пятен. Она расплывчата, то появляется, то исчезает из поля зрения, но
в какой-то степени я вижу ее снова.
Я выдыхаю с облегчением.
— Ты что, слепой, Дрейвен?
— Только при свете дня.
— На что это похоже? — спрашивает она. — Я имею в виду, жить во тьме?
— Утомительно.
Я крадусь к ней через спальню, моя нога задевает покрывало, которым накрыт диван, чтобы защитить его от пыли.
— Представь, что ты идешь сквозь туман каждый день своей жизни и видишь только очертания предметов. Это то, что я вижу большую часть времени. Ночью все по-другому. Мои чувства монстра пробуждаются, и я вижу мир так, словно днем.
— Могу я спросить… что случилось? Я имею в виду, я видела фотографии, на которых ты был маленьким мальчиком, — спешит сказать она, ее щеки порозовели. — Тогда ты был другим.
— В городке произошел несчастный случай. Это многое изменило.
Я хмурюсь при этом воспоминании, а затем быстро отмахиваюсь от него, как от комара, жужжащего вокруг моих рогов.
— Это было очень давно. Я не хочу об этом говорить.
— О.
Она громко сглатывает, а затем долго молча смотрит на меня, прежде чем снова улыбнуться. Хотел бы я видеть ее более отчетливо. Я хочу увидеть ее всю, а не эти размытые вспышки, как будто я смотрел на солнце. Мне нравится смотреть на нее.
— Ну, несчастный случай или нет, Дрейвен Вудберн, ты не можешь продолжать шнырять по особняку, преследуя меня повсюду.
— Я тебя не понимаю, — рычу я. — Мы просто идем в одном направлении.
— О, неужели? — она смеется от восторга. — И ты всегда идешь так медленно? В это трудно поверить, учитывая твои большие, сильные ноги.
— Да, — лгу я.
— И часто ты надолго останавливаешься?
— Я отвлекаюсь.
— На то, что ты не можешь видеть.
— Ты дразнишь меня, — рычу я.
— Только немного, — снова смеясь говорит она.
Ей повезло, что мне чертовски нравится этот звук, иначе я бы склонил ее над кроватью, и показал ей, что я думаю о ее поддразнивании прямо сейчас. Вместо этого я беру ее за руку и тяну вперед. Она падает мне на грудь с испуганным криком удивления, заставляя меня удовлетворенно хмыкнуть.
— Разве никто никогда не говорил тебе не искушать зверя, красавица? — рычу я ей на ухо, обвивая хвостом ее талию, чтобы прижать ее к своему телу.
Я прижимаюсь носом к ее горлу, вдыхая ее восхитительный аромат. Мой член ударяется о молнию, требуя освобождения.
— Продолжай дразнить меня, и ты будешь той, кто будет молить о пощаде.
Что-то совершенно порочное побуждает меня прикусить ее ухо зубами.
— Дрейвен, — выдыхает она.
Прежде чем она может потребовать, чтобы я отпустил ее, или отчитать меня за то, что я посмел дотронуться до нее своими грязными руками, я делаю именно то, что сделал в библиотеке. Я отступаю.
— Нет, нет, нет, — рычу я, рассекая рукой воздух. — Это все еще не то. Ее волосы должны быть цвета полированной меди, а кожа фарфоровой.
Даже это не совсем правильно, но я не знаю, чего мне не хватает. Мне нужно увидеть ее снова — по-настоящему увидеть — чтобы сделать все правильно.
Я давно смирился со своими ограничениями. Они были частью моей жизни в течение двадцати лет. Но после встречи с Далией они начали раздражать так, как никогда раньше. Мне до боли хочется прочувствовать каждое выражение ее лица, исследовать каждый оттенок эмоций в ее глазах. От чего она краснеет? От чего она хмурится?
Мне нужно увидеть ее в настоящей темноте, когда я лучше всего вижу. Но просить ее, чтобы она присоединилась ко мне, когда я ночью брожу кажется… неуместным. Почему такая красавица, как она, должна находиться во тьме, когда она заслуживает того, чтобы жить при свете?
«Бах!»
— Джекилл, отошли мои заметки обратно в художественный отдел. Скажи им, чтобы они подумали о самой красивой женщине, которую они когда-либо видели, а затем нарисовали кого-то еще красивее, — рычу я в отчаянии. — С блестящими волосами цвета меди, фарфоровой кожей и такими голубыми глазами, что в них можно утонуть. В ней должны быть самые лучшие стороны человечества. И у нее должны быть изгибы. Мы здесь не следуем голливудским стандартам.
— Понял, сэр, ‒ монотонно отвечает мой виртуальный помощник — программа искусственного интеллекта, которую я написал много лет назад.
Он — мои глаза, когда мои не видят, помогает мне оживить. Большинство сказали бы, что частично слепому человеку — или монстру — нечего делать в бизнесе видеоигр. Но я ничто иное, как само упрямство.
— Должен ли я добавить что-нибудь еще?
На мгновение я колеблюсь.
— Да. Она должна быть кем-то, ради кого герой в этой игре рискнет всем.
— Расшифровано, сэр.
Я плюхаюсь в свое кресло, ворча себе под нос. Мои записи не помогут. Они недостаточно подробны. Но опять же, я тоже не могу точно вырвать ее из реальности и включить в свою игру, не так ли? Есть формы, которые нужно подписать, контракты, которые нужно заполнить, и куча бумажной волокиты, связанной с принятием подобного решения. Но она — это то, чего не хватало в этой проклятой игре.
Мы уже несколько месяцев пытаемся разобраться с сюжетом. Я сколотил состояние, разрабатывая видеоигры, в которых монстры изображаются героями, но эта… ну, эта не принесла мне ничего, кроме неприятностей. Все казалось неподходящим. После того, как на днях я поговорил с Далией, я наконец-то понял каким должен быть сюжет игры. Она — это история, или, во всяком случае, такая женщина, как она. Красавица, оказавшаяся между двумя мирами, способная их объединить.
Конечно, все это выдумка, но, если кто-то и мог это сделать, так это Далия Сэвидж.
«Тук-тук».
— Джекилл, заткнись, — рычу я, как только ее голос звучит у двери.
Черт. Как долго она там стоит? Надеюсь, недостаточно долго, чтобы услышать, как я поэтично рассказываю о персонаже видеоигр, который похож на нее. Я никак не смогу это объяснить, чтобы выйти из этого затруднительного положения. Стал бы я вообще пытаться?
— Ты назвал свой компьютер Джекилл? — спрашивает она, ее легкие шаги стучат по паркету, когда она идет по моему кабинету. — В самом деле, Дрейвен? Это делает тебя Эдвардом Хайдом?
— Это делает меня Дрейвеном Вудберном, — бормочу я, сжимая руки, когда ее сладкий голос окутывает меня.
Даже звучащие в нем нотки неодобрения не омрачает этот момент. Я могу слушать ее голос целыми днями и никогда не уставать.
— Монстр с отвратительным чувством юмора.
— Злая правда, — усмехается она.
