— Давай, свинья! — крикнул офицер, ткнув пальцем на зеленую блузку Евы, купленную мамой около месяца назад у местной швеи.
Остановившись в нерешительности, она бросила испуганный взгляд на дрожащую Линди. В этот момент сзади на нее обрушился грубый подзатыльник. Оглянувшись, Ева натолкнулась на плотоядный взгляд одного из африканцев. В ее памяти сразу же всплыло все, что мама рассказывала ей о мужчинах. У нее все поплыло перед глазами.
— Поспеши, немецкая свинья, если не хочешь, чтобы мы раздели тебя сами, — сказал офицер.
Кивнув, Ева нащупала верхнюю пуговицу. Через несколько секунд под похотливые смешки солдат блузка упала на землю, оставив девочку в одной майке. «О Боже, прошу Тебя…» — взывала девочка в безмолвном отчаянии.
Вдруг, где-то неподалеку хлопнула дверь, и по брусчатке площади быстро зашаркали чьи-то подошвы. Оглянувшись на звук, офицер выхватил пистолет и три раза выстрелил в сторону стремительно убегающей тени.
— Получай!
Фигура скрылась за углом дома, а Линди, воспользовавшись тем, что солдаты на мгновение отвлеклись, с пронзительным воплем прорвала их круг и в панике понеслась через площадь. Двое французов тотчас бросились за ней. Ева тоже было ринулась бежать, но офицер схватил ее за локоть.
— Стоять, красавица! Уж тебя-то мы не отпустим.
Громко разрыдавшись, Ева вознесла безмолвную молитву о своей подруге.
— О, месье, пожалуйста… Отпустите меня, — предприняла она еще одну попытку.
— Заткнись и раздевайся! — последовал неумолимый ответ.
Слезы катились по лицу Евы. Она дрожащими руками ослабила пояс, и юбка соскользнула к ее ногам. Сняв туфли и носки, Ева, дрожа в одних трусиках и майке, начала умолять офицера о пощаде, но, натолкнувшись на неумолимый смех, мольбы переросли в безудержные рыдания. В этот момент, услышав душераздирающий вопль Линди из дальнего переулка, Ева вздрогнула и, глотая слезы, затихла. Этот крик мог означать только одно: ее подругу поймали, и о том, что с ней сейчас делают, было даже страшно подумать. В оцепенении прижав руки к груди, Ева с отчаянием переводила взгляд с одного солдата на другого.
— Давай дальше!
«Господи, неужели все это наяву?» — промелькнуло в голове Евы. Закрыв глаза, она втянула носом холодный воздух, пытаясь представить себя плывущей на плоту по тихо журчащему Мозелю в яркий летний день… Но реальность оказалась беспощадной.
Дрожа всем телом, Ева медленно стянула через голову майку, обнажив признаки своей расцветающей женственности. По кругу ее захватчиков пронесся похотливый гомон. Вдруг, сознание Евы охватило какое-то странное оцепенение, милостиво отделившее девочку от реальности происходящего. Сбросив трусики, она осталась при лунном свете совершенно голая, закрывая грудь руками и как можно крепче сжимая бедра. Надежды на спасение не оставалось.
— Что тебе нужно? — проворчал небритый мужчина крывший дверь захудалой таверны. Это заведение, едва сводившее концы с концами, принадлежало отцу Линди, Максу Краузе.
— Французы поймали Линди и дочку Фолька… на рынке. — Объяснил задыхающийся от быстрого бега Самуэль Зильберман. — Они пьяные… и собираются изнасиловать девочек.
Самуэля сразу же впустили внутрь. Когда он пересказал свою новость Максу Краузе, возглавлявшему местную ячейку нацистов и полувоенную штурмовую бригаду CA Вайнхаузена, тот вскочил из-за стола.
— Тише Bce! — рявкнул Макс, возвышаясь над собравшимися почти двухметровой фигурой. — Мою Линди?
— Да, да, — кивнул Самуэль. — И дочку Фолька тоже.
На какое-то мгновение, лишившись дара речи, Макс бросил взгляд на красные повязки на рукавах накрахмаленных коричневых рубашек своих товарищей. На повязках на фоне белого круга красовалась черная свастика — древний символ успеха.
— Братья, за мной! — проревел Макс, подняв вверх сжатый кулак.
Защитное покрывало оцепенения было мгновенно сорвано сильным шлепком по ее обнаженным ягодицам. Подпрыгнув от пронзившей окоченевшее тело боли, Ева тихо вскрикнула, вызвав дружный смех французов. Окружив ее, они начали насмехаться и толкать ее. Один из солдат, сорвав с шеи Евы ожерелье, намотал его себе на запястье.
— О нет, прошу вас, не надо, — отчаянно умоляла девочка, хотя уже понимала, что ее не пощадят.
Офицер только ухмыльнулся. Ему и раньше попадалась столь прелестная добыча, но на этот раз он не собирался набрасываться на нее слишком быстро.
— Становись на четвереньки, красотка, и рой носом землю, — сказал он, сверкая глазами. — Как раз подходящее занятие для немецкой свиньи.
Ева, дрожа всем телом, не двинулась с места.
— Я сказал, на четвереньки, свинья! — рявкнул офицер.
Рыдая, девочка обреченно села на корточки и медленно опустилась на колени.
— На локти! — офицер грубо толкнул Еву в спину, заставив ее упасть на ладони на холодную брусчатку. Ее косички свисали по обе стороны лица, касаясь мостовой. Едва дыша, Ева крепко зажмурилась.
— Давай, свинья, рой носом землю!
— О Боже, где же Ты? — взмолилась про себя Ева, оцепенев от ужаса и унижения.
— Ну, давай!
Ева все так же неподвижно стояла на четвереньках, будучи не в силах пошевелиться. Слезы, стекая с ее лица, капали на брусчатку.
— Раз не можешь рыть, свинья, то хоть похрюкай! — продолжал издеваться офицер.
Пересиливая себя, Ева выдавила невнятное хрипение.
— А теперь рой носом!
Глубоко униженная девочка подчинилась.
— Рой, грязная свинья, рой! — хохотал офицер под гиканья своих подчиненных.
Вдруг, он отдал какой-то приказ на французском, и отряд сразу же замолчал. По-прежнему стоя на четвереньках, Ева безучастно уставилась на брусчатку перед своим лицом. В ужасе она услышала, как солдаты положили на мостовую свои ружья. У девочки перехватило дыхание. Раздался звук расстегивающейся пряжки, и офицер, похотливо мыча, сделал шаг к Еве. Она безудержно зарыдала.
Вдруг, что-то услышав, офицер замер и обернулся.
— Что это за…
Из-за угла, грохоча ногами по мостовой, выбежала разъяренная толпа, во главе которой высилась крупная фигура Макса Краузе.
— Линди! — закричал мужчина на бегу. — Папа спасет тебя!
— В ружье! — крикнул офицер, впопыхах застегивая брюки. Его пистолет, вывалившись из расстегнутой кобуры, с металлическим стуком упал на мостовую. Так толком и не застегнувшись, офицер упал на четвереньки, нащупывая свое оружие. Его солдаты бросились к сложенным на мостовой ружьям. Это были старые «Бертье» времен Мировой войны, позволяющие сделать шесть выстрелов подряд без перезарядки.
Схватив ружья, французы открыли огонь по бегущей на них толпе. Из трех первых пуль две просвистели над головами мужчин, а еще одна попала кому-то в ногу. Но ревущую толпу уже было не остановить. Французы продолжали стрелять, уложив на мостовую еще двух мужчин в коричневых рубашках.
В этот момент крики и топот ног раздались с другой стороны площади. Офицер, резко развернувшись, разрядил револьвер в новую группу разъяренных мужчин. Первая пуля просвистела в нескольких сантиметрах от виска Вольфа Кайзера, вторая с визгом срикошетила от металлического фонарного столба возле Андреаса Бауэра, а третья слегка задела руку Бибера.
За те пару секунд, которые отделяли французов от разъяренной толпы, они успели сделать еще несколько выстрелов. Одна из пуль попала Максу Краузе прямо в горло. Захрипев, он схватился руками за рану, попятился и, зацепившись за стоявшую у стены дома тележку, замертво рухнул на мостовую.
В этот момент шумный рой товарищей Макса поглотил группу французов. Дав волю ненависти, скопившейся за десятилетие страданий, мужчины Вайнхаузена, выкрикивая проклятия, начали беспощадно избивать своих врагов.
Оббежав свалку, Вольф и Андреас бросились к Еве, которая, трясясь от холода и шока, отчаянно пыталась прикрыть себя одеждой.
— Как ты? — спросил, задыхаясь, Вольф.
— Найдите Линди! Она там! — крикнула Ева, указывая рукой в сторону дальнего переулка. — Скорее!
Глава 3
«Мы, немцы, должны стать благочестивым народом, для которого Евангелие выше наших предубеждений».
Эммануэль Хирш, протестантский богословНеделю спустя Андреас Бауэр остановился перед домом преподобного Фолька с небольшим букетом желтых нарциссов в руке. Он не хотел попасться на глаза кому-нибудь из знакомых парней, поэтому решил прийти сюда после захода солнца Благо дом пастора находился прямо напротив церкви в конце узкой, малолюдной улицы. Нервно застегнув верхнюю пуговицу своей голубой рубашки, юноша пригладил и без того идеально зачесанные волосы и подошел к двери. Из дома доносились звуки граммофона. Пастор любил слушать записи симфонического оркестра.
