– Она маленькая совсем. Девочка еще, почти девственница.
– Ага… – Интересно, что в понятии моего друга «почти»?
– Я тогда так влюбился! Так влюбился! Казалось, другую такую и днем с огнем не сыщешь!
– Поздравляю.
– Да нет, ты послушай! Она, ебать-колотить, тоже в меня втюрилась. Началась всякая там романтическая параша. Смехуечки да пиздахаханьки.
– Прекрасно.
– Между прочим, я дней десять коршуном кружил, сказки ей рассказывал, чтобы дала! Такая чистая, не то что бляди твои клубные.
– Понятное дело.
– Уж чего я ей только не обещал, чтобы выебать. В вечной любви клялся, веришь?
– Охотно.
– Да главное, сам себе верил. – Казак немного помолчал. – А потом, примерно через неделю после первой поебки, когда она все же дала, у меня всякий интерес к ней пропал, как отрезало. Представляешь? – Казак перестал шататься из угла в угол и уставился на меня своими воспаленными глазами. – На хуй мне не усралась, и все!
На этот раз я промолчал. Чем меньше участия принимаешь в беседе, тем быстрее она закончится.
– Так, знаешь, какая девка оказалась настырная, даром что всего семнадцать лет! – Казак сделал весьма значимую паузу, видимо, предоставляя мне возможность разделить вместе с ним удивление.
– Начала обрывать телефон, хоть номер меняй, забивать стрелки. Потом, когда я пару раз случайно встретил ее в том же «Панче» или еще где, не помню точно, и свалил под предлогом того, что, типа, надо отлить, она мне угрожать начала! До белого каления меня довела, на хуй! Я у нее, блядь, чуть ли не первый мужик, на хуй!
– Первый? – изумился я.
– Ну, может, второй. Это не важно. Короче, великая любовь переросла в лютую ненависть! – Коля похлопал себя по карманам изрядно мятого пиджака и выудил не менее мятую упаковку жевательной резинки.
– Ясно, мстит она тебе за поруганную честь. Ну, а нажрался-то ты чего? Со страху, что ли? – Я закурил и посмотрел на часы. Стрелки показывали без пяти десять, значит, скоро все должны были уже собраться. Ненавижу эти нескончаемые совещания! Сидишь себе упырь упырем, со стеклянными глазами слушаешь всякую ахинею. Потом с таким же видом сам гонишь такое, что нечем будет, а вывернет наизнанку.
Казак потер небритую щеку и сморщился, будто лимон съел:
– Да не, так чего-то. Я сначала не хотел. Потом встретил в «Пирамиде» Аллу. Помнишь?
– Конечно. – Не помню и не собираюсь вспоминать.
– Хорошая девка. Душевная такая. Но, знаешь, доля, русская долюшка женская! Не везет ей с мужиками! Поговорили за жизнь, потом поебались в туалете. Вот и нажрался.
– Ну, хоть не влюбился.
Казак собирался ответить, но дверь в кабинет открылась и торжественно вплыл Аркатов.
– Женя приехал, пора начинать, – провещал он и вышел.
* * *
Как часто приходят в голову банальные мысли! Утром, днем, вечером, и даже ночью, – так, пустота, ничего стоящего. Может, это оттого, что вся моя жизнь с самого рождения и до смерти представляется сплошной нескончаемой банальностью? Я часто вспоминаю детство. Очень банально, правда? А вы вспоминаете? Все ведь когда-то были маленькими. Да-да, представьте себе, даже эти уверенные в себе солнцевские ребята, даже хабалистые привокзальные шлюхи, даже трансвеститы. И вон тот жирный бундес за стойкой бара, даже он, хотя это и кажется невероятным.
У каждого – свои воспоминания о детстве, у кого-то больше, у кого-то меньше.
Закрою глаза, представлю себя ребенком…
Зима, декабрь или январь. Почему-то в моей памяти детство всегда равно зиме. Сразу осознаешь, что родился в России. Или это из-за Нового года? Огромная живая елка в углу большой комнаты (отцу доставляли ее из спецпитомника) уютно мерцает разноцветными огоньками, из кухни вкусно пахнет стряпней, в квартире царит предпраздничная суета. Я сижу в своей комнате и смотрю «В гостях у сказки» по старенькому JVC, но никак не могу сосредоточиться на фильме, так велико мое возбуждение. Скоро будут собираться гости, усаживаться за стол, провожать старый год. Под елкой уже лежат столь желанные свертки, мешочки и коробочки с подарочками. И вроде знаешь, что никакого Деда Мороза на самом деле не существует, а нет-нет да и ловишь себя на тайной мысли, что, может быть, все же действительно где-то в далекой Лапландии, в маленькой аппетитной избушке живет старичок Санта, курит долгими вечерами свою трубочку и исполняет желания детей со всего мира.
Закрою глаза – вечереющее небо сыплет мелкими колкими снежинками. Я гуляю с отцом по Смотровой площадке, по Ленинским, тогда еще, горам. На мне маленькая дубленка, точно как у взрослых, шапочка, варежки, теплые ботинки. В руках игрушечный револьвер, копия какого-нибудь «кольта» или «бульдога». А я ведь с детства обожаю оружие. Помню, прочел как-то, что вооруженный человек чувствует себя иначе, чем безоружный, все время пытался представить, что же это за ощущения такие?
На отце моднейшее в ту пору кожаное пальто. Он идет, засунув руки в карманы, и увлеченно рассказывает что-то историческое, о Римской империи, например. «Какой же он умный!» – думал я тогда. Интересно, а мой сын, какого он мнения обо мне? Во всяком случае, когда я рассказываю ему что-нибудь (о том, к какой школе принадлежит Anthony Рарра, например), вид у него не очень заинтересованный.
Вот вам еще один вопросительный знак: в памяти в основном лишь отец, хотя занимался он мною крайне мало, пропадая в зарубежных командировках. Да и что значит «занимался»? Ну, пару раз клеили вместе модель какого-то танка или корабля, разочек сыграли в «монополию», иногда гуляли. Мама, конечно, тоже вспоминается, но как-то утилитарно, как та, что кормила и одевала, водила к врачам и учителям, ругала и хвалила, наказывала и поощряла. Больше, наверное, ругала. Я вообще больше помню плохое, чем хорошее. Не поймите меня превратно, у меня чудесная мама! И детство у меня было прекрасное, сытое, счастливое. Домашнее такое. Только, боюсь, я ни разу в нем не был по-настоящему счастлив. Алло, взрослые, послушайте меня! Все то, что вам кажется несущественным, для маленького человечка имеет огромное значение. Все, на что вы не обращаете внимания, может так глубоко ранить детскую душу, что останется в маленьком сердечке навсегда. И, кто знает, что будет тогда с вашим чадом, кем он станет, повзрослев. Быть может, вам стоило разрешить ему ложиться на час позже, и он не превратился бы в жирного сорокалетнего маньяка, рыщущего долгими зимними ночами по спящему городу? Быть может, стоило больше разговаривать с ребенком, не сюсюкать, а по возможности на равных, и ваша девочка не стала бы подрабатывать трехсотрублевыми минетами на Можайском шоссе?
А вы все меряете свой вклад в ребенка по обыкновению – деньгами. По-вашему, лучшая еда, игрушки, одежда, лучшие врачи и учителя – это все, что ребенку нужно от вас? Почти угадали, почти. Только одна проблема – любовь. Не полное, конечно, ее отсутствие, а так, нехватка. Дефицит любви.
* * *
Совещание длилось уже полтора часа, а конца и края ему не было видно. Аркатов только закончил отчитываться о проделанной работе, и Казаку не терпелось предложить новый, разработанный совместно со мной план-минимум. Евгений Викторович Кораблев, наш новый инвестор, благополучно выкупивший долю у прежнего, вконец спившегося и помещавшегося на тантра-йоге, улыбнулся и кивнул.
Коля засуетился, вскочил с места и затарахтел бойкой скороговоркой: «Основываясь на накопленном опыте и удачно проведенных маркетинговых исследованиях, мы отметили…»
«А штанишки-то ему коротковаты», – подумалось мне, пока я сонно из-за полуприкрытых век рассматривал друга.
Коля всегда торопится выступить, выслужиться перед значимыми людьми. Его конек – напористый подхалимаж, желание проявить себя самым лучшим менеджером на свете. «Интересно, а какой конек у меня?» – на этот вопрос я не знаю ответа. Слушая энергичную, но немного сбивчивую речь Казака, я украдкой поглядывал на инвестора, следя за его реакцией. Интересно, хоть кто-нибудь из доморощенных коммерсантов делает бизнес исходя лишь из соображений практицизма и экономической выгоды? Как часто, в угоду человеку, от которого зависит финансирование, приходилось совершать заведомые глупости и бессмыслицы. Иными словами, деньги – единственный фактор, влияющий на бизнес, но зачастую не в экономическом, а каком-то бесовском, эмоциональном смысле.
А ведь наступит день, когда молодые высокообразованные разводилы будут также сечь за мной. «Это похоже на дедовщину в армии, – думаю я, – сначала задницу лижешь ты, позже лизать начинают тебе».
Женя, крупный холеный тридцатипятилетний мужик с аккуратной бородкой на румяном лице крутил в руках свою маленькую моторолу. При одном взгляде на таких, как он, провинциальные дамы зачарованно пищат друг другу на ухо: «Бога-а-атый!» Черные брюки и светлый клетчатый пиджак, перстень с бриллиантом на мизинце, расстегнутая, что называется «до пупа» рубаха, предъявляющая взорам толстенную золотую цепь с огромным православным крестом, – все призвано подчеркнуть Женин достаток, его уверенность в завтрашнем дне и значимость. О себе инвестор всегда говорит прямо, не тушуясь: «Я человек солидный, влиятельный». Ездит он на огромном, как автобус, новеньком «джипе» Nissan Patrol и имеет жену Веру. Последняя, девушка красивая, но чрезвычайно тупая, производит впечатление человека, постоянно закидывающегося рогипнолом. Говорят, раньше она была учительницей младших классов, но лично я в этом сомневаюсь. Дети вряд ли стали бы ждать, пока она соберется с мыслями, чтобы поприветствовать класс.
