Когда Анатолий ушёл, Иван оглянулся: там где-то в конце проспекта виднелось здание Смольного, отныне поселившее в его душе до конца не понятое им чувство опасности.
Зимние дни в Ленинграде короткие, и, как казалось Ивану, люди словно растворялись в этой сумрачной жизни, где слух о предательстве местных руководителей быстро разлетался по городу.
Глава 4
Ордера на арест
Время бежало неумолимо быстро. Анатолий по-прежнему работал в Смольном, и иногда сообщал Ивану последние новости. Так, он известил его о полном уничтожении Музея обороны, сообщил так же о том, что из отделов стали увольняться старые опытные кадры сотрудников и появляться новые незнакомые ему люди.
Наконец, он узнал, что в Доме офицеров на Литейном проспекте состоялся так называемый открытый судебный процесс по делу руководителей Кузнецова, Попкова и Вознесенского. Подсудимых обвинили в измене Родине, контрреволюционном вредительстве, участии в антисоветской группе и приговорили к высшей мере наказания.
В ноябре месяце Анатолий Дмитриевич сообщил о слухах, ходивших в кругах его друзей, что в Ленинград приехал Абакумов, недавно назначенный министром госбезопасности, с большой группой работников комитета госбезопасности.
Не знал Анатолий только одного, что они прибыли в Ленинград, чтобы сломать и его судьбу.
Вскоре его вызвали в кабинет, где за большим рабочим столом сидел новый назначенный первый секретарь вместе с неизвестными ему людьми. Их было трое.
Они стали задавать ему такие простые вопросы, от ответа на которые зависела его вина перед ними:
– Вы – Анатолий Дмитриевич Савкин?
– Да.
Вы участвовали в организации оптовой ярмарки?
– Да.
– Кто ещё работал вместе с вами?
Он назвал знакомых ему сотрудников Смольного, в том числе и фамилию Ивана.
Вы знаете о допущенных на ярмарке убытках на сумму в четыре миллиона рублей?
– Нет, не знаю.
– Так вот, знайте, вы являетесь одним из организаторов экономического преступления, за что исключены из партии и уволены с работы. Больше вы не являетесь работником Смольного. Идите, и не забудьте передать своим друзьям, что вам запрещено покидать город, потому что все вы нам ещё будете нужны.
Анатолию Дмитриевичу не разрешили даже зайти в его кабинет, где остались лежать его личные вещи, и одним из охранников он насильно был выведен за пределы здания.
Две недели Анатолий Дмитриевич находился в постоянном ожидании ареста. Некоторых из его друзей, также вероломно уволенных с работы, уже взяли, о чём сообщили им их жёны.
В конце января пятьдесят первого года пришли и за ним, о чём Ивану сообщила жена Анатолия Дмитриевича.
Она сама явилась к нему домой со своей дочерью Надей, боясь оставаться у себя.
– В тот вечер мы рано легли спать, – рассказывала Светлана. В два часа ночи к нам постучали. Я подошла к двери и спросила:
– Кто там?
Мне ответили:
– Открывайте, у нас ордер на арест Анатолия Савкина. Сердце моё застыло, и я не могла пошевельнуться. Руки и ноги окаменели, я даже не смогла сделать ни одного шага. В дверь постучали с новой силой, и я только смогла крикнуть «Толя! Вставай!». Муж спрыгнул с кровати, подбежал ко мне и усадил меня на стул. Потом, подав мне халат, стал одеваться сам.
С другой стороны стучали громко, не переставая, а когда Анатолий открыл дверь, трое военных просто вломились в квартиру.
Один из них, закричал:
– Кто здесь Савкин?
– Я, – спокойно сказал мой муж.
– Вы арестованы, одевайтесь.
Анатолий успел подойти ко мне, сидящей на стуле, поцеловал меня и сказал:
– Прощай, моя Светланочка. Поцелуй за меня доченьку Наденьку. Я буду думать о вас.
Его просто вытолкнули из двери. Я поднялась со стула и сумела дойти до окна, из которого был хорошо виден весь проспект. Под одним из фонарей стоял автомобиль чёрного цвета. Через минуту к нему подвели Анатолия, втолкнули в заднюю дверь, и машина тронулась, растворившись в сумраке. Больше я своего мужа не видела. В эту минуту меня обдало таким жаром, что я, теряя сознание, опустилась на пол.
Открыв глаза, увидела испуганное лицо дочери:
– Мама, что с тобой? Где папа? – спросила она.
На что я слабым голосом ответила:
– Доченька, папу забрали дяди, а мне очень плохо. Принеси воды. Она принесла воды и обняла меня. Я прижалась к её рукам и несколько минут находилась в забытьи, пока до моего сознания не дошло, что со мной находится моя дочь и нельзя пугать ребёнка. Открыв глаза, я ей сказала:
– Доченька, иди спать, а я сейчас приду к тебе. Она ушла, а я, посидев ещё с полчаса в отрешённости от произошедшего события, вернулась к ней. Уснуть мы больше уже не смогли, а утром, не выдержав переживаний, пришли к вам.
Надежда Петровна долго успокаивала её, предполагая скорое возвращение домой Анатолия.
Но Светлана сказала:
– У меня душа разрывается. За что его арестовали? Ведь он никогда и никому ничего дурного не сделал.
Иван был потрясён, узнав историю Анатолия Дмитриевича. Он надеялся, что всё закончится благополучно, и его отпустят, но в душе тревога появилась и у него.
Светлана с дочерью несколько дней провела у Надежды Петровны, боясь возвращения домой.
В это же время Иван получил неутешительные письма из Златоуста, в которых сообщалось о слабом здоровье Ростислава Викторовича. Ксения Григорьевна очень беспокоилась за его жизнь и боялась, о чём ей сообщили врачи, что жить ему осталось недолго и что в любую минуту его слабое сердце может остановиться навсегда.
Иван из-за смольнинских событий поехать в Златоуст не мог, но написал письмо, изложив в нём некоторые подробности событий. О своём приезде к ним он не сказал ничего.
Тревожное состояние в ожидании чего-то худшего не покидало его. По-прежнему ходили слухи о новых арестах, их приносила с собой Светлана, часто посещавшая их. Она же известила, что арестованных подвергали допросам и пыткам.
Прошёл ещё целый месяц, когда в конце марта пятьдесят первого года и в квартиру Ивана ночью грубо постучали. Дверь открыла Надежда Петровна.
Её спросили:
– Где Иван Шишков?
– Дома, – ответила она.
Один из военных отодвинул её и сказал:
– Он арестован. Пусть выходит.
Надежда Петровна, не впуская военного в комнату, где спал её внук, стала громко звать сына:
– Ваня, скорее иди сюда, – и, обратившись к военным, спросила:
– За что?
– Вот ордер на арест, – сказал военный и показал какую-то бумажку за печатью и подписью.
Вышел Иван. Он посмотрел на бумагу и стал собираться, говоря:
– Я никакого преступления не совершал.
– Скорее собирайся, там разберутся, – грубо ответил военный.
Иван зашёл в спальню к сыну, но будить его не стал, а только внимательно посмотрел на блаженное сонное его личико, и, дотронувшись до него рукой, нежно погладил. Затем вышел, поцеловал маму и сказал:
– Мама, я ни в чём не виноват. Прости меня, если доставил тебе излишнее волнение, уверен, что меня утром отпустят, – и вышел вместе с людьми в форме.
Надежда Петровна подошла к окну и через несколько минут увидела, как военные вывели из подъезда её сына, грубо затолкнули в машину, стоявшую под окном дома.
Она заплакала. Мама ждала сына три дня, после чего решила отправиться к Светлане, чтобы облегчить свои страдания и узнать какие-либо новости. Однако, та, обойдя всех друзей Анатолия, узнала, что и их семьи ничего о своих мужьях и сыновьях не знают, посоветовав ей пока ничего не предпринимать, чтобы не навлечь на себя самих лишних невзгод.
Вскоре пришло новое письмо от Маши из Златоуста. В нём было известие о смерти Ростислава Викторовича.
Надежда Петровна тут же написала ей ответное письмо, в котором выразила сочувствие ей и Ксении Григорьевне по случаю кончины Ростислава Викторовича, назвав его прекрасным мужем и отцом, а также мудрым и красивым человеком, и известила Машу об аресте Ивана.
Новое письмо от Маши пришло быстро, в котором она просила подробно сообщить об обстоятельствах ареста Ивана. Всё, что знала, Надежда Петровна уже сообщила ей, поэтому сразу на письмо отвечать не стала.
Через несколько месяцев из следственного комитета пришло официальное письмо. В нём сообщалось о том, что Иван Шишков «за участие в антисоветской группе, порчу продукции и растрату государственных средств осуждён на десять лет колонии без права переписки в первый год заключения».
Надежда Петровна, получив его, долго держала тоненький листок в своих руках и не могла этому поверить. На следующий день она отправилась к Светлане, которая попыталась успокоить её, показав такое же однотипное письмо, только срок заключения у её мужа был увеличен на пять лет.
Они плакали, осуждая всех людей в военной форме.
