– Дело в том… – Трупп словно набрался сил, – …что там напечатан нынешний год и ваша фамилия…
Глаза его не только слезились и покраснели от нескончаемого чтения. В них мелькал нездоровый огонек.
– Моя фамилия? – спокойно спросил Ванзаров. – Вы уверены?
– Несомненно! Другого Ванзарова среди читателей нет.
– Не хочу вас огорчить… Но какое мне до этого дело?
– Если вы расследуете какое-то преступление… Возможно… Возможно… Я не знаю, как подойти к этому вопросу…
Все было ясно. Ванзаров встал.
– Вы ошиблись, господин Трупп, я не служу в полиции. Благодарю за чудесную историю. Прощайте…
Он сдал набранную кипу книг на хранение и вышел на улицу. Свежее солнце залило столицу половодьем света и радости. Напротив библиотеки Екатерининский сад горел зелеными огоньками первой зелени. Каждый прохожий улыбался, как довольный кот, а дамы под ажурными зонтиками казались первыми бабочками. Призывающими и манящими. Как обычно бывает весной.
Ванзаров не замечал окружающей радости. Болтовня полоумного библиографа больше разозлила его, чем растравила интерес. Но если говорить по чести, то нечто позабытое, особый беззвучный сигнал, Ванзаров ощутил в глубине души своей. Сигнал, которого давно уже не слышал.
Моложавый господин крепкого сложения в неброском пальто подошел к нему, поклонился и ничего не выражающим голосом сообщил, что господина Ванзарова приказано срочно доставить на Фонтанку, в Департамент полиции. Карета ждет. Судя по тому, что на окнах не было решеток и на запястьях его не застегнули наручники, Ванзарова ждала внезапная новость. Которую он ждал всем сердцем тоскливые месяцы отставки.
Так ждал, что даже боялся себе в этом признаться.
7. Неожиданности, или как их понимать
Директор Департамента полиции не имеет счастья знать в лицо каждого своего сотрудника, даже такого малочисленного подразделения, как сыскная полиция Петербурга. Зволянский и не знал. Разумеется, он был наслышан о способностях и талантах юного гения сыска, коллежского секретаря Ванзарова. Разглядывая гостя, Сергей Эрастович не мог отделаться от подленькой мыслишки: по виду и не сказать, что гений. Вот так, посмотреть со стороны, и не подумаешь, что почти юноша (тридцать с небольшим лет – это пустяки) способен находить преступника там, где никто бы не догадался. Ничего особенного: ни манер, ни почтения во взгляде, ни модного костюма. Серая посредственность, одним словом. Всех достоинств – родной брат в Министерстве иностранных дел на отличном счету, быть может, будущий министр.
Все эти скользкие размышления пролетели столь стремительно, что не оставили на лице Сергея Эрастовича и малейшего следа. Во всяком случае, он так думал.
Ванзаров терпеливо ждал, пока начальство оценит его внешний вид, и ничем не показывал, что мыслительный процесс Зволянского открыт для него, как крапленые карты.
Преодолев заминку, Сергей Эрастович изобразил крайнее радушие, пожал руку и предложил садиться там, где будет удобно дорогому гостю. Он стал расспрашивать, как поживает Родион Георгиевич, чем занимается, и вообще проявлял нерядовой интерес к жизни отставного чиновника. Ванзаров отвечал сдержанно, по существу, чем невольно раздражал Зволянского. Сергей Эрастович лично убедился, что светскими манерами гений сыска себя не утруждает. Что в нынешней ситуации было к лучшему.
Закончив политес, Зволянский подступил к главному.
– Что ж, Родион Георгиевич, – сказал он с отеческим теплом в голосе. – Время тревожное, пора собирать силы в один кулак.
Ванзаров ничего не имел против подобного собирания, а потому смолчал.
– Не пора ли возвращаться на службу, дорогой вы мой?
– Куда и в каком качестве? – последовал вопрос без должного почтения.
– Так все туда же, Родион Георгиевич, в вашу обитель – сыскную полицию. Чин ваш никуда не делся, да и пора бы ему подрасти. Скажу не таясь: мы на вас имеем большие виды. Господину Чулицкому пора думать о пенсии. Вам самое время строить карьеру. Для вас она открывается во всю ширь. Жалование сразу положим по высшему разряду, об этом не беспокойтесь. Квартиру подберем новую, достойную вас. Ну, и прочее…
После таких слов другой чиновник пустился бы в пляс, неформально выражаясь. Но у Ванзарова и бровь не дрогнула.
– Вы хотите, чтобы я расследовал убийство министра Сипягина?
Зволянский только рукой махнул.
– Что вы, дорогой мой, что там расследовать? Для этого подмастерья найдутся, а такому мастеру, как вы, это дело и предлагать грешно.
– Какое именно дело потребовало моего участия?
Настал момент, который Зволянский оттягивал, как мог.
– Дело есть, – согласился он совсем другим тоном, в котором нотки отеческого добросердечия растаяли. – Дело свежее, сегодня образовалось. Газеты, к счастью, ничего не узнали. И не узнают, надеюсь.
– Что произошло? – спросил Ванзаров.
– Подробности вам сообщат по дороге, – ответил Сергей Эрастович, будто уже получил согласие. – Вы наделяетесь полномочиями для всестороннего расследования. Местная полиция города Павловска будет оказывать вам активную помощь. Впрочем, как и любая другая. В случае необходимости жандармы и сотрудники Охранного отделения будут к вам откомандированы. Чулицкий уже поставлен в известность о вашей миссии.
– Но я ведь еще не поступил на службу, – напомнил Ванзаров.
Зволянский положил гербовый лист со своим росчерком.
– Приказ о вашем зачислении в сыскную полицию подписан. Поздравляю, чиновник для особых поручений…
Ванзаров пробежал глазами четкие строчки канцелярского писца.
– Что от меня требуется помимо этого? – спросил он.
– Рад, что не ошибся в вас, господин Ванзаров, – ответил Сергей Эрастович, усаживаясь чрезвычайно близко к Ванзарову. – Дело такого рода, что в нем вы можете столкнуться с обстоятельствами, которые в наше непростое время способны нанести серьезный урон императорской фамилии. Я не говорю, что это случится обязательно, подробности нам неизвестны, но вы должны быть готовы к такому повороту событий. Зная вашу придирчивость и скрупулезность, я не сомневаюсь, что вы разыщете любые факты. С ними надо проявить максимальную осмотрительность. Вы меня хорошо поняли, чиновник Ванзаров?
– Безусловно, – последовал четкий ответ.
– Иного не ждал от вас, Родион Георгиевич.
– Когда отправляться в Павловск?
– Немедленно. Карета внизу, – сказал Зволянский, жестом пресекая возможные вопросы. – А господин Лебедев и так прибудет в Павловск в ближайшее время. Что же до господина Чулицкого, то по данному делу ему вы отчитываться не будете.
– Кому мне докладывать?
– Лично господину Ратаеву. Вас это устраивает?
Вопрос был шуткой особого сорта. Какого чиновника может не устроить прямой выход на всесильного заведующего Особым отделом? Нет таких чиновников в Российской империи. Только вот дело обещало быть столь острым, что мало нашлось бы желающих за него взяться. Разве только один Ванзаров, которому терять было нечего.
Зволянский проводил новоиспеченного чиновника отдела сыска до дверей кабинета и еще раз напомнил, как сильно полагается на его благоразумие. Когда же дверь за ним затворилась, из другой, что вела в личную комнату директора и была задернута шторой, вышел Ратаев.
– Что скажете, Леонид Александрович?
– Примерно то, что ожидал увидеть.
– Как полагаете: не подведет?
– Не думаю.
– Можно полагаться на его благоразумие?
– Скорее на гордость и самомнение, – ответил Ратаев. – Все эти чистенькие господа имеют слабое место: чувство долга и честь, раздутую до невозможности. Оттого управлять ими просто, как детской игрушкой.
– Полагаюсь на ваш опыт, – сказал Зволянский, отчетливо давая понять, кто именно будет виноват в случае провала.
Ратаев намек понял, но поклонился в знак полного согласия.
А Ванзаров, которому не дали даже заглянуть в лабораторию Лебедева, размещавшуюся в этом же здании, усаживался в служебную карету Департамента полиции. Рядом с ним поместился все тот же скромный господин. Именно он обещал ввести чиновника для особых поручений в курс дела. Правда, в самых общих чертах.
Поездка до Павловска обещала быть познавательной.
8. Первая встреча
Полицмейстер города Павловска Константин Семенович Сыровяткин был человеком штатским и по чину, и по духу. Общая благостность нравов городка окончательно размягчила его характер. Он решительно не был готов к неприятностям, разразившимся, как снежная буря посреди лета. Преступление, в полном смысле этого слова, в Павловске помнили только одно: когда крестьянин Киселев в припадке ревности нанес своей сожительнице, крестьянке Морозовой, множество ударов ножом, превратив ее тело в «кровавое месиво», как писали репортеры, потом задушил и подбросил тело на железнодорожные пути. Взяли его на следующий день в трактире, где он пил горькую и жаловался на горькую же судьбину, доведшую его до преступления. Убийца каялся и сам хотел отдать себя в руки правосудия. Ничего более страшного на долю Сыровяткина не досталось.
