Алексей Петрович Цветков
Атлантический дневник
ОТ АВТОРА
Публикуемые эссе были первоначально написаны для цикла программ радио «Свобода» и прозвучали в эфире с 1999 по 2003 год. Следы «эфирного» происхождения в некоторых из них остались. Прежде всего, это видно из композиции большинства эссе: программа была посвящена интеллектуальной жизни США, и поэтому темы я брал из статей американских журналов, в основном не рассчитанных на массовый рынок.
Ввиду того, что строгое выделение всех цитат и идей в эфире не слишком удобно, я старался писать так, чтобы читатель понимал, какая мысль принадлежит мне, а какая – исходному автору. Надеюсь, что замешательства в этом плане не будет.
И еще одна деталь. Поскольку все это должно было восприниматься «с голоса» и достаточно широкой аудиторией, я старался писать доходчивее, чем мне это обычно свойственно. Похоже, что это не принесло особого вреда.
ДОМА
«Откуда вы?»
На этот дежурный американский вопрос человеку моей биографии ответить нелегко. Вернее, нелегко ответить коротко, потому что вопрос не подразумевает получасовой исповеди. Надо назвать штат или страну. И я отвечаю: «Прага, Чешская Республика». Я жил в пяти странах, хотя родился только в одной из них, а в Америке – в пяти штатах. Спрашивают на каждом шагу: продавцы в магазинах, едоки в придорожных ресторанах, администраторы в гостиницах. Иногда я не удерживаюсь и пускаюсь в объяснения: дескать, вовсе я не чех. Какой из меня чех – у меня на жилете шеврон с норвежским флагом. Слушают с участливым любопытством. Вышел, как заведено в Америке, на двор покурить – прохожий спрашивает: «Ты, парень, из Норвегии?»
Я вернулся домой, но никто не принимает меня за своего.
А кто, собственно говоря, спрашивает? Продавщица в универмаге «Нордстром» тут же сообщила, что сама она из Египта, а в ответ на мой уточняющий вопрос, арабка или коптка, недоуменно пожала плечами. Дескать, конечно арабка, а о коптах и слыхом не слыхала. Вот и вся слава Бутроса Бутроса Гали и сотен тысяч его соплеменников.
В другом универмаге, «Дейтон», покупали женскую сумочку. Продавщица рекомендовала приобрести к ней специальный увлажнитель, протирать швы, но наша спутница в закадровом русском разговоре заявила, что это уже лишнее. Разговор, к счастью, сложился вполне парламентский, потому что продавщица вдруг созналась, что она – украинка, и сделка к общему удовольствию завершилась уже на третьем языке.
В магазине «Крэбтри энд Эвелин» работает молодая девушка, год назад приехавшая из Белграда. Русских она опознала тотчас: сказала, что ничего не понятно, но очень похоже. Это, между прочим, реальный лингвистический курьез: сербско-хорватский ближе к русскому по звучанию, чем куда более родственный украинский. Мы сошлись на том, что в Сент-Поле лучше, чем в Белграде.
В этом году актерские профсоюзы и правозащитные организации направили петиции протеста Голливуду и телекомпаниям в связи с недостатком этнического разнообразия на экранах. Это – реальная проблема, и не только правовая. Арийские экстерьеры Голливуда внушают чужестранцам совершенно ложные идеи. Сколько раз приходилось слышать: такой-то похож на американца или не похож. В действительности на американца похож любой житель Земли, а если верить сообщениям бульварных газет о внедрении пришельцев, то и не только Земли. В худшем случае такого жителя надо просто подкормить и приодеть.
Выходим на фермерский рынок Сент-Пола. Горы овощей и зелени – половины названий лет двадцать назад в Америке не знали, некоторых я не знаю до сих пор. Лица торгующих фермеров побуждают к догадкам: корейцы, что ли? Но корейских фермеров в США нет. Эти люди – хмонги, или, как они раньше именовались, мяо, представители обширной южноазиатской народности. В годы гражданской войны в Лаосе они противились коммунистам и помогали американцам. Коммунисты победили, и десятки тысяч были вынуждены бежать: большинство в Таиланд, многих приютила Америка. На родине хмонги жили примитивными сельскохозяйственными коммунами, поклонялись духам, и вписаться в XX век им нелегко. Но теперь они обжились, а подросшую молодежь переплавляют школы и университеты. Эти американцы никогда не будут похожи на суперменов с рекламы «Мальборо». Впрочем, на них не похожи и настоящие ковбои – только третьеразрядные актеры Голливуда, кормящиеся от рекламных агентств.
По дороге в Нортфилд видим десятки машин, запаркованных вдоль шоссе: аукцион. Не «Сотбис» или «Кристис» с Ван Гогами и яйцами Фаберже, а распродажа имущества фермы.
Во дворе выстроена в ряд сельскохозяйственная техника: трактора, комбайн, платформа-прицеп и еще кое-что железное неизвестного мне назначения. Участники торгов стоят полукругом: это не пригородные хмонги, пестующие овощи, а возделыватели кукурузы и сои, крепкие мужики с обветренными профилями, все в джинсах и бейсбольных кепках с твердыми околышами, каких нигде в другом месте не носят. Американские фермеры Среднего Запада как раз ближе всего к голливудскому стереотипу, только без его придурочной холености. Эта человеческая порода мне больше нигде не встречалась.
Поодаль, у крыльца под вязами, сидят на вынесенных стульях старик, женщина, ребенок, неотрывно следят за спектаклем. Слово «спектакль» здесь не покажется чрезмерным: торги ведет профессионал, взятый напрокат сотрудник аукционной фирмы. Он сидит в специальной будке на колесах, которую поочередно передвигают к каждому из выставленных экспонатов, и поет. Тот, кто хоть однажды слышал песню американского аукционера, никогда ее не забудет и ни с чем не спутает. Эта песня – плод многолетней практики, большое искусство узкого назначения. Мелодию передать абсолютно не берусь, это скорее речитатив с зачином стаккато и восходящими волнами, а слова примерно такие: «Трактор „Джон Дир“, всего три года, в прекрасном состоянии, двадцать тысяч, кто даст больше, хочу услышать „двадцать одна“…», и так далее. Мастера высокого класса достигают такой скорости распева, что непосвященному не разобрать ни слова.
Хозяин фермы тем временем взбирается в кабину машины и заводит ее, демонстрируя упомянутое прекрасное состояние. Время от времени кто-нибудь из собравшихся вскрикивает или выбрасывает вперед руку, и тогда помощник церемонимейстера тычет в него пальцем, а сам маэстро запевает новую цифру. Нам, ротозеям, приходится стоять окаменев, потому что одно неосторожное движение может превратить человека в обладателя трактора «Джон Дир» в прекрасном состоянии. Правда, тут же разберутся, потому что у зарегистрированных участников есть номера, но рискуешь вызвать справедливое раздражение.
Этих людей почему-то не хочется раздражать: их жизнь кажется куда серьезнее твоей собственной.
Аукцион на ферме – знак беды. Урожай в этом году очень скуден, а в прошлом, наоборот, был высоким, и закрома покупателей до сих пор полны. В результате из двух зол разразились оба: и цены низкие, и продавать нечего. Мелкое фермерство, несмотря на федеральные дотации, не очень рентабельно, и два плохих года кряду могут уничтожить труд поколений. Выручка за технику отойдет банку, и ему же, скорее всего, достанется заплаченное за землю и дом. Потерять ферму – это не просто потерять работу, все равно что академику остаться без школьного аттестата.
Аукцион – дело долгое, и поэтому подогнали вагончик с хотдогами и кофе подкреплять участников. Фермерские жены у стойки обсуждают соевые фьючерсы. Я чувствую себя монтером, по ошибке угодившим на конгресс ядерных физиков.
Город Нортфилд в штате Миннесота – по российским понятиям провинция, но российские понятия здесь плохо применимы. В городе два колледжа, Карлтон и Сент-Олаф, оба из числа лучших в стране. Девушка из Нью-Йорка почтет за счастье учиться в Карлтоне, тогда как московский юноша вряд ли обрадуется перспективе переезда в Пензу.
Еще одно отличие: в России много любителей Родины вообще, нераздельно с Чечней и Курильскими островами, но я редко встречал людей, которые по-настоящему любили бы родное место. В Америке все наоборот: патриотизм всегда локальный. Каждый заштатный городок имеет собственных краеведов, проводит фестивали и парады. Главная гордость Нортфилда – неудачное ограбление Первого национального банка легендарным бандитом Джесси Джеймсом. Это произошло 7 сентября 1876 года, и уже много лет жители отмечают годовщину события театрализованным действом.
Мы стоим в толпе напротив места, объявленного подлежащим ограблению банком. Сцена события расчищена, как и подъездной путь к нему. Сами бандиты, Джесси Джеймс с братом Фрэнком и братья Янгер, на лошадях, в шляпах и белых пыльниках, переминаются за углом, ожидая сигнала к выезду. Тем временем ведущий посвящает зрителей в курс дела, именуя всех действующих лиц, которые уже прохаживаются по улице. Джесси с братом были ветеранами Гражданской войны, сражались на стороне южан, а после победы Севера принялись грабить поезда и банки. Приключение в Нортфилде чуть было не положило конец их огнестрельным трудам.
