Беда в том, что идеология, повелевающая прошлым, получает полную связку ключей к будущему. Это будущее – ваше и мое. «Вы узнаете истину, и истина сделает вас свободными» – это сказано не мной, и в гораздо более высоком смысле. Но с чего-то надо начинать.
ПОСЛЕ КАМЮ
...
С философской точки зрения традиция атеизма и агностицизма несколько мелковата. Она имеет тенденцию затвердевать в подбитый гвоздями антиклерикализм или размягчаться в рационалистическую невозмутимость. В ней есть разброс между вполне обаятельным оптимизмом и довольно мелким ерничеством. Можно вспомнить спокойную иронию «Философского словаря» Вольтера, где царствие небесное… сравнивается с «легким пушком», каким обрамлен кокон шелкопряда, или Юма, высмеивающего идею, что небеса достаточно велики, чтобы вместить миллионы душ. Многим неверующим кажется вполне очевидным, что религия – не спасение для нас и поэтому на нее не стоит тратить аргументы. Для Стендаля, если судить по его беллетристике, все священники – лицемеры, и потому вся религия – ханжество и чепуха.
Так начинается статья Джеймса Вуда «Жизненная немочь», опубликованная в одном из недавних номеров американского журнала New Republic и посвященная выдающемуся французскому писателю Альберу Камю. Джеймс Вуд – один из талантливых представителей молодого поколения американских критиков и эссеистов, и я с большим интересом слежу за его творчеством. Название статьи, «Жизненная немочь», – прямой намек на известную книгу датского религиозного философа Сёрена Киркегора «Смертельная немочь» о фундаментальных проблемах христианства. Вуд не объясняет, почему он выбрал именно Камю в качестве предмета своих размышлений, но достаточно взглянуть в календарь: 4 января исполнилось 40 лет со дня гибели писателя в автомобильной катастрофе.
Я вполне разделяю упрек, брошенный автором в адрес теоретиков атеизма. Свободный человек вправе сам выбирать себе мировоззрение, и если он считает, что Бога нет, – таков его свободный выбор. Но если, приняв такое решение, он просто вновь берется за газету или садится к телевизору, его выбор не заслуживает уважения. Устранение Бога оставляет в мироздании такую дыру, что вся оставшаяся жизнь должна уйти на ее штопку, в то время как средней руки атеист продолжает жить как ни в чем не бывало. Бертран Рассел, один из виднейших атеистов нашего столетия, утверждал, что у нас просто нет иного выхода, кроме как смириться с фундаментальной бессмысленностью нашего существования. Смириться – вот ключевое слово, но есть люди, которым этот выход не подходит ни по их духовному складу, ни по темпераменту.
По мнению Джеймса Вуда, самая острая и проницательная критика религии всегда исходила именно изнутри религии, от сомневающихся и стоящих на краю, ибо им известно, как высока ставка в этой игре. Можно вспомнить еще библейскую Книгу Иова. Ближе к нашему времени – уже упомянутый Киркегор, который убедительно продемонстрировал всю нелепость христианства и пришел к выводу, что единственный способ преодолеть эту нелепость – безоговорочная вера. Достоевский в «Легенде о Великом Инквизиторе» устами римского кардинала опроверг Христа. Взгляды Киркегора и Достоевского граничат с атеизмом, но не переходят грани, которую решительно переступил сын лютеранского пастора Фридрих Ницше. В отличие от легиона салонных атеистов своего и последующего времени Ницше отчетливо видел метафизическую дыру, в которую он низвергает человечество, и предпринял титаническую попытку создать, а вернее, провозвестить новую этическую систему – героическую мораль сверхчеловека, общества, преодолевшего суеверные предрассудки. Он, конечно, не мог предвидеть, к чему сведут его экстатическое прозрение роботы Третьего рейха.
Почему же именно Камю? По словам Джеймса Вуда, Альбера Камю никто не берет в свои: философы считают его писателем, а писатели – философом. Камю писал притчи, будь то в форме эссе или художественных произведений, главная тема которых – жизнь в мире без Бога.
Как и его великие предшественники на пути к атеизму, с которыми он ведет постоянный диалог в эссе военных лет «Миф о Сизифе», Камю понимал, что отрицание Бога коренным образом меняет правила игры, и надо придумывать новые, пытаться по-новому жить. Бога нет, но остается смерть, которая, ставя последнюю точку в конце биографии, перечеркивает жизнь целиком, делает ее как бы никогда не бывшей. Эта жизнь во Вселенной без творца, без искупления, перед лицом неизбежной смерти, представляется фарсом. Такой ее видел и Достоевский, герой которого, последовательный атеист Свидригайлов, не находит иного выхода из этого метафизического тупика, кроме самоубийства.
Вывод Камю радикально иной: самоубийство – это сдача, преждевременная уступка смерти. Смерть победит все равно, но, пока человек жив, именно эту жизнь он может превратить в ежедневное поражение смерти. Согласие на непререкаемые условия абсурдного мира становится героизмом, осознание собственного героизма становится победой. В сущности, перед нами религиозная концепция, акт веры, преображающий обреченность в надежду. Вот символ веры Камю в изложении Джеймса Вуда:
...
Первый шаг – это превращение комического в абсурдное, преображение ежедневного повторения в вечное повторение Сизифа. Комическое становится абсурдным именно в тот момент, когда нас заставляют увидеть его комичность: абсурдное – это, отчасти, понимание, что жизнь – фарсовая пантомима. Затем абсурдный человек должен начать долгую, постоянно повторяющуюся борьбу против условий этого фарса. Это – борьба, которая никогда не кончается, которая продолжается ровно столько же, сколько и жизнь, которая и есть эта жизнь – вот почему абсурдный человек не может покончить самоубийством. И поскольку это – цепь повторений, абсурдную жизнь практически нельзя отличить от обычной комической ежедневной рутины. Формально это может выглядеть практически одинаково. Надо полагать, что абсурдный человек может точно так же ходить на работу, стоять вместе с другими в метро. Внутренне, конечно же, абсурдная жизнь – совершенно иная, потому что абсурдный человек сознает разницу между невежественной рутиной и бунтарским повторением.
Иными словами, бунтаря во имя абсурда отличает от рабов фарса только внутренний акт веры. Атеизм Камю, равно как атеизм Ницше или отступление Киркегора и Достоевского назад в христианство, – это выбор веры. Он не имеет ничего общего с рациональным вынесением Бога за скобки, с арифметической операцией Рассела, Фрейда, Вольтера или, на уровне фарса, канувших ныне в историю и подавшихся в политологи профессоров советского «научного атеизма». Доказывать небытие Бога – такая же бессмысленная операция, как и доказывать его существование. Свободный выбор нельзя подменить арифметической выкладкой.
Подобно Достоевскому, своему кумиру и оппоненту, Камю в эссе и художественных произведениях писал только об этом центральном выборе. У Достоевского в большинстве главных романов сохраняется противостояние между героизмом веры и обреченностью атеизма, между Соней и Свидригайловым, Алешей и Иваном – выбор происходит на глазах у читателя. Выбор персонажей Камю, как правило, уже сделан, вера в Бога отвергнута, и герои предстают перед нами убежденными бунтарями абсурда. Символ такого бунта – герой «Чумы» Гран, который многократно начинает писать один и тот же роман.
По мнению Джона Вуда, специфика и порок веры Альбера Камю, веры в отсутствие Бога, состоит в невозможности дать предписания для правильной жизни – правильной, разумеется, для этого типа веры. В той мере, в какой эти предписания вообще даются, они могут показаться чистой тавтологией, простым описанием жизни как она есть. Разница между сдачей и бунтом различима лишь внутреннему взору самого восставшего, и, в конечном счете, весь бунт эквивалентен простому объявлению бунта. Можно все свести к парадоксу и считать, что, коль скоро человек объявил себя борцом против нацизма или советской власти, ему уже незачем совершать бунтарские поступки, можно просто ходить на службу и соблюдать тоталитарные законы. Разница между нацизмом и смертью очевидна – в нацизме нет окончательности, и Камю закономерно оказался в лагере Сопротивления. Но герои «Чумы», которую обычно толкуют как притчу о нацизме, на самом деле восстают на все мироздание, и боюсь, что здесь у них нет для нас никакого урока.
И еще раз: почему же именно Камю? Если у героев «Чумы» нет для нас урока, то чему нас может научить ее автор?
Статья Джеймса Вуда, американского критика, напечатана в американском журнале, и этот факт сам по себе заслуживает внимания. В конце концов, Америка – самая религиозная среди развитых стран, большинство ее населения верит в загробную жизнь, а на ее монетах красуется девиз «Веруем в Бога».
