– Все ищешь, ездишь? – спросил Сажин.
– Езжу, Миша, – Карл кивнул. – Ева сердится, мальчики от рук отбились. – Он махнул ладошкой. – Ты-то как? Все еще не женился?
– Некогда. Но детей у меня хватает. Я тебя познакомлю, Карл. У меня такие ребята…
– Да-да, – Карл поправил очки. – Женщины любят высоких и здоровых…
В дверях мелькнула черная мокрая шевелюра Кудашвили.
– Роберт! – позвал Сажин. – Ты почему без шапки?
– Извини, – Роберт достал платок и вытер голову. – Не бойся, я не простужусь.
– Знакомься, Карл. Роберт – мой старший. Когда мы с тобой познакомились, Роберту было семь лет.
– Какой большой, – Карл встал и подал Кудашвили руку. – Здравствуй!
– Здравствуйте, – Роберт осторожно пожал протянутую руку и поклонился.
По лестнице скатился Шурик. Сажин подтолкнул его к Карлу.
– А когда родился Шурик, наш барак, Карл, уже переоборудовали в музей.
Карл пожал Шурику руку, взглянул на часы и заторопился.
– Извините, друзья. У меня сегодня еще деловая встреча. Миша, завтра в двенадцать на старом месте.
– Хорошо, Карл. Привет Еве и мальчикам.
– Спасибо, спасибо! До скорой встречи, друзья! – Карл раскланялся и скрылся за стеклянными дверями.
– Кто это, Миша? – спросил Роберт.
– Друг.
– Завидую, Миша, у тебя в каждой стране есть друзья.
– Я был на интернациональных сборах, – ответил задумчиво Сажин, – некоторые участники остались живы.
Шурик хотел было задать вопрос, но перехватил сердитый взгляд Роберта и промолчал.
Старый Петер уселся на скамейку и стал наблюдать за тренировкой русских. Своим ребятам он дал команду тренироваться свободно, пообещав, что через час устроит два спарринга с гостями. Роберта Кудашвили Петер знал давно; взглянул мельком, отметил, что боксер в форме и немного нервничает. «Будет с поляком бороться за „золото“, – подумал Петер и стал искать в зале Сажина. Этого косорукого тренера Петер тоже хорошо знал. Он не видел русского на ринге, но рассказывали, что тот до войны был первоклассным боксером. Ему прочили мировую славу, но парень вернулся с фронта с перебитой рукой. Почему-то у русских спортивные звезды воевали. Горстка людей, разве она что решала в схватке миллионов?
Сажин надел «лапу» и работал с рыжеватым курносым пареньком, которого, как скоро выяснилось, звали Шурик. Тот двигался легко, при атаке не раскрывался. Интересно, как он дышит? В одном весе с Тони, дать им спарринг? Петер посмотрел на Тони, тот работал на груше и все время косился в сторону русских, угадывая возможного противника. Торопится, боится опоздать. Куда опоздать? На профессиональный ринг? В подручные к Вальтеру?
Тяжеловес постелил в углу мат и занимался акробатикой. Петер подивился гибкости и координированности боксера. Он легко выполнил сальто, а Петер сам видел, что в мальчике около ста килограммов. Фигура красивая, но не профессиональная – широкие плечи и грудь, мускулатура мягкая, но нет привычной сутулости, и плечи опущены, шея слишком длинная. Вот ноги хороши – длинные и сухие. Интересно его посмотреть в работе, у русских давно не было тяжеловеса экстра-класса. Но этот, видимо, новичок. Опытного боксера всегда угадываешь. Интересно посмотреть на его ладони и пальцы.
Зигмунд надел тренировочные перчатки и подошел к кожаному мешку. Боксер обнял спортивный снаряд, словно к чему-то прислушиваясь, затем чуть отстранился и коротко ударил. Мешок глухо ухнул, и Петер одобрительно улыбнулся. Боксер работал на ближней дистанции, почти касаясь снаряда лбом. Удары были быстрые и жесткие, но недостаточно мощные.
Петер вспомнил Макса Шмеллинга. Когда Макс работал на мешке, то казалось, что стальной трос сейчас лопнет, с треском разорвется блестящая холодная кожа снаряда и из него посыплются опилки. Макс был заряжен ударом, в каждом его кулаке был спрятан нокаут. Петер посмотрел на свои руки, задумчиво потер подбородок. Макс был великим боксером, только черный Джо мог с ним справиться. Возможно, и Петер мог бы, но… для этого одного мастерства было мало. Либо жить за океаном, как «черный бомбардировщик», либо иметь арийское происхождение. Австриец Петер Визе жил в Вене, и это стало началом конца.
Зигмунд дружелюбно похлопал по гладкой коже снаряда. Поблагодарил или попрощался? Парень все больше нравился Петеру, и он не спускал с него внимательного взгляда. Боксер, осматриваясь, прошелся по залу и остановился у подвесной груши. Не пневматической, прикрепленной к параллельной полудоске, а у груши, болтающейся на тонком тросе. Боксер помял ее, примериваясь, оглядел и с силой оттолкнул от себя. Когда инерция движения кончилась, снаряд на мгновение завис и ринулся назад к своему обидчику. Петер увидел, что груша вроде бы и шлепнула парня по лбу, но не остановилась, а пролетела дальше. Казалось, боксер не двинулся, не нырнул и не уклонился, казалось, снаряд сам «облизнул» его голову. Груша, достигнув отпущенного ей тросом предела, бросилась обратно. И снова как бы обтекла голову спортсмена, слегка коснувшись его волос. Вот тут боксер и нанес свой удар. Взорвался ударом!
В зале стало тихо. Все перестали тренироваться и следили за Зигмундом, который, не замечая всеобщего внимания, один стоял в центре зала…
– Достаточно, – сказал Сажин и опустил «лапу», – и все-таки, Шурик, при ударе правой ты чуть больше наклоняешь голову. Если противник это заметит, тебе придется туго.
Шурик потер перчаткой нос, попрыгал, встряхивая отяжелевшие руки, и оглянулся: Зигмунд Калныньш – Советский Союз! Обрабатывает аудиторию.
– А что, красиво работает, паршивец, – Сажин зубами развязал на «лапе» шнурки, сунул ее под мышку и крикнул: – Зигмунд!
Боксер поймал грушу и подбежал к Сажину.
– Развлекаешься?
– Работаю, Михаил Петрович.
– Не надорвался? – Сажин провел рукой по его груди и посмотрел на ладонь.
– Я мало потею, – Зигмунд со скучающим видом смотрел в сторону.
– Поработай с Шуриком, пусть он атакует.
Шурик пожал плечами. Рыжими вихрами он еле доставал до плеча партнера и, насупившись, пошел в атаку. Зигмунд парировал и сказал:
– Только без грубостей, деточка. Без хамства.
Роберт Кудашвили, натянув два шерстяных костюма и свитер, прыгал через скакалку. Пот заливал глаза, стекал по усам, во рту было сухо. Время от времени боксер поглядывал на песочные часы: три минуты сочился песок, затем следовало перевернуть – и опять резиновая скакалка, не касаясь пола, начинала свистеть под ногами.
Сажин подошел, взял часы и сказал:
– Брек, Роберт! Сколько весишь?
– Утром было восемьдесят три, – убыстряя темп, просипел боксер.
– И прекрасно, к двадцатому будешь в весе, – Сажин перехватил скакалку, взял Роберта под руку и пошел с ним по залу. – Понимаешь, Шурик перед атакой наклоняет голову. Как я не замечал?
– А когда финтит? – Роберт говорил медленно, стараясь скрыть, что задыхается.
– Нет, в том-то и дело. У тебя ведь было такое?
– Давно, – Роберт вытер лицо и шею. – Надо подождать, пока противник заметит, затем пару раз врезать из обычной стойки.
– Думаешь?
– Поработать на мешке? – спросил Роберт.
– На сегодня хватит. Иди в душ, – Сажин задумался и склонил голову. – Ты обыкновенный гений, Роберт. Удара, конечно, не получится, но… – он поднял указательный палец.
– Я просто старый боксер, – Роберт снова вытер пот и пошел в раздевалку.
В душевой еще никого не было. Роберт с наслаждением стянул мокрые шерстяные костюмы, сел в шезлонг и вытянул уставшие ноги. Левая ступня побаливала: видимо, перетянул на боксерке шнуровку. Он медленно провел ладонями по груди, животу и бедрам. Где-то здесь спрятались лишние два килограмма. Миша прав, полтора сгорит перед соревнованиями от нервов. Все в норме, нечего волноваться.
Роберт вошел в кабину, пустил воду и, запрокинув голову, подставил острым струйкам лицо. Подумаешь, тридцать четыре! В городе его называют молодой человек, а в горах – мальчик. Только здесь, на ринге, он – старик. Чушь какая-то. Просто надоел он журналистам и болельщикам, сенсации хочется людям, чего-то нового. Займешь первое место, сухо поздравят, отметят долголетие и в твоем присутствии станут решать, кто должен занять место Кудашвили. Еще и не умер, а уже наследство делят. Если первое! А если только призер? Шурика за третье место на руках будут носить.
Роберт пустил только холодную воду и запрыгал под ледяными струйками.
Массивные чугунные ворота, прямая аллея, в глубине романтический собор. Слева за индивидуальными оградами самые различные памятники. Справа от центральной аллеи ровные ряды мраморных плит, на них золотом написаны имена советских солдат.
Бывая в Вене, Сажин обязательно заходит на кладбище. Это правильно, что ребята захоронены одинаково, строгими рядами в затылок друг другу. Они похожи на боевое соединение, которое всегда в строю. Наверное, так и есть. И венцы это тоже отлично понимают, – когда ни придешь, кажется, что прибрали за секунду до твоего появления. Или, наоборот, все сделали один раз, – тогда, четверть века назад. Установили здесь чистоту и порядок навечно.
