Виктория Балашова
Мятежный лорд
© Балашова В. В., 2016
© ООО «Издательство «Вече», 2016
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016
* * *Кто драться не может за волю свою,Чужую отстаивать может.За греков и римлян в далеком краюОн буйную голову сложит.
Байрон «Стансы»Равенна, 1820 год
– Per favore[1], – прошипел крепкий мужчина невысокого роста, приложив палец к губам. Его иссиня-черные волосы слегка посеребрил рассеянный лунный свет; глаза сияли, как два огромных черных алмаза. Алджернон видел такие камни, когда «гостил» в Марокко. Они обладали странной притягательной силой, а цвет их был прозрачным – подобного англичанин не встречал больше никогда. Но глаза крепыша имели именно алмазный оттенок, прозрачно-черный, словно на густую черную кляксу капнули немного воды…
«С юга, – предположил Алджи, еще раз окинув взглядом итальянца, – странно». И переключил внимание на второго соглядатая. У того были высокий рост и голубые глаза. Плотная, крупная фигура не позволяла ему устроиться в укрытии: свернуться в клубок по-змеиному, вытянуться гибкой пантерой или, на худой конец, сесть неподвижной статуей, как волк, которого во тьме выдадут наблюдательному охотнику лишь горящие зрачки. Нет, он ерзал, хрустя ветками, как русский медведь. Осталось встать на «задние лапы» и вразвалочку, открыто пойти к людям: «Вот он я, дурак!» Медведя Алджи наблюдал в Москве…
Англичанин неловко повернулся, и под мягкой подошвой сапога хрустнуло. Крепыш, обнажив большие желтые зубы, с явным презрением процедил:
– Santa Maria! This is not London dandy club, sir![2] – по-английски он говорил с большим акцентом, четко произнося все звуки. «Р» итальянец выговаривал скорее на русский лад – рыча, как злая собака, а вместо «сэр» произносил «сир». Глаза превратились из алмазов в агаты – камни темные, без намека на прозрачность.
– Scusa[3], – Алджернон поднял обе руки, будто собрался сдаваться в плен в знак полнейшего раскаяния. Ветки над головой предательски зашелестели. Изо рта итальянца изрыгнулось:
– Diavolissimo![4]
Со стороны дома раздался выстрел…
Часть первая
Глава 1
Ливорно, май 1822 года
На руке болтался зонт, выполнявший попеременно то роль трости, то свои прямые обязанности, спасая хозяина от дождя. Солнечная погода не располагала к использованию зонта по назначению, а Джордж не имел никакого желания элегантно им поигрывать. Раздражение, накапливавшееся с самого утра, не исчезало. Море, обычно такое спокойное, отчего-то сердилось, опасно подбираясь к ногам. За спиной послышались шаги. Байрон вздрогнул. Показалось, что вот-вот, и холодная рука коснется шеи, сомкнет на ней тончайшие пальцы, начнет медленно душить. Раздастся липкий, животный смех, который умеют издавать привидения и сама смерть…
– Caro[5], – заговорила Тереза по-итальянски низким, приятным голосом.
Этот голос, звучавший мелодично и мягко, никогда не оставлял Джорджа равнодушным. И на сей раз, хотя Джордж не стал оборачиваться, теплая волна прокатилась от самого горла, через сердце, к желудку – он даже почувствовал легкий спазм, скрутивший мышцы. Вместо смертельного холода его окутал разогретый воздух.
– О чем ты задумался? – Тереза не знала английского, но Байрона подобный нюанс никогда не волновал: он свободно мог изъясняться на родном языке графини. – Вспоминаешь малышку Аллегру?
– Я никогда не смогу забыть ее. Однако смерть, настигающая человека, когда ему всего лишь пять лет, избавляет от огромного количества страданий… И от еще большего количества грехов. Пожалуй, дочери повезло. И сама знаешь, дорогая, если Господь так решил, надо набраться мужества подчиниться его воле.
Полуденное солнце в первой половине мая пекло нещадно. И Тереза, и Джордж, оба опрометчиво не надели шляп. Несмотря на легкий бриз, ощущение прохлады не приходило. Напряжение, не отпускавшее Джорджа с апреля, когда неожиданно из монастыря пришло известие о смерти дочери Аллегры, почему-то не ослабевало, а становилось сильнее день ото дня. Предчувствия, безосновательные, но оттого еще более гнетущие, изводили Байрона: в каждом невинно упавшем листочке, в каждой песне птицы, в каждом легком облачке он видел страшные, мрачные знаки…
– Andiamo[6], – позвала Тереза. – Ты не завтракал сегодня, а скоро час.
– И верно, – Джордж кивнул, стряхивая оцепенение, – пойдем, дорогая. Вели принести мне наверх вина и холодных закусок. Сейчас я не хочу ничего горячего.
Обычно после пробуждения он съедал сырой желток и выпивал чашку зеленого чая, но, пропустив завтрак и сразу отправившись к морю, Джордж чувствовал, что не против перекусить.
Они пошли по тропинке, вверх по холму, на вершине которого располагалось их очередное временное пристанище – вилла дела Роза. Вилла оправдывала свое название. Когда-то ее стены выкрасили в розовый цвет. Выгорев в течение десятилетий на солнце, розовая краска, пожалуй, стала выглядеть даже естественнее, полностью сливаясь с окружающим пейзажем. Кроме того, все огромное пространство вокруг виллы заполонили розы. Казалось, тут собрали все возможные расцветки и сорта. Парк радовал глаза причудливым хитросплетением прекрасных лепестков. Одни розы начинали цвести уже в начале весны, другие распускались в мае – и так до осени, до первых холодов.
Тереза любила срезать бутон и вставить его Джорджу в петлицу. Она побежала чуть вперед, чтобы схватить садовые ножницы и ловко отхватить ярко-желтый, не успевший выцвести цветок. Отстав, Байрон любовался точеной фигуркой юной графини. Легкое платье, скроенное на манер греческих туник, обнажало плечи и спину. Белая ткань струилась вниз, как вода в горном ручейке. Тонкая талия, крутые бедра, стройные ноги – ничего не скрывало платье от глаз стороннего наблюдателя. Неподалеку, среди деревьев, прятался павлин. Яркий хвост, в сложенном виде походивший на помело, лежал на земле. Два павлиньих товарища, судя по громким крикам, гуляли где-то неподалеку.
В доме его настроение опять испортилось. Джордж сразу увидел стопку писем и посылок из Англии, а также послание от итальянского адвоката. Он презрительно усмехнулся, ловко забросил зонт в позолоченную подставку, которую возил с собой из дома в дом, и направился к столику с посланиями. Тереза знала, как остро Байрон реагирует на любую критику, любые выпады в его адрес со стороны соотечественников. Конечно, он делал вид, что ему все равно, становился надменным, фыркал и швырял газеты, письма в огонь, а после писал ответы. Даже в переводе на итальянский они звучали оскорбительно, жалили пуще змеиного яда…
– Хм, зубной порошок, щетки, – он разорвал бумагу на посылке от Джона Меррея, – вот оно – счастье, Тереза! Быть чистым телом! Душа – дело второе, – он увидел, как она нахмурилась. – Не обижайся, дорогая, не обижайся. С тобой я понял, что и душе надо регулярно принимать ванну. Отмывать ее от всей грязи, накопившейся за день. Впрочем, мою за всю жизнь не отмоешь, – Джордж не дождался от графини ответа, переключив внимание на выпавшие из той же коробки газеты и книги. – Он не устает мне присылать это!
Издания полетели на пол. Тереза нагнулась поднять их, а заодно посмотреть, чем решил «развлечь» Байрона его английский друг.
– Не марайся, дорогая! Они недостойны прикосновений твоих прекрасных ручек!
– Я хочу прочитать названия. Практиковаться в английском языке, – объяснила Тереза, старательно выговаривая английские слова.
– Практиковаться надо на других произведениях. Читай Вальтера Скотта, – буркнул Джордж. – Впрочем, что ты там держишь?
Немилосердно коверкая слова, Тереза произнесла:
– «Эдинбургское обозрение». Март, – она улыбнулась и приготовилась взять другую газету.
Одновременно Джордж читал записку от адвоката: Дюпой, владелец виллы, отказывался менять финансовые условия, на которых сдавался дом.
– Видишь, дорогая, итальянцам действительно важнее чистота души. Господин Дюпой, без зазрения совести совравший нам о наличии воды на вилле, теперь отрицает всяческие обещания и не желает снижать стоимость. Не имея такого прошлого, как я, не проведя юные годы в Лондоне, он не видит святой необходимости принимать ванну минимум два раза в день. О, слышал бы его мой друг Брамелл! Тот без воды и часу бы не прожил! Но он из Англии сбежал во Францию. Я слышал, пребывает в Каннах и не испытывает нужды в воде… Дай-ка, – он протянул руку за газетой.
К сожалению, в «Обозрении» ничего приятного его не ожидало: в статье, посвященной последним произведениям Джорджа, включая трагедии, написанные им для театра, автора ругали на чем свет стоит. Он не стал дочитывать статью, бросив газету на стол.
