открытыми глазами.
Но спать на ходу – это уже перебор.
– Ты чего молчишь?
– А слух?
– Что – слух?
– Слух у тебя хороший?
– Сань! Ты чего загадками разговариваешь? Нормальный у меня слух. Может, даже идеальный. Как компенсация зрения.
Со зрением у меня проблемы в конце школы начались.
Сижу на последней парте. Контрольная по алгебре. А я ни фига задание не вижу.
Это я так обнаружил, что зрение плохое.
Как гром. Теперь очкариком буду.
На НВП в тире вообще в мишень не попал. Палыч меня в подвале чуть самого не застрелил. Я у него раньше меньше сорока семи не делал. А тут все в молоко.
А сказать, что зрение село… Нет. Не могу.
Контрольные в ад превратились. Сначала надо у Ольги задание спросить, она продиктует. А на решение у меня уже времени не оставалось.
Так промучился несколько месяцев. Потом очки купил. Только для контрольных.
А в институте уже линзы появились. С ними легче стало. Слепой, да не очкарик.
Комплексы у меня, что ли?
– Ты! Это! Когда помидоры собирать начнем, прислушивайся!
– Ага! Обязательно. Буду слушать внимательно. Сторожей не пропустить на машине?
– Да какие на хрен сторожа! Они спят ночью! Ты к шипению прислушивайся! Гадюки там, в кустах.
«Автобус, как всегда, развернулся…»
Автобус, как всегда, развернулся и подъехал к остановке.
Открылись двери.
Люди стали проходить внутрь. Я тоже забрался по ступенькам.
Встал рядом с кассой. Бросил пять копеек и открутил билет.
Я вообще всегда стою рядом с кассой. Все передают монетки и просят билетики.
Мне нравится крутить ручку и отрывать эти билетики. Смотреть, как деньги с каждым новым поворотом ручки все ближе и ближе к отверстию. А потом – раз, и они со звоном проваливаются внутрь кассы.
И еще все взрослые становятся чуть детьми. Они все просят оторвать «билетик», а не «билет».
До верхнего поручня в автобусе я не дотягиваюсь в свои восемь лет.
А рядом с кассой удобно. Никуда не надо тянуться. Можно просто прижаться к перекладине. И смотреть на пассажиров.
Мне ехать пять остановок. Потом еще минут десять пешком. И я буду дома.
Это мой обычный путь утром и днем. В школу и обратно.
Сначала мы останавливаемся у аптеки. Потом у продуктового магазина. На этой остановке всегда много людей выходят и заходят.
Потом у кинотеатра. Мы тут в сквере всегда в карты играем. Иногда в лапту. Но чаще в карты.
Потом просто остановка, я даже не знаю, что в ней особенного. Дома вокруг. Больше ничего нет.
Потом моя.
Утром я всегда бегу. Опаздываю в школу. Увижу автобус и бегу со своим ранцем во всю прыть.
Не люблю я в школу опаздывать.
Некоторые боятся замечаний в дневнике за опоздание. А я не боюсь.
Мне нельзя опаздывать, потому что я люблю до начала уроков с ребятами поболтать.
Обсудить, что у кого нового.
А вот днем схожу на своей остановке и иду совсем не торопясь. Хоть зимой, хоть летом.
Обычно я придумываю себе занятие на день. Пока иду.
Можно и просто. Глазеть по сторонам. Это я тоже люблю.
Вот такая у меня дорога. В школу.
«Я стоял в дверях тамбура…»
Я стоял в дверях тамбура подмосковной электрички. На часах было двенадцать двадцать. Стрелки остановились на этой цифре. И она врeзалась в память. Сами часы были разбиты.
Я стоял весь в крови. Правый глаз ничего не видел.
Левым я смотрел на пассажиров.
Их было много для такого позднего времени.
Подъезжали к станции, на которой мне надо было выходить.
Пассажиры на меня не смотрели. Это я тоже видел.
Мой старший брат лежал между сиденьями.
Даже не шевелился. Только стонал.
Волосы спутаны от запекшейся крови. Очки лежат рядом. Раздавленные ботинком.
Кнопка милицейского вызова разбита. Разбил ее я несколько секунд назад.
Для этого пришлось практически открутить голову одному молодому человеку. Может быть, зверю.
В воздухе стоял отчетливый запах марихуаны.
На дворе была поздняя осень девяностого года.
Рельеф подошвы нескольких ботинок я тоже запомнил.
В тот момент, когда они стремительно приближались к лицу.
По армии помнил: главное – сгруппироваться. Не дать задеть жизненно важные органы. Голова выдержит.
Но ребро сломано. Очень ноет бок. Даже сейчас. В состоянии болевого шока.
Брату, надеюсь, легче.
Били меня. Сильно били. Хорошо, не успели достать ножи.
Опять армия спасла.
Рывок я сделал. Добрался до кнопки милицейской. Матерясь, отморозки ушли.
Ехали после подработки, а мы разгружали машины с кирпичом. Опаздывали на электричку.
Успели.
Брат в очках и с длинными волосами.
Я только из армии. Немного не в адеквате.
Классика. Подошли два мелких, лет по пятнадцать. Спросили, зачем такие волосы, не обрезать ли их.
А потом просто ударили брата ногой.
Я отреагировал. Быстро.
Убежали.
Через минуту подошли основные. Сильно старше. В трениках.
Обкуренные. Человек семь.
Это меня и спасло.
Все не помещались между сиденьями.
Нос я одному сломал. Точно. Я такие моменты чувствую.
А потом подошвы и кнопка вызова.
Левый глаз смотрел на пассажиров…
«Подъезд стандартной панельной девятиэтажки…»
Подъезд стандартной панельной девятиэтажки.
В меру грязный. Как все подъезды в городке.
Есть лифт. Есть лестница.
Между восьмым и девятым этажом редко кто ходит.
Викин этаж седьмой. Там ее квартира. Квартира ее родителей.
А выше наш с ней подоконник.
Там мы сидим вечерами и разговариваем.
Я старше на один год. Но все мои друзья – из ее класса.
Так получилось. Может быть, потому, что они интереснее. А может быть, потому, что они в ее классе.
Она очень худая. У нее огромные карие глаза. Длинные темные волосы.
Она всегда в потертых джинсах и в рубашках. В клетку. Мальчишеских.
Она выше меня. Совсем немного. Даже когда в кедах.
Я переживаю. Совсем чуть-чуть.
Да нет. Вру. Я переживаю сильно.
Из-за болезни я не вырос ни на сантиметр с восьмого класса.
И уже не вырасту.
Отец гренадерского роста. Старший брат еще больше.
А я ниже Вики. Чуть-чуть, но ниже.
На дискотеках в ботинки засовывал носки, чтоб добавить сантиметр.
Но ноги так болели, что перестал.
На подоконнике мы сидим.
Болтаем. И ногами тоже.
Сегодня последний вечер перед моим отъездом в военное
