Затем к нему подошел режиссер Деннис Резерстон, меланхоличный, моложавый, в своей неизменной шляпе «трилби». С ним был черноволосый, мрачноватый молодой человек. Адам помнил, что он стажер, но в спектакле выходит только один раз в первом акте. Когда пекарь спрашивает, где Николаус Фогель, один из подмастерьев быстро вскакивает со скамьи и бойко отвечает: «Болен он». Дальше Котнер говорит: «Пошли ему Бог здоровья» и так далее. Так вот, роль ученика исполняет этот молодой человек.
– Ну что это за спектакль, в котором исполнители по несколько минут стоят неподвижно и поют, – брюзгливо произнес Резерстон. – Вы скажете: так заведено. Но подобные традиции надо ломать.
– Если они начнут двигаться, то могут сфальшивить, – доброжелательно заметил Адам.
– А что за фокусы вытворяет Шортхаус, – продолжил режиссер. – А сцена на лугу? Здесь эти чертовы подмастерья и секунды не могут устоять на месте. Им, наверное, кажется, что если они будут переминаться с ноги на ногу, это произведет впечатление веселого оживления. А для меня их ужимки выглядят как коллективный приступ белой горячки.
Адам собирался на это ответить, но музыка вдруг оборвалась.
– Ну что теперь? – буркнул Резерстон.
– Невозможно работать, за кулисами такой шум, – произнес Пикок с дрожью в голосе. – Пожалуйста, потише.
– Это он о нас, – удивленно проговорил Резерстон, понизив голос. – Ладно, в любом случае, мне пора идти.
Оркестр заиграл снова, и режиссер пошел прочь, сопровождаемый стажером.
Адаму не понравились нервозные нотки в голосе Пикока. Это предвещало взрыв. А он по опыту знал – срыв дирижера на репетиции грозит спектаклю провалом. Хоть бы Шортхаус помолчал некоторое время.
На сцену выскочила Магдалена и обменялась репликами с Евой. И тут Адам вдруг вспомнил, что скоро его выход. Вытащил изо рта жвачку, аккуратно приклеил сзади к декорации и пошел на сцену, бормоча под нос проклятия в адрес Эдвина Шортхауса.
К нему устремилась Ева (Джоан). Они обнялись.
– О мой возлюбленный герой, поэт, – запела она и чуть слышно добавила: – От тебя отвратительно пахнет мятой.
К сильному удивлению Адама, второй акт прошел до конца без инцидентов. Влюбленный Вальтер (Адам) убеждал Еву сбежать. Бекмессер исполнил свою неуклюжую серенаду, затем за ним погнался Давид. Подмастерья снова расстроили Резерстона. Сакс увел Вальтера к себе. И наконец явился ночной сторож, дуя в свой рог. Площадь (сцена) быстро опустела, лишь песня ночного сторожа разносилась по безлюдным улицам. Музыка замолкла.
Все было хорошо, но Адам подозревал, что коварный Шортхаус придержал свой огонь до третьего акта, и дальнейшие события подтвердили его опасения.
Дирижер, режиссер и хормейстер собрали артистов на сцене и дали указания, как действовать. Затем объявили перерыв на четверть часа, чтобы они могли выпить по чашке чая. Адам и Джоан сели в партере рядом с Джоном Барфилдом. Сейчас он грыз яблоко.
– Так долго это не может продолжаться, – со вздохом проговорил Адам. – Если Шортхауса не урезонить, он сорвет спектакль.
– А разве можно с ним что-нибудь сделать? – хмыкнул в ответ Барфилд. – Дирекция на его стороне.
– А все потому, что они не осознают, какой Пикок замечательный дирижер. Надо иметь настоящий талант, чтобы заставить так красиво звучать это сборище посредственных скрипачей и духовиков.
– Он молод и полон эмоций, – заметил Барфилд, доедая яблоко.
– А где он, кстати? – спросил Адам.
На сцене рабочие убирали разные предметы, изображавшие улицу Нюрнберга, освобождая место для луга. Сзади электрик беседовал с помощниками. Несколько хористов прохаживались между рядами. Пикока нигде видно не было.
– Наверное, беседует по душам с Шортхаусом, – с усмешкой проговорил Барфилд.
Затем он достал из пакета кусок пирога, для вида предложил угоститься Джоан и Адаму. Они, разумеется, отказались, и он с удовольствием принялся его поглощать.
В задней части сцены оживленно разговаривали молодой человек, которого Адам видел с режиссером, и Джудит Хайнс, недавняя знакомая Джоан.
– Кто этот парень? – спросил Адам.
Джоан пригляделась:
– Стажер со странным именем Борис.
– А девушку, кажется, уже удостоил своим вниманием Шортхаус. Я однажды видел ее с ним.
Джоан нахмурилась:
– Не дай бог. Она милое дитя.
– Из хора?
– Да. Занята в сцене на лугу и танцует с Давидом.
– Судя по тому, как она сейчас смотрит на этого молодого стажера, он ей нравится.
– Девушка молодая, красивая, пусть погуляет, – небрежным тоном заметил Барфилд, роняя крошки на колени. – Я ведь занят в первой сцене последнего акта, так что пойду немного перекушу.
– А я только во второй, – проговорила Джоан. – Есть время немного отдохнуть.
Ведущая за кулисы дверь приоткрылась.
– Тихо, приготовились, – неожиданно произнес Барфилд, вскидывая руку. – Вот он идет, наш Мефисто.
Шортхаус подошел к ним и сел с тяжелым вздохом. От него, как обычно, несло джином.
– Слава богу, через неделю премьера. Пикок довел меня до крайности. – В тоне Эдвина звучало столько фальши, что Адам вздрогнул. – Он до сих пор мечется, не может найти правильный подход.
– И поэтому, Эдвин, ты решил довести его до нервного срыва? – мрачно поинтересовалась Джоан.
– Боже, Джоан! – воскликнул Шортхаус. – Как тебе это могло прийти в голову? Жаль, конечно, что репетиция задерживается, но мне нужно понять свою партию. Но каждый мой вопрос вызывает у дирижера презрительную усмешку, и в ответ я слышу одни оскорбления. Ну хорошо, с этим можно примириться. Ничего не поделаешь, дирижер – человек молодой, неопытный, к тому же нервный. Но меня беспокоит спектакль. В Англии впервые после войны ставят «Мейстерзингеров». Поэтому надо постараться. – Он замолк, на несколько секунд погрузившись в мысли. – Я решил потребовать у дирекции замены Пикока.
– Ты что, с ума сошел? – не выдержал Адам. – К тому же с ним заключили контракт.
– И со мной, кстати, тоже, – язвительно заметил Шортхаус. – И если его оставят, то уйду я. И не во мне дело, нет. Я просто не желаю, чтобы какой-то дилетант коверкал Вагнера.
Мысль о том, что Шортхауса может заботить кто-то еще, кроме его самого, казалась Адаму невероятной.
– Ладно, идти в буфет уже поздно, – произнес Барфилд, разрывая обертку шоколадки.
На сцене появился золотых дел мастер Фейт Погнер, что-то бормоча себе под нос. Режиссер Резерстон давал последние указания механику сцены и электрику. В оркестровой яме «раздувались» духовики.
Через десять минут началась репетиция. На широком лугу мастера цехов собирались на певческое состязание. Подмастерья затеяли веселый танец с девушками. «Это похоже на праздник в воскресной школе», – заметил сквозь зубы Резерстон. Хор славил Ганса Сакса, и все с восторгом подхватили призыв поэта-башмачника хранить верность традициям национального искусства.
Глава 5
Стычки Шортхауса с дирижером не прекращались.
Он придирался к Пикоку по поводу и без повода. На каждой репетиции. А сегодня спор перерос в настоящий скандал. Как заметил Адам, такого шума не было даже в палате общин во время дебатов по национализации. Пикок не сдержался и начал кричать на Шортхауса, а тот в долгу не остался, используя свой голос, весьма подходящий для данного случая. В конце концов Пикок ударил о пульт палочкой так, что она сломалась, и выбежал прочь. Адам постоял несколько секунд и пошел вслед за ним. Сзади возбужденно переговаривались артисты.
Адам нашел Пикока в репетиционном зале. Дирижер стоял, ухватившись за крышку рояля. Лицо напряжено, глаза невидящие, пустые.
– Я вам сочувствую.
Пикок отозвался через несколько секунд:
– И что вы мне предлагаете? Извиниться?
– Вы ни в чем не виноваты, – мягко произнес Адам. – Труппа на вашей стороне. Шортхаус ведет себя недопустимо.
– Но я должен управлять ситуацией, – пробормотал Пикок. – В конце концов, это входит в мои обязанности. – Он посмотрел на Адама. – Вот вы человек более опытный в таких вещах, чем я. Скажите, мне следует уйти?
– Ни в коем случае. Продолжайте работать как ни в чем не бывало.
Пикок горько усмехнулся:
– Конечно, тут нужен человек волевой, твердый, способный поставить на место любого зарвавшегося артиста. У меня нет подобных качеств, но есть огромное желание поставить эту оперу так, как я ее вижу. Разумеется, дело касается только музыки. И меня заботит не только карьера…
Он замолк.
– А как быть с репетицией? – спросил Адам.
– Скажите, что она закончена. Понимаете, я не могу сейчас выходить к людям. Не могу. Поэтому… ради бога, скажите им, что репетиция на сегодня закончена. – Пикок осекся и покраснел: – Извините, мне не следовало кричать.
Адам улыбнулся:
– Пустяки. И я прошу вас, ради всего святого, не делайте никаких поспешных шагов.
Он объявил об окончании репетиции, заметив, что Шортхауса среди исполнителей нет.
