А шкаф сделал Хоран. Он самый лучший плотник в нашем селе. Вот только стекло на дверце разбилось, а вставить некому. Да и стекло найти трудно. Дзыцца заклеила дверцу газетой. Наизусть помню, что там написано: «Доярка Хасиева Разиат от каждой фуражной коровы надоила по три тысячи литров молока…»
Печка наша… Сколько места она занимает! Ее несколько лет назад Цымыржа сложил. Ту печку, что раньше была, фашисты разрушили. Сколько раз ходила Дзыцца к Цымыржа! Он один печник на все село, трудно его дозваться. А уж дерет с людей — втридорога! Но куда денешься? Все равно без печки не обойдешься. И люди идут к нему.
Дошла очередь и до нас — пришел. Когда он сложил фундамент, то всех нас выгнал во двор, чтобы мы, не дай Бог, не узнали его секретов. Боялся бы взрослых, но нас-то, детей, чего было бояться? Или он думал, что я на второй же день начну соседям печки складывать? Я бы на его месте не был таким недобрым. И по три пуда кукурузы не брал бы за каждую печку. Не так уж много у людей хлеба, особенно у тех, кто еще ждет своих кормильцев с войны.
Но правду сказать, печка у нас получилась хорошая. Совсем не дымит. И греет хорошо. Протопишь один раз как следует, и на целые сутки хватает. Зимой я часто сидел на печке, грелся.
Все это вспомнилось, когда я маленьким веничком сметал с печки пыль. Под духовкой у нас сделана ниша, Дзыцца складывает туда все ненужное. И в нишу обязательно полезу, убирать так убирать.
Чего там только не было! Шерсть, ухват, банки… Сунул руку еще дальше — что-то гладкое. Литровая банка. Вся в паутине. Вытер тряпкой, и… странно: там вишни! Закрыто бумагой, перевязано черной ниткой. Сверху вишни уже заплесневели. Я глядел и удивлялся: что бы это значило? Но так ничего и не придумал. Положил банку в нишу и продолжал уборку.
Теперь надо принести воды, вымыть тарелки и чашки. Никого из ребят у родника я не встретил. И хорошо, а то задержался бы и дела бы мои остановились. А сказать ребятам, что мне некогда, что я занят уборкой, я не могу: узнают, что я женскими делами занимаюсь, задразнят.
Женские дела… Кто их должен делать? Сестры, Дзыцца… И вдруг мне подумалось, что их могла бы делать в нашем доме и Земфира, Зифа…
Зифа! Она самая красивая девочка в нашей школе. Ни у кого нет таких длинных кос, и всегда она такая чистенькая, опрятная и такая скромная, лишнего слова не скажет. Правда, она меня совсем не замечает, хотя я сразу нахожу ее среди всех других. И хоть бы один раз она пришла в школу одна — всегда с соседской девочкой. А впрочем, что говорить? Если бы она даже и пошла одна, я бы все равно не посмел заговорить с ней: она не любит общаться с мальчиками. Да и среди девочек у нее мало подруг.
Я никогда ни с кем не разговаривал о ней. Но Царадзон почему-то догадался о моей тайне. Как-то мы с ним шли из школы, и я спросил:
«Ты знаешь, кто мне больше всех из девочек нравится?»
«Знаю», — вдруг говорит он.
«Кто?»
«Зифа».
Мне сразу бросился огонь в лицо. Я ударил Царадзона по плечу и крикнул:
«Неправда!»
Так мне было неловко и как-то стыдно, что я больше никогда не затевал такого разговора. А при встрече с Зифой еще больше краснел и волновался.
Но что это я раздумываю, когда надо поскорее делать дело!
Я принес воды, закрыл дверь на крючок, чтобы никто не застал врасплох. Пусть кто угодно стучится — не открою. Все вымыл: чашки, ложки. Шкаф протер и снаружи и внутри. Он и так не грязный был, а сейчас прямо сверкает.
Труднее всего мыть полы. Они неровные, и между досками в щели набивается сор: Сначала надо подмести, а то размажу пыль, которую сметал отовсюду. Подмел один раз — плохо. Пришлось второй раз взяться за веник. Теперь как-нибудь вымыть бы поскорей…
Ну вот, кажется, все. Правда, кое-где остались лужи, особенно около печки. Угли иногда выпадают, прожигают ямочки. Вот в этих ямочках и осталась вода. Я еще раз вытер пол и остановился у порога. Входить больше не буду, а то наслежу. Пускай пол высыхает.
Я вышел во двор, вылил грязную воду, а дверь запер на замок, чтобы и девочки не входили. И ключ сунул в карман.
Теперь пойду к роднику: надо умыться, привести себя в порядок. Я очень устал, но на душе было легко. Поваляюсь немного на траве, погляжу на синее небо… Вот удивится Дзыцца, когда придет с работы. Сначала подумает, что это Дунетхан сделала. Но — нет! Я тоже не меньше, чем девчонки, люблю чистоту. А сколько радости принесет это Дзыцца!
Когда я вернулся с родника, Бади и Дунетхан уже были дома.
— Что так скоро? Или не застали Годзегка?
— А кто бы нам тогда вот это дал?
Дунетхан поставила около меня ведро с вишнями. Спелые, лучше, чем наши.
— Зачем взяли?
— Она заставила нас взобраться на вишню! Правда, Бади?
— Ну, конечно. Дунетхан отказывалась, а она все равно принесла лестницу. Сама хотела нам нарвать…
— Ладно, верю. Только скажите мне вот что: кто под печку вишни спрятал?
Дунетхан удивленно посмотрела на меня:
— Какие вишни?
— В банке!
— Не надо их трогать! Я спрятала их для Баппу!
Я вбежал в комнату и вынес банку.
— На, посмотри на них!
Дунетхан растерялась. Бедная, как она ждет Баппу! И к Дзыцца часто пристает — когда он приедет? А Дзыцца каждый раз в ответ что-нибудь придумывает.
— Я свежих нарву и спрячу.
— И опять они сгниют.
— Нет. Дзыцца сказала, что он приедет, когда вишни почернеют.
Ну, что еще скажешь? Дзыцца и мне так же говорит. Но что-то не сбываются ее слова. Однажды мы с ней пасли скот за селом. Я опять заговорил о Баппу. Я его даже и не помню как следует, и мне так хочется его увидеть! Дзыцца говорит, что я похож на него, что глаза у него были голубые-голубые, а взгляд такой суровый, что человеку становилось не по себе. Однако сердце у него было очень доброе. Он любил людей, друзей у него было много. Шутник он был, до сих пор вспоминают о его проделках.
Как-то Баппу вернулся из леса, дрова привез. Около дома, в тени, сидели его отец Чермен и сосед Хашмел. Старики вспоминали свою былую удаль. Они настолько увлеклись разговором, что даже не слышали, как подъехал Баппу.
— Повез я картошку в Моздок. — рассказывал Хашмел, — выменял ее на пшеницу. Домой пришлось возвращаться уже поздней ночью. Была очень темная эта ночь. Ничего не видно. Переправился через Терек на пароме. Проехал километра два, смотрю — лошади еле тащат повозку. Дергаю вожжи — не помогает. Стали — и ни с места. А потом вдруг начали рваться куда-то в сторону…
Хашмел рассказывал так увлеченно и так живо жестикулировал, что Баппу засмотрелся на него.
— И как ты думаешь, Чермен, чего они испугались?
Чермен не знал, что и думать.
— Волков! — выкрикнул Хашмел, да так, будто эти волки только что спустились с Уалмардтыбыла и направляются к ним. — Целых четыре! Глаза, как красные огни, горят. Идут прямо на нас. Потому и лошади остановились. Я не долго думая схватил двустволку…
В это время Баппу взял с повозки свое ружье и выстрелил в воздух.
Старики сразу растянулись на земле. И лежат. Первым зашевелился Хашмел. Сел, ощупал себя, опомнился… А Чермен все еще лежит. Хашмел оглядел его с ног до головы и шепнул на ухо:
— Крови не видно, Чермен…
Тут и Чермен очнулся. А Баппу из-за угла поглядывает на них да тихонько посмеивается.
Дзыцца мне часто рассказывала такие истории. Очень веселый был наш Баппу. Мужчины говорили, что Баппу нигде не пропадет. Однако многие уже вернулись с войны, а его до сих пор нет. Дзыцца у тех, кто вернулся, спрашивала о Баппу, но никто его не встречал. Уже четыре года прошло, как кончилась война, а мы все еще ждем, не теряем надежды…
Да, я же хотел рассказать, как мы скот пасли.
Овцы спокойно щипали травку. Я, опершись на палку, глядел за ними. Смотрю, из-за бугра показался военный. Сердце так и подпрыгнуло: а вдруг Баппу?! Я бросился ему навстречу, мне даже показалось, что я узнаю его. И Дзыцца подошла поближе. А военный, тяжело ступая, прошел мимо нас. Поздоровался по-русски. Наверно, из Джермецыкка — там русские живут. С тех пор как увижу военного, сразу отца вспомню. Дунетхан тоже ждет его, потому и вишни для него спрятала. Дунетхан умеет делать тайники. И не так-то просто их найдешь. Перед Новым годом Дзыцца обычно печет пирожки. Мы с Бади тут же их съедаем. А Дунетхан то там спрячет пирожок, то здесь… В конце концов я все-таки их нахожу, и тогда дело кончается слезами. И сейчас для вишен нашла хорошее место, думала, что никто не разыщет ее тайник. Да никто бы и не разыскал, если бы я не затеял уборку.
Я вынес банку с вишнями и снова закрыл дверь на замок.
— Зачем запираешь?
— Чтобы вы не пачкали. Я сегодня целый день убирал.
Скрипнула калитка. Дзыцца идет. Девочки, обгоняя друг друга, побежали ей навстречу, повисли на ней.
— Подождите, — улыбается Дзыцца, — дайте мне пройти!
