училище.
Я стараюсь шутить.
Она молчит.
Правда, она часто молчит. Болтаю я.
Она смотрит.
Иногда мне кажется, что Вика меня не слушает.
Точнее, мои слова. Она понимает меня до того, как я скажу.
Сегодня она смотрит совсем в глубину. В самые отдаленные мои уголки.
Она меня любит. Очень любит.
Почти так же, как люблю ее я.
Сегодня вообще никто не ходит по лестнице.
Мы одни.
А может быть, я не слышу и не вижу никого.
Я никогда не целовал ее. Боялся. Да и не умею.
А сегодня понял, что умру, если не поцелую.
Сначала я почувствовал ее ресницы.
Они щекотали мои губы. Так здорово, так нежно ресницы щекочут губы.
Подрагивают. Как мое сердце. А может быть, в такт.
Никогда не думал, что кожа на щеках может быть такой мягкой. И пахнуть чистотой.
Что такое запах чистоты, я не смогу объяснить. Но вы наверняка знаете.
И губы.
Шершавые. Потрескавшиеся. Они не отвечали.
Они просто принимали мои.
В свои объятия. В свой медленный танец.
И вкус соли. Который я помню всю жизнь.
«Не знаю, как написать…»
Не знаю, как написать.
Чаще всего это бывает со мной в машине.
В пробках.
Я думаю, что это связано с тем, что в голове много мыслей на отвлеченные темы.
И когда приходит тяжелая мысль. Или страшная мысль.
Я пытаюсь посмотреть на мир открытыми глазами.
На мир в прямом смысле слова.
Я просто смотрю вперед.
Иногда это получается с десятого раза.
Но я всегда чувствую, когда получилось.
Я чувствую обратный взгляд мира.
Он проникает в самую мою суть.
И мне становится легче.
Я верю в такой момент, что добро победит зло.
И это не патетика. Нет. Это совсем осязаемое чувство.
Два дня в кафе
Столики все заняты.
Да и мало их, столиков. Всего пять или шесть.
Лето.
На улице жара.
Ты меня любишь.
Я влюблен.
Кондиционер не работает.
Жарко. Мы пьем кофе.
Ты смеешься. Я слушаю.
Едим булочки с маком.
Ты в светлой юбке. Волосы коротко стрижены.
Ты совсем не в моем вкусе.
Так мне кажется.
Мы допиваем кофе.
Выходим на улицу.
Ты идешь первой.
Лестница крутая.
Я вижу твои ноги.
Большие икры. Широкие лодыжки.
Я стесняюсь признаться самому себе, что они совсем мне не нравятся.
Мы на последней ступени. Я обнимаю тебя. Целую в шею. Под волосами.
Яркое осеннее солнце.
Такое бывает в сентябре.
Оно угнетает.
Чем оно отличается от майского?
Мы стоим перед входом в кафе.
Ты уезжала на месяц.
Я знаю, что не одна.
Кто он, я не знаю.
Но ты его любишь.
Хотя, скорее, ты уже не любишь меня.
Тебе тяжело сейчас.
Ты пришла мне сказать об этом.
Я это знаю.
Мне не надо ничего говорить.
Я не грущу.
Я просто слушаю тебя и думаю о солнечном свете.
В сентябре.
«Вовка стоял на лужайке…»
Вовка стоял на лужайке.
Посредине лужи.
Лужайка и лужа расположились за домом, где Вовка жил с отцом и бабушкой.
Вокруг Вовки кружились пчелы.
Вся лужайка была усыпана желтыми цветами.
Пчелы садились на цветы и иногда на Вовкину голову.
Они жужжали.
Но не кусались.
Лужа была во всю лужайку.
Дождь шел целый день.
А к вечеру появилось солнце.
Вовка, не замеченный бабушкой, вышел из дома.
Протопал на середину лужи.
А потом встал.
И не мог оторвать взгляда от травы, пчел и цветов.
Трава была зеленая.
Пчелы – желто-черные.
Цветы были желтыми.
От волнения у Вовки замирало сердце.
Потом он посмотрел на солнце.
«Мама», – прошептал Вовка.
«– Давай пойдем в кино?..»
– Давай пойдем в кино? – Нет. Лучше просто погуляем! – Хорошо! – Ты мне покажешь город? – Конечно. А ты в гостиницу устроилась? – Нет. Может быть, вечером, – Можно я с тобой останусь? – А тебя разве с ночевкой отпустили? – Да. Вернуться нужно к семи утра, – Не знаю. Это будет хорошо? – Мне кажется, что да, – Тогда оставайся. Я никогда не ночевала с мужчинами, – А я никогда не ночевал с девушками, – Я не знаю, как сказать. – Я тоже, – Я очень этого боюсь. Ты понимаешь? – И я боюсь, – Тогда, может быть, не надо? – Мы можем попробовать без этого… – А тебе будет интересно без этого? – Я не знаю. У меня никогда не было, – И у меня.
Письмо пришло через неделю. Она писала, как ехала обратно в поезде. Домой. В другой город. А соседи ее угощали огромной вареной картошкой. Она ее нарисовала.
«Зачем я еду?»…
«Зачем я еду?»
Мысль не оставляла меня с самого утра.
Когда пил кофе по дороге к врачу.
На приеме у самого врача.
И сейчас, когда я уже в пяти минутах езды от госпиталя.
Вопрос стоял именно так – зачем?
Почему я еду, было понятно.
Отца положили на обследование.
Предварительный диагноз был не очень хорошим.
Но он был предварительным, это немного успокаивало.
Необходимо поддержать отца.
Поговорить с врачами.
В таком возрасте ты уже привыкаешь к мысли, что поменялся ролями с родителями.
Сейчас я старше.
И это уже не удивляет.
Наверное, последние лет десять.
Отношения с отцом всегда были непростыми.
Точнее сказать, не очень откровенными.
Прежде всего с моей стороны.
Ссылки на усталость и работу были прикрытием.
А вот прикрытием чего, предстояло выяснить.
Не сегодня. Нет.
Сегодня я ехал навестить отца и задавал себе вопрос: «Зачем я еду?»
Может быть, в этом вопросе лежало начало ответа.
Впервые я сказал твердое «нет» матери, когда она предложила поехать со мной.
Я был один.
Я должен был быть один.
Я и отец.
Перед глазами стояла картина его спины.
Несколько лет назад он упал.
На их с матерью дачном участке.
Летом, он был без рубашки.
Подвернул ногу и не мог подняться.
Вы видели спину собственного отца, когда ты сам стал старше, чем был отец во время твоего рождения?
Спину отца, на плечах которого ты катался с воздушным шаром.
Спину, которая вся в морщинах и маленьких пигментных пятнышках.
Я не только видел, я обнял ее, чтоб помочь ему встать.
Это была спина старого человека.
И этим человеком был
