себе зарубку в памяти заучить как можно больше имен солдат моей армии. От них теперь зависит моя судьба. Да и судьба всей страны.
– А вот скажи, царь-батюшка, пошто Катька решила умучить тебя, мужа своего? – поинтересовался Никитин, облизывая ложку – Разное бают.
– Подговорили ее. Орловы и другие аспиды – я посмотрел на небо. Начал накрапывать небольшой осенний дождик. Как бы не развезло поле перед крепостью. Мне это было совсем некстати – Еле вырвался от них. Долго скитался среди простого народу. Видел муки, что принимает люд православный.
– Так и есть – согласился казак, сидевший слева – Сердце кровью обливается, глядя на казни, что баре устраивают в деревнях, заживо запарывают…
– Отольются им наши слезы – зашумел десяток.
– Вот мы им ужо покажем!
– Веди нас в бой, Петр Федорович, мочи нет терпеть!
– Ждать осталось недолго, други – я поднялся на ноги, поправил ножны с саблей – Завтра все решится.
Но решится все должно было сегодня. На военном совете, который я собрал сразу после обеда. Один из горнистов, пойманных Иваном, продудел в рожок сбор и в шатре начали сходиться ключевые фигуры пугачевского восстания.
Первым пришел озабоченный полковник Подуров. Рассказал коротко, что лагерные крестьяне начали делать макеты пушек – к завтрашнему дню все будет готово. За ним в шатре появился шумный, чернявый, горбоносый казак лет тридцати аж с тремя пистолетами за поясом. Чика-Зарубин. Уселся с нами по-турецки на ковер, тут же начал шутить, сам смеяться своим побасенкам. Человек-оркестр.
Тихонько проскользнул внутрь Иван Почиталин. Разложил на столике бумаги, достал гусиные перья и походную чернильницу.
Четвертым персонажем пьесы стал еще один полковник. Максим Григорьевич Шигаев. Толстый, одышливый мужчина с красным лицом и окладистой, черной бородой.
– Все исполнил по воле твое царь-батюшка – сходу начал Шигаев.
Какие приказания отдавал «прежний» Пугачев я, разумеется, не знал, поэтому промолчал.
– Денег из трех крепостиц мы взяли две тысяцы, триста двадцать шесть рубликов. Золотом и серебром.
Присутствующие охнули. Казна была немалая. Пуд муки стоил пятнадцать копеек, ведро водки – 85 копеек.
– Все счел, скрепил мешки печатью казацкой, лежат они в твоей, батюшка, походной кибитки и охраняются строго. Слежу за сем.
Кибитка в качестве походного сейфа не показалась мне надежной затеей, но я опять промолчал.
– Второе. Пороховой припас. Двадцать три пуда. Сто сорок фузей. Свинца четыре пуда. Соль…
– Подожди про соль – я почесал шевелюру. Нет, с вшами надо что-то делать. Побриться налысо? А новые подданные поймут? Или вошебойку завести?
– Сто сорок фузей – я повернулся к Подурову – Почему не вооружаем крестьян?
– Каждый день по сто с лишним человек прибывает – сзади подсказал Иван.
– А учить строю их кто будет? – поинтересовался полковник – Офицеров ты сам приказывал вешать.
– Только тех, кто отказывался присягнуть – вступил в разговор Чика – Вон, сержант Неплюев, дворянчик туев, служит. Даже Ване указы помогал писать…
В шатер зашли еще двое. Глава моих гвардейцев – одноглазый Мясников и незнакомый казак с плеткой в руках. Последний оказался полковником Дмитрием Лысовым. Низкорослый, хитрый, с козлиной бороденкой – этот человек был одним из тех, кто покушался на жизнь Пугачева в 74-м году. Ударил его пикой после ссоры. Острие попало в кольчугу, которую Емельян носил под кафтаном.
– А где атаманы Овчинников и Творогов? – я мысленно сосчитал всех в голове и не нашел еще некоторых ключевых фигур.
– Опамятовал, батюшка? – Лысов высморкался в руку, вытер ее об ковер – Творогов поехал брать Пречистинскую крепость. Чтобы те не дали сикурс Рейнсдорпу. Овчинников в Бердской слободе. Готовит нам зимние квартиры. Сколько нам тут в поле стоять?
– Да, морозы скоро – поддержал Лысова Чика – Мерзнем. Только водкой и спасаемся.
Мужчины засмеялись. Но заметив, мой хмурый вид осеклись.
– Ваня, сходи позови на совет киргиз-кайсацкого хана Нур-Али. И этого, от башкир, как его, Юлая Азналина. С сыном.
– Салаватом?
– С ним.
Салават Юлаев был мне очень нужен. Легендарный башкирский герой, участник почти всех сражений Пугачева. Даже после пленения Емельяна, Салават продолжил восстание на территории Башкирии.
– Мы с нехристями вместе? – обиделся Лысов.
Совет зашумел, пришлось цыкнуть.
– А ну тихо! Вы не бабы на базаре!
Мне позарез нужен был противовес казакам на совете. Емельян Иванович много натерпелся от яицких старшин и атаманов, они его даже женили на казачке. Что вкупе с неграмотностью подорвало веру пугачевцев в легенду про Петра III. Ведь царь должен жениться на принцессах и уметь писать.
– В моем войске все равны. И башкиры, и татары. Все за одно дело кровь проливают.
Я посмотрел на хмурого Лысова. Да… Теперь надо глядеть в оба. И носить кольчугу.
– Кстати, насчет водки – решил я дожать казаков – В войске отныне сухой закон, вняли? Максим Григорьевич, после совета выльем все вино из бочек. И чтобы никого пьяного в сотнях! Увижу или учую – я погрозил станичникам кулаком.
На самом деле пьянство – большая беда пугачевцев. Емельяну пришлось точно также объявлять сухой закон после провала осады Оренбурга. Только уже не помогло.
– Ладно, обойдемся покель без водки – пожал плечами Подуров – Если зовем на совет нехристей, может и Федора кликнем? Чумакова.
Я внутренне поморщился. Полковника Чумакова – начальника всей пугачевской артиллерии – позвать следовало. Но этот казак вместе с атаманом Твороговым были во главе заговорщиков, выдавших Емельяна правительству. Я внимательно посмотрел на играющего желваками Лысова. Да, этот тоже бы легко сдал своего царя. Только вот Пугачев его раньше успел повесить.
– Я с ним позже переговорю. Он поди на батарее сейчас.
В шатер, вслед за Иваном, зашли три азиата. Двое в набитых халатах, ичигах и чалмах. Один – самый молодой – в русском кафтане, в сапогах. Тот, который с зеленой чалмой – узкоглазый башкир, куцой бородкой – оказался киргиз-кайсацким ханом Нур-Али. Явно был в Мекке – уважаемый у мусульман человек. Второй пожилой азиат, с усами ниточкой – башкирский старшина Юлай Азналин. Его сын – Салават – широкоплечий, улыбчивый парень, первым бросился целовать мою руку. Я чуть ее не отдернул с непривычки. Чем бы нанес несмываемое оскорбление. Хан и Азналин тоже чмокнули руку.
Казаки на все это смотрели хмуро, но не роптали.
– Начинаем совет. Иван, а где татарские беки из Сеитовой слободы?
– Татарская сотня ушла вместе с Твороговым, батюшка-царь – откликнулся Почитаев, усаживаясь за стол.
Накатил новый приступ слабости. Я закрыл глаза, пытаясь всеми силами не завалиться на ковер. Вот же позор будет. Глубоко вздохнул, повернулся
