Всё, пора к поезду, отправление через полчаса.
Любящий тебя сын.
Rambler-ICQ 66 – новый формат общения!
Сцена 6
Через несколько лет. Квартира Сидоровых. В квартире находятся Сидоров и его мама.
Сидоров: Мама, мне грустно.
Мама Сидорова: Опять издатели, сыночек?
Сидоров: Они, упыри.
Мама Сидорова: Не надо выражаться, сыночек.
Сидоров: А как еще прикажешь выражаться, если упыри только и делают, что пьют мою кровь. Пятнадцать процентов, разве это авторские? Стивен Кинг, и тот получает больше! И они еще подначивают продолжать в жанре хоррора! Как будто купили меня с потрохами, как какую-нибудь уличную шлюху!
Мама Сидорова: Но твои романы ужаса так хорошо раскупаются! Я дала тете Симе почитать, и ей тоже понравилось. Особенно после того, как она разглядела на обложке твою фотографию.
Сидоров (хватаясь за голову): Мне осточертели ужасы! Не могу больше слышать про ужасы! Я ненавижу ужасы! Я их боюсь!
Мама Сидорова: Сыночек…
Сидоров: Раньше все было не так. Сравни, мама, сравни, как я писал раньше и как получается теперь…
Берет с полки нарядный томик со своей фотографией на обороте и зачитывает:
Степан Валерианович и Любомир Иванович сидели на кухне и пили чай с вафлями. Степан Валерианович, ошеломленный неожиданным появлением покойного, был напряжен и нерешителен, тогда как Любомир Иванович, напротив, расслаблен и меланхоличен. Он то и дело поправлял клочья кожи, сползавшие с него шелухой, каждый раз при этом смотрясь в зеркало и горестно вздыхая.
«Теперь ты понимаешь, Степан Валерианович, – окончил он свой рассказ, – почему я вернулся из загробного царства?»
«Теперь понимаю», – ответил Степан Валерианович.
После этих слов друзья облачились в черные костюмы ниндзя. Любомир Иванович прихватил бейсбольную биту, а Степан Валерианович натянул на голову резиновую маску крокодила.
«Чтобы не узнали», – пояснил он.
«Ты все понял, Степан Валерианович? – в последний раз переспросил друга Любомир Иванович. – Я прогуливаюсь поблизости от компании хулиганов. Они ко мне пристают, а ты приходишь мне на помощь и режешь хулиганов на кусочки».
«А можно наоборот? Я буду прогуливаться поблизости, а ты резать хулиганов на кусочки?», – робко поинтересовался Степан Валерианович.
Мама Сидорова: У тебя и сейчас неплохо получается.
Сидоров: Нет, мама – сейчас не то, не то, не то! Уже давно, после поездки в Саратов, в этот проклятый специальный зоопарк для интернированных животных с психическими отклонениями, во мне будто что-то перегорело, надломилось. Когда я увидел Рогалика… в этом грязном вольере… мне показалось, все кончено. Жизнь кончена. Как будто я родился для того, чтобы написать роман ужасов «Маразматики, или Возмездие навылет», а теперь, когда роман завершен и опубликован, могу умереть спокойно.
Мама Сидорова: Не говори так, сыночек! В такой день… Утирает слезы.
Сидоров: Да, да, я помню. Сегодня из ссылки возвращается Рогалик. Может быть, в этот самый момент он открывает дверь в нашем подъезде, взбирается по ступеням, постукивая о перила зеленым хвостом. Знаешь, мама, я так долго ждал его возвращения. Я ведь понимаю, скольким ему обязан. Рогалик предан мне, как собака, хотя какая собака сравнится по преданности с комодским вараном! Если бы он не запугал издателей, ценой своей свободы сделав меня публичным человеком, мне бы ни за что не напечататься! Я всем, всем обязан Рогалику и понимаю это. Но знаешь, мама… Я надеялся, с возвращением Рогалика ко мне возвратится жажда сочинительства, когда мурашки ползут по спине, а пальцы сами стучат по клавиатуре. А теперь не знаю. Как будто ничего не чувствую. Не знаю даже, хочу ли его видеть…
Мама Сидорова: Что ты такое говоришь, сыночек! Это Рогалик! Я знаю, как ты его любишь…
Сидоров: Да. Люблю. Конечно.
Мама Сидорова: Я уже и одеяло приготовила. То самое, которым – помнишь? – он укрывался на диване. Когда Рогалик ляжет на диван и укроется своим любимым одеялом…
Из смежной комнаты выходит дознаватель. Она в выцветшем халатике, с чмокающим ребенком на руках.
Дознаватель (голосом, не допускающим возражений): Кто упомянул диван? Никакого дивана, потому что диван мой. На диване мы с ребенком ползаем. (Ребенку). Агу, агу, маленький…
Мама Сидорова: Так точно, товарищ дознаватель.
Дознаватель (поднимая от ребенка голову): Мама, я просила не называть меня дознавателем.
Мама Сидорова: Извини, Еленочка, я по привычке.
Сидоров: Мама…
Дознаватель: Диван все равно мой, а Рогалика можно положить на коврике в углу. Ему на коврике даже удобней будет.
Мама Сидорова: Слушаюсь, Еленочка.
Дознаватель: Я просила не говорить мне «слушаюсь». Если вы, мама, будете говорить мне «слушаюсь», я стану называть вас гражданкой Сидоровой.
Сидоров (дознавателю): Любимая…
Мама Сидорова: Ты теперь тоже гражданка Сидорова, Еленочка.
Дознаватель: Опять двадцать пять.
Сидоров (обнимая обеих женщин): Прекратите, пожалуйста, пререкаться, дорогие мои гражданки Сидоровы. Скоро мы переедем в квартиру побольше, в которой будет достаточно диванов. Каждому по два или три дивана. Мы можем позволить себе сколько хотите диванов, потому что мои книги раскупаются. Я становлюсь популярным мастером хоррора, а теперь, когда Рогалика выпустили из специального зоопарка для интернированных животных с психическими отклонениями, мне прибавят авторские, да и тиражи побоятся заначивать. Шалишь, издательский мир, ты не забыл книжного маньяка! Ты помнишь, помнишь Рогалика и дрожишь при мысли о его возвращении! И правильно делаешь, потому что Рогалик – мой верный товарищ и моя экзистенция, мое непреходящее презрение к вам, эгоистичные слепцы и нахальные пошляки, в борьбе за гармонично устроенную литературу.
Дознаватель (укачивая на руках ребенка): Квартира, это в самый раз.
Сидоров: Лишь бы ко мне вернулось ощущение реальности. Реальный мир кошмарен, об этом не надо забывать. Если я перестану забывать об этом, то снова смогу сочинять романы ужасов. Как когдато. Как прежде.
Мама Сидорова: Ты сможешь, сыночек. Конечно, сможешь.
В дверь звонят.
Сидоров: Рогалик вернулся!
Бросается открывать. Мама Сидорова и дознаватель замирают, обнявшись, в ожидании гостя.
Занавес
Деревянный старик
1.
С неба на цветущий зеленый лужок посылает лучи улыбающееся весеннее солнце. По тропинке, обсаженной васильками и ромашками в человеческий рост, идет маленькая девочка с розовым бантом в голубых волосах. Время от времени она оглядывается по сторонам и с досадой, умилительной в такой крохе, восклицает:
Девочка: Ну куда же подевался этот несносный мальчишка? Буратино, где ты? Ау, Буратино!
2.
В зале огромного киноконцертного зала, под бурю зрительских аплодисментов, загорается свет. Освещаемый лучами прожекторов, из-за кулис появляется Буратино. Но Господи, до чего же он стар! Сосна, из которой Буратино был выструган, давно рассохлась и потрескалась.
От лака, некогда покрывавшего его тело толстым слоем, не осталось следа. Даже нос Буратино, в молодости острый и прямой, как будто скривился и стал короче: если присмотреться, можно увидеть, что, обломанный у самого основания, он надставлен протезом из другой породы дерева. Ввиду преклонных лет Буратино еле передвигает ноги – каждый шаг дается ему с видимым трудом и слышимым скрипом. Трезвость ума юбиляр тем не менее сохранил: говорит Буратино хотя и глухим голосом, но разумно и даже остроумно, как молодой, особенно когда увлечется – сказывается многолетний опыт сценической деятельности.
Буратино: Спасибо… Спасибо, друзья.
Буратино опускается в кресло, в то время как публика в зале аплодирует стоя. Как тут не аплодировать, когда перед ними Буратино!
Сам Буратино, герой одноименной сказки и бессменный руководитель кукольного театра своего имени! Аплодисменты, наконец, затихают.
Зрители усаживаются и вытягивают шеи вперед, стараясь не пропустить ни одного слова знаменитого человека. Буратино продолжает надтреснутым голосом:
Меня часто спрашивают, как и когда все это началось… когда был замыслен кукольный театр «Молния». Он был замыслен в тот момент, когда я впервые очутился в театре. Это был безымянный кукольный театр Карабаса Барабаса. Надо сказать, не лучший театр – актеры не придерживались системы Станиславского, не было, что называется, актерской школы, да и режиссура практически отсутствовала, – но ведь других театров я в то время не видел. Откуда мне было знать, что хорошо, что плохо? Мне было несколько часов от роду. Несколькими часами ранее папа Карло выстругал меня из полена, и я впервые вышел на улицу. Представьте себе свежевыструганного молодого человека. Все ему в новинку, все необычно и увлекательно: пыль под башмаками, синее небо, девушки, порхающие мимо разноцветными бабочками, и бабочки, такие же нарядные, как девушки. И вдруг – озарение! Словно небеса разверзлись, и гром с них грянул. Я увидел перед собой купол театрального балагана, и ноги сами понесли меня в его направлении. На секунду я почувствовал себя режиссером, творцом театрального волшебства и не освободился от этого ощущения всю последующую жизнь. Мог ли я в то время предположить, что детские мечты осуществятся, что через некоторое время я стану директором собственного кукольного театра «Молния», который затмит славой знаменитый тогда театр Карабаса Барабаса? Нет, конечно. Мальчишка, я даже мечтать об этом не смел. То, что я нахожусь сейчас на этой сцене, перед вами, – это судьба. Судьба имеется у каждого. Одних судьба шпыняет и всячески помыкает ими, к другим она благосклонна… как ко мне, за что я своей счастливой судьбе от всей души благодарен.
