Джедай надулся и стал почти совершенно прозрачным, видимо, готовился снова втянуться в свой удельсаант, который сейчас, после смерти обеих спутниц Сергея, снова стал единственным. Но то ли делал он это как-то не так, то ли показалось что-то ему, но Извеков вдруг крикнул:
— Стоять!
Атлант с готовностью приостановил свою дематериализацию и замер.
— А откуда ты знаешь, что мы нахлебаемся? И вообще, почему ты кинулся к ним за помощью, будто знал все заранее?
Йода снова попытался испариться, но Сергей, внутренне охнув от пронизавшей всю руку острой боли в сломанных пальцах, схватил «мухомор», сейчас как никогда ранее похожий на этот деликатесный гриб, и приставил к чуть подрагивающей ноздреватой поверхности дуло кольта.
— Колись, черт допотопный! А то ведь калибр-то — почти двенадцать мэ-мэ[68]. Разнесу твою штуковину вдребезги — не склеишь…
— Эй, эй! Ты ведь тогда…
— А мне наплевать! Вы ведь такие крутые, пространство сворачиваете, время замедляете-ускоряете, останавливаете даже… Стоп! А как тогда с самолетом нашим?..
Атлант снова попробовал смыться, но Сергей вдавил ствол пистолета в удельсаант, и старикашка обреченно замер.
— Вы же тогда время назад отмотали… Или не так?
— Только субъективное!.. — воскликнул в запальчивости Йода, но тут же понял, что проговорился, и попытался улепетнуть. Извекову снова пришлось его припугнуть:
— Живо колись! Как это?
— Ну… Это…
* * *
Из зеленоватого мерцающего свечения проступили приборы, чуть покачивающаяся в стекле триплекса дорога, а в уши ввинтилось такое, бывало, некомфортное, но сейчас казавшееся райской музыкой тарахтение двигателя старушки «Банни».
Как это? Она же… Неужели получилось!
Автоматическим движением заглушив двигатель, Сергей поднес к лицу покалеченные ладони…
Почему покалеченные? Целые и невредимые! Немного грязноватые, но грязь эта — вполне техногенного происхождения и ничего общего не имеет ни с кровью, ни с могильной землей — масло, мазут, металлическая пыль… И пахнет соответственно… Да! Никакого тошнотворного смрада жженого пластика, железной окалины и сгоревшего человеческого мяса…
Все еще не веря себе, Извеков дрожащими руками напялил на голову наушники и суетливо защелкал тумблером.
— Эй! Башня!.. — завопил он, не узнавая своего голоса, и едва не лишился чувств, когда ответил такой родной, такой знакомый голос Мэгги:
— Что случилось, Серж? Поломка?
Он долго молчал, пытаясь собрать вместе разбежавшиеся мысли, а в наушниках все звучало и звучало:
— Серж! Сергей! Откликнись! Прием!..
И только после того как по броне простучали быстрые шаги, а люк распахнулся, явив две перепуганные мордашки (живые и здоровые, дорогие мои!!!), парень обессиленно откинулся на спинку кресла:
— Проверка связи…
Девушки переглянулись, а невоспитанная Салли к тому же выразительно повертела пальцем у виска:
— Тих-хо шив-вером шурша…
* * *
Второй раз на те же грабли обжегшийся уже на молоке Сергей наступать не стал и задолго до знакомой зеленки занял место в башне, предварительно выдвинув направляющие с установленными на них ракетами.
— Ждете, говорите? — шептал он себе под нос, наводя прицел. — Врасплох застать решили, говорите… Мэгги, держи свой «мухомор» в руках и будь готова ускориться в любой момент!
— Слушаюсь, командор!
Так, вроде бы все точно. Ну — держитесь, гады!..
Ракета сорвалась с направляющей и, оставляя за собой дымный след, рванулась к предательским кустам…
«Toy» вообще-то противотанковый снаряд, на поражение живой силы противника не слишком-то рассчитанный, поэтому, честно говоря, Извеков не ждал особенного результата от ракетных стрельб по кустам, отводя им роль шоковой терапии. Однако эффект от единственного, причем пущенного наугад снаряда превзошел все ожидания: в зарослях вспух огромный красный шар, мгновением спустя превратившийся в лохматое рваное облако из разлетающихся клубов дыма, сорванной листвы, веток и ошметков чего-то весьма материального.
— Блин! — растерянно пробормотал он себе под нос, яростно сдавливая гашетку пушки и поливая дождем двадцатипятимиллиметровых снарядов дымящуюся чащу. — Похоже, прямо в гранатометчика попал!.. Вернее, в сумку с гранатами…
Секундой спустя к огню пушки присоединился курсовой пулемет.
Экзекуция продолжалась недолго, но достаточно, чтобы под сенью развороченных кустов не осталось ничего живого или, по крайней мере, способного сопротивляться.
— Прикрывай меня! — скомандовал Сергей Мэгги и выскользнул из бронемашины в остро разящее сгоревшим порохом и взрывчаткой марево, сжимая в руках автомат.
Пустить его в ход уже не пришлось…
* * *
— Я так не играю! — заявила примчавшаяся из своего укрытия Салли, когда уже все кончилось. — В кои-то веки выпало повоевать по-настоящему, а они…
Девчонка, настроенная более чем воинственно, да к тому же облаченная в великоватый бронежилет, сползающий на нос танкистский шлем и сплошь увешанная оружием, даже не подходила к своим спутникам.
Кто были эти «они» — злые старшие, сделавшие все сами, без посторонней помощи, да еще заставившие отсиживаться в безопасном укрытии, или выложенные рядком девятеро из тех, кто организовал засаду (вернее, восемь с дробями, так как собирать по дымящемуся кустарнику все останки чернокожего гранатометчика не было никакого желания), выяснять никто не желал. Старшие были заняты практически бесплодной процедурой — они упрямо пытались всеми доступными средствами удержать в многократно изломанном и простреленном теле единственного выжившего боевика остатки жизни, с не меньшим упрямством рвущейся его покинуть.
Возможно, эта героическая, но совершенно безнадежная битва велась Мэгги и из чисто человеческих побуждений, но Сергей, перед глазами которого все еще стояли совершенно другие мертвые тела, старался исключительно с утилитарной целью — успеть расспросить умирающего о том, кто спустил эту стаю бродячих псов на «Банни Брэдли», никому не причинившую вреда, тем более здесь. Не давало ему что-то покоя уклончивое поведение джедая, его недомолвки, увертки…
Наконец, раненый всхрапнул, словно пробуждаясь от долгого сна, и едва разлепил окровавленные веки, показав белок закатившегося левого, уцелевшего глаза.
— Серж! — Мэгги, только что сделавшая умирающему очередную инъекцию из шприц-тюбика, встревоженно оглянулась на Извекова. — Он долго не протянет. Мы его теряем!..
«Мы его теряем… — рассеянно подумал Сергей, протирая влажной тряпкой лицо боевика. — Совсем как в какой-нибудь тягомотной „Скорой помощи“ по НТВ… А я-то раньше думал, что наши телевизионщики просто переводят так…»
Бледно-голубая радужка, тонкой полоской окаймляющая огромный зрачок, постепенно показалась в узкой щели между веками.
— Кто… вы…
— Молчи! Спрашивать буду я.
— Вы… меня… — не обращая внимания на слова Сергея, кажется, даже не слыша их, продолжал раненый, зрачок которого опасно плыл, то чуть сжимаясь, то опять расширяясь до предела, — не бросите…
— Не бросим, не беспокойся. Кто вы такие?
— Мы… восстанавливаем… справедливость…
— Тоже мне, робингуды! — подала голос Салли. — Бандиты обыкновенные!
Разбойник заволновался, пытаясь повернуться на голос:
— Нет! Мы не бандиты…
— Лежи-лежи, — успокоил его Сергей, исподтишка показав кулак не в меру болтливой девчонке. — Не бандиты, конечно, а борцы за справедливость. Кто вам велел устроить засаду?
— Засаду?.. Наш вожак, Джо Харпер…
— Понятно. А ему?
Раненый снова заворочался, но на сей раз его волнение имело иную причину — он явно боялся.
— Ему… черный человек…
— Черный? Негр, что ли?.. То есть чернокожий, афроамериканец.
— Нет, кожа у него была белой… Он весь был черный, снаружи и внутри…
Пленник внезапно задергался, вырываясь из рук Сергея, будто пытаясь вскочить на ноги, глаза его выкатились из орбит, на губах показалась кровавая пена…
— Стой, стой! — Извеков понял, что бандит уже «в пути», но хотел выжать из него хотя бы крохи информации. — Как он выглядел?
— Он…
По искалеченному телу прошла мгновенная судорога, и оно обмякло, безвольно обвиснув на руках Сергея…
* * *
Лопата, конечно, почти ничего общего с привычной саперной не имела — этакий продукт изощренной конструкторской мысли, озабоченной больше эргономикой, чем конечным результатом, — но со своей основной функцией справлялась не в пример лучше российского аналога, которым удобнее бить разных нехороших людей по голове (для чего, видно, и задумывался сей инструмент), чем рыть землю.
Рыхлая земля поддавалась острому штыку легко, и яма росла, как говорится, на глазах. Копать каждому из девятки с дробью индивидуальное пристанище было признано нецелесообразным, и теперь братская могила для забубённых голов приближалась к своему завершению. Еще полштыка…
