По привокзальной площади идет высокий человек с дорожной сумкой через плечо. Все на нем импортное, хотя отечественное в последнее время ничуть не хуже. Но у него, у них — все еще и импортное в придачу. Все куплено по блату, как ни опасно быть нынче в блатной среде, но так уж воспитан Евгений. Даже на отечественный уникальный туристический маршрут билет у него куплен по блату. Блат сильнее Совнаркома, шутили отцы-основатели «Империи зла». Блат сильнее нас, шутили всесильные гэбэшники андроповской эпохи, смирившиеся с неистребимым злом. Евгений смотрит на себя со стороны и самодовольно улыбается. В свои тридцать семь при росте сто восемьдесят три и весе восемьдесят шесть он сохранил юношескую фигуру и подвижность. Позади университет, аспирантура, защита кадидатской, выигранный конкурс на должность завлабораторией Института прикладной математики. Это для довольно приличного советского оклада.
Хобби же у него другое. Оно же — источник доходов и входной билет в царство дефицита товаров и услуг. Как известный в узком кругу фотограф-художник, он востребован для неких специфических портретов. Особый доход ему приносят тайные сеансы, когда ему позируют ню дамы света и полусвета. Это же источник не только смертельного риска, но и бесконечных мук. Ограничив себя рамками железного порядка, он может только созерцать чужие женские прелести, иногда рискуя прикоснуться к гладкой коже, чтобы поправить на натуре не туда закинутую ножку или ручку. Натурщицы, как правило, — жены кое-кого, хранят имя своего фотографа в тайне от ревнивого мужа, но не от завистливых подруг. Евгений не раз был почище Штирлица на грани провала, особенно, когда очередная юная и прекрасная жена гэбэшного генерала попала на обложку «Плейбоя». Генерал бил ее по всем доступным теперь каждому мужчине в мире великолепнам белым округлостям до тех пор, пока она не выдала, кто переправлял негативы в Америку. Всех заложила несчастная красотка, кроме мужественного своего фотографа с таким медальным тяжелым лицом, такой сладкой дичинкой в шалых глазах и таким мужскими морщинами на щеках, похожими на турнирные шрамы. В тайные фотографы попал выданный первым безобидный фарцовщик, так и не понявший, за что он мотает такой почетный срок. В конце концов, он проникся к себе таким уважением, придумал себе такую неслыханную биографию, что вышел из тюрьмы авторитетом. А неприступный до того истинный фотограф уже через пару месяцев, когда на генеральше «все зажило, как на собаке», обрел, наконец, с ней свой альков… Дамочка оказалась не только профессионально битой, но и по-чекистски настойчивой. И была вознаграждена! Застоявшаяся, загнанная вглубь страсть несчастного Жени проявилась таким для нее мощным гейзером, что юная дама готова была стократ стерпеть что угодно от грозного мужа. А тот, вечно занятый поисками происков, и предположить не мог, на какой риск способна пойти настоящая женщина ради такого любовника. Та еще попалась нам на глаза боевая подруга, да еще чекиста! Фи, ну как ей не стыдно! Пока он на незримом фронте, эта… Даже говорить о ней как-то противно… было бы, не будь она так хороша собой… А описать ее у меня нет слов. Купите «Плейбой» и сами все осмотрите!
Да, а как там эта наша коварная Юлия с ее местью? Она, конечно, немедленно почуяла недоброе, но было поздно. И так ей, этой, как ее там, Юлии, между прочим, и надо, по нашему козлиному мнению. В конце концов, больше всех себя же и наказала, не так ли? Свое главное достояние оставила без комплектующего изделия и рада. Будто у других нет того же, что она от мужа прячет, дура такая… И вообще я вам вот что скажу, между нами, девчонками… Если уж мстить кобелино-изменщику, то не в такой же мазохистской форме. Лишить себя единственно ценного в жизни ради его мук! Идиотина! Да профукай ты все его сбережения, а потом и зарплаты, и приработок, радостно подставляя ему же свою суть каждую ночь, вот это будет месть! И себе удовольствие, и ему в убыток. Да у него после первых долгов вообще и ответный узел завяжется, и ничего путного ни на одну красотку не шевельнется. Правда и на тебя тоже, но не так обидно будет, как при полной боевой готовности для других его главного калибра, как говорят у нас на флоте. Вот тогда-то ты, подруга, и ищи себе, к тому же, чужого кобелино своему самотопу на замену. То-то, Юленька, дурочка ты моя. А то он других, получше, нашел — и еще больше рад. Фотографирует их со всех сторон обоим подлым голубкам на радость. Найдешь такие снимки случайно — чем тебе еще отомстить, а?..
5.За площадью Евгений занял очередь к маршрутке. Косыми плотными зарядами сыпал густой снег, за которым то исчезало, то появлялось семидесятиэтажное серое стеклянное облако — одно из новых циклопических зданий андроповской Москвы. Машины шипели паром раскаленных двигателей по пояс в снегу. Пешеходы с чавканием выволакивали ноги из растущих на глазах сугробов. У пассажиров, сгибающихся у входа в двери маршрутного такси, были залепленные снегом спины. Оттаяв, их пальто порождали в салоне кислый запах прелой шерсти, по которой сползали на сидения сосульками серые пласты. Внутри аэровокзала была привычная бесконечность потолка, переплетения слепящих ламп, запах кофе, духов, прелой одежды и недочищенных туалетов. В России можно установить любой порядок, кроме чистых туалетов, подумал Евгений, выглядывая свободное место среди тысяч переполненных людьми и вещами кресел. «Мело, мело по всей земле, во все приделы…» Вся бескрайняя страна исчезла вдруг в этой вселенской метели.
«Вниманию пассажиров. Вылет рейса… задерживается до… Рейс… до…» И так до бесконечности. Такой-то рейс туда-то до стольких-то. Снегопад по всем городам и весям, самое пакостное время — начало зимы. На аэродромах ревут машины, но еще пуще ревет метель, торопливо занося только что расчищенное пространство. «Мама… дай, дай… Чшшш, чшшш… Ну, мама, когда мы полетим? Задерживается… О времени вылета… Мама! Ну, ма-ма… Когда мы летим? Нескоро, спи… Пассажиру Справочному пройти к справному бюро… Зин, ты че, оху… Простите, Справному — к справочному!.. Ну ты даешь, мать!..» Справный, скорее всего какой-то бывший киевский Иоффе, оголтело лезет к окошкам, но туда не пробиться. Никто ничего не ждет здесь от замотанных синемундирщиц. Просто скучно. Настроились на полет, спешили, толкались в метро, перли сквозь сугробы, боялись опоздать и — на тебе!.. «Девушка, я сижу с детьми вторые сутки. Вы у меня доиграетесь! Вот сдам ваши билеты и — на поезд, а?!» «Не знаю, мужчина.» «А кто тут хоть что-нибудь знает?» «Девушка, как насчет этого, как его, забыл, рейса?» «Задерживается!» «А пятнадцатый?» «Все рейсы задерживаются, женщина.» «И первый?! Он же фирменный!» «Не мешайте работать, мужчина.»
«Пассажир Краснокаменский Евгений, вас просят срочно пройти на посадку к выходу номер три. Краснокаменскому — к выходу три.» Всеобщее волнение. Что? Кому-то — посадка!.. Расчистили, значит? Евгений, только угнездившийся надолго между двумя чеченами, ошеломленно вскакивает. Какая, к чертям, посадка…» Но волочит свою на колесиках сумку, провожаемый лихорадочными взглядами, к выходу номер три. Там уже закрывают двери. Он еле втискивается между ними и тотчас у него отрывают из рук поспешно вынутый билет и вталкивают прямо в салон странного, словно бескрылого самолета. Как во сне он находит свое место, собирается снять пальто, но его останавливает синяя девушка: «У нас не раздеваются, пассажир. Лететь полчаса.» «Как полчаса? — холодеет наш честнейший ученый-фотограф-любовник. — Вы меня куда сунули? Мне, между прочим, до Владивостока, а не в Мытищи, пустите!..» «Сиди, дорогой, и не рыпайся себе, — говорит сосед слева, светя редкими золотыми зубами из-под максикепки и максиусов. — Тут все до Владивостока. Ракета это, понимаешь?» «Что? — еще больше пугается Евгений нарушению порядка. — Какая, к дьяволу, ракета, кацо? Я на самолет купил билет. А не на…» «Самолет это, — застегивает ему ремень стюардесса. — Успокойтесь, мужчина же. Новый вид услуг…» «Нэ бачилы вочи, що купувалы, — хохочет сосед справа. — И як таким билеты продают, га?» А за окном вдруг в полной тишине полетели назад едва видимые в мессиве метели улицы и площади Москвы, потом исчезло все, кроме белой, быстро светлеющей пелены, потом, вдруг, появляется яркое синее небо с садящимся в белые облака красным солнцем. Все в той же тишине небо темнеет до густой синевы ближнего космоса и только тут возникает короткий, на три минуты, рев ракетных ускорителей, после которого продолжается снова бесшумный полет по баллисте навстречу ночи. И в этой ночи вырастают на горизонте те же густые облака. Самолет выпрастывает длинные суставчатые крылья, стремительно погружается в свистящий в тишине мрак и выныривает там, где среди огней на странно блестящей в свете полной луны земле мчится по нитке эстакады среди снегов широкая платформа-катапульта, с которой уходит чуть не вертикально вверх встречный самолет на Москву и с которой через секунды с легким толчком стыкуется самолет-ракета из Москвы. Платформа мягко тормозит у берега Амурского залива. Весь путь от аэровокзала на Ленинградском проспекте Москвы до аэропавильона на Первой речке Владивостока занял менее получаса! Ошеломленные пассажиры, не веря своим глазам, выходят на оледенелый перрон. Все вокруг покрыто слоем блестящего смертельно опасного сплошного льда. Накануне здесь прошел субтропический, естественный для этих широт, ливень, который тотчас замерз весь на земле после неестественного для широты Сухуми, но вполне легитимного для Советского Дальнего Востока внезапного двадцатиградусного мороза с ураганным ветром. Все тотчас обледенело, включая аэропорт Озерные ключи от диспетчерской кабины до каждого кустика около всех взлетно-посадочных полос, остекленевших за час до такого состояния, что их никакой техникой за неделю не очистишь… Оледенели провода и рельсы, все, кроме прогретого мощным двигателем черного покрытия взлетно-посадочной платформы на магнитной подушке на эстакаде, с которой ветер сдувает и снег и дождь еще до льда. Такой транспотной системе воздушных сообщений погода до лампочки!
