баку от своей коллеги… наверно, в этом суфийском храме было нечто таинственное, сокровенное…
Когда я вышел из скита, окружающая местность предстала мне в приглушенном свете, небо нахмурилось тучами, заслонившими солнце.
– Опять дождь собирается…
Мохаммед как ни в чем ни бывало, завел машину, и мы двинулись в путь на Тебриз, древнюю и вечную столицу, живущую в душе азербайджанцев.
* * *
Человек, о котором говорил старый суфий, оказался пожилым ученым, профессором. Жил он в одном из старинных тебризских кварталов, который начали сносить. Но мы не сразу направились туда. Сперва встретились с Захра-ханум. Она и рассказала мне о старом профессоре, когда гостила в Баку. Вернее, поминала.
– Есть один человек, может, он что-то знает. Но давненько уже сиднем сидит дома, никуда не выходит.
Захра-ханум ждала нас у могилы Шахрияра[10]. С ее зонтика капала дождевая вода. Похоже, она досадовала на наше опоздание.
– Говорят, здесь есть мечеть Сеида Хамзы. Хорошо бы туда наведаться.
– Кто вам сказал?
– Это не столь важно.
Захра-ханум, как радушная хозяйка, не стала возражать, и мы первым делом в Тебризе посетили мечеть, следуя совету старого суфия.
У входа в мечеть разулись. Пол был устлан коврами. Для женщин держали специальные чаршабы-платки. Захра-ханум взяла один, в голубой горошек, накинула на голову. Мы последовали за ней.
Склеп Сеида располагался посередине. Гробница забрана стеклом. А под стеклянным колпаком – много денег. Их приносили обетующиеся посетители.
Дальше этого склепа идти мужчинам возбранялось.
Поток посетителей непрерывный. Потому задерживаться подолгу нельзя. Мы покинули мечеть, созерцая древние камни с письменами, вмурованные в стены. Перед уходом Захра-ханум не поскупилась на воздаяние. Я же воздержался от назира-воздаяния, считая, что это как бы взятка Всевышнему.
Дом профессора, с которым предстояло встретиться, находился поблизости. Шагая узкими старыми улочками Тебриза, я думал об Орудж-бее, некогда здесь сражавшегося против османцев, я думал о рядовых тебризцах, павших в битве за город.
Старые кварталы сносились.
Видимо, иранский режим тем самым стремился сравнять с землей историю. На месте старых построек возводили многоэтажные высотки. История приносилась в жертву современности. Выражаясь стилем националистов, под видом модернизации стиралась история. Духи роптали и стенали.
Петляя по извилистым улочкам, я напевал старинную азербайджанскую песню, в которой сказалась горестная ностальгия и разлука:
«Дороги Тебриза – виток за витком,
Гарагиля[11], виток за витком,
Коль не любишь меня, Гарагиля,
Ходи стороной, ходи стороной.
Ни тебе искать подругу,
Ни мне друга искать не придется.
– Роза задрожала, сердце оборвалось,
Утри слезы, Гарагиля, довольно, не плачь…»
В этот момент моего исполнения мы дошли до ворот, где на дощечке было начертано имя старого профессора. Нажали на кнопку звонка, но никто не открыл. Камушком постучали по железным воротам.
