— Депеша, товарищи, очень важная депеша! — едва появившись в мастерской, воскликнул Степанов. С кучей каких-то бумаг под мышкой, он торопливо прошел вперед, к Жданову, и передал ему свернутую вдвое бумажку. Тот пробежал бумажку глазами, и лицо его посветлело.
— Товарищи, радостная весть! — В голосе Жданова зазвучали торжествующие нотки. — Казаки Первой Забайкальской дивизии совершили переворот в городе Гомеле, они арестовали своих офицеров и полностью перешли на сторону революции…
Это известие так подействовало на красногвардейцев, что все они повскакали со своих мест и, окружив верстак, где стоял Жданов, шумно выражали свой восторг:
— Живем, товарищи!
— Жи-ве-ом!
— Ай да казаки!
— Три полка, каково!
— Здорово!
— Шли бы скорее!
— Теперь мы покажем контре!
Жданов, потрясая над головой бумажкой, призывал к порядку:
— Слушайте дальше, товарищи, слушайте! У казаков уже выборные командиры, полками и дивизией командуют большевики!..
Гул восторженных голосов заглушил слова Жданова.
А Степанов тут же, на верстаке, уже набрасывал проект письма ко всем рабочим и красногвардейцам области, в котором оповещал их о событиях в Гомеле, призывал к сплочению в дальнейшей борьбе против контрреволюции.
Глава XIX
1-й Читинский казачий полк, после того как он расправился с читинскими красногвардейцами, поместился в казармах на окраине города.
Хотя полком по-прежнему руководили офицеры и сильна была в нем кадетская организация, среди казаков началось брожение. Случайные встречи, разговоры с рабочими, большевистские листовки и газеты, которые каким-то образом попадали в казармы, делали свое дело, и казаки все чаще заговаривали о революции, о большевиках, о Красной гвардии.
Полдень. У походных кухонь выстроились длиннейшие очереди, казаки с котелками в руках ждут своей череды, делятся новостями:
— Слыхали про дивизию нашу?
— Нет, а что?
— К большевикам подались, все три полка.
— Ври больше!
— Честное слово, письмо получил от брата.
— Чего такое?
Казаки оборачивались на говорившего и вот уже стеной обступили его, слушая новости…
На вечерней уборке Мишка Ушаков чистил своего исхудавшего, как и у всех казаков, коня. В конюшне, слабо освещенной керосиновыми фонарями, сумрачно, густо пахнет конским потом, навозом и прелой соломой. Усердно работая скребницей и щеткой, Мишка не заметил, как в стойло к нему зашел казак Лагунов. Оглянулся он на Лагунова лишь после того, как тот дернул его за хлястик шинели.
— Новость слыхал, Ушаков?
Мишка перестал скрести коня, спросил:
— Какую новость?
— Завтра опять на Читу-первую подлаживайся. Первая сотня пойдет, пятая и наша третья тоже, при полной боевой.
— Ну и што?
— А то, что опять Красную гвардию разоружать заставят, взводный наш, Орлов, рассказал мне по секрету.
— Вот оно што-о.
— А шибко нам это нужно?
— Да вроде бы и совсем ни к чему.
— Знаешь, што мы надумали с Орловым, да ишо тут наших пятеро: махнуть из полка и домой по чистой. Хватит воевать с рабочими.
— Да я-то с дорогой душой на такое дело, — загорелся Мишка. — Да как сбежать-то?
— Ерунда, проще пареной репы. Сегодня Орлов всех нас, какие согласятся, назначит в конный ночной патруль… И даже документы мало-мальские сварганит, и все в порядке, согласен?
— Буду готовиться…
Лагунов изложил Мишке план побега:
— До Дарасуна доедем все вместе, а там по своим станицам.
В тот же вечер Мишка поговорил с урядником Орловым, договорились с ним ехать вместе до Заозерной станицы, побывать у Мишкиной матери.
* * *
Платоновна только что принесла из колодца воды, затопила железную печку и хотела присесть на скамью, но, взглянув в оттаявшее кутнее окно, увидела двух вооруженных казаков, подъехавших к воротам ее усадьбы.
— Миша-а! — всплеснув руками, воскликнула Платоновна и, как была в одном сарафане, кинулась на крыльцо.
Три с половиной года прошло с той поры, как приезжал в отпуск Егор, и четыре минуло, как проводила Платоновна на службу Михаила. И вот теперь, еще не видя его в лицо, она материнским чутьем угадала сына.
— Миша! — только и могла выговорить Платоновна, с плачем протянув руки навстречу сыну. И когда Михаил, бросив коня, подбежал к ней, она упала к нему на грудь, ухватила за папаху, тянула к себе, целовала возмужавшее, опаленное морозом лицо сына.
— Чего же плакать-то, мама, я живой, здоровый!
— Мишенька, и голос-то у тебя другой стал, басистый, как у отца.
— Мама! — спохватился Михаил. — Ведь ты простынешь, идем скорее в избу.
Тем временем весть, что у Платоновны вернулся с войны сын, уже облетела поселок, и в избу к ней начали подходить сельчане. Первым пришел и поздравил казаков с приходом сосед Платоновны, Демид Голобоков. Вместе со старухой пришел родственник Ушаковых Евдоким Дюков, старик Уваров и еще несколько стариков, соседей и родственников. Сафрон Анциферов папахой достал до потолка, здороваясь с казаками, рокотал густым басом:
— Сына моего, Сашку, не приходилось там повстречать?
Казаки еле успевали отвечать, вопросы так и сыпались отовсюду.
— Канитель-то эта, революция, долго ишо протянется?
— Как там в больших-то городах дело обстоит? У нас вот, как прослышим, так порядки-то все хуже и хуже при новой-то власти.
— Слух прошел, землю у нас отрезать собираются да мужиков на нее селить из Расеи, неужто правда?
— Не верь никому, дед, наша земля при нас и останется.
— Вот и я так же думаю, из-за этого с кумом Иваном поспорил.
— А для чего это партиев-то столько расплодилось? Вот как послушаешь, в газетах пишут и Козырь Игнашка рассказывал намедни, — красные появились в Питере, и белые, и черные, и даже серые, навроде волчьей масти.
— Эсеры, дедушка.
— Подождите, братцы, тут нам без бутылки ни за что не разобраться. — Подмигнув старикам, Демид Голобоков взялся за шапку. — Дай-ка, Платоновна, бутыль. Пусть они тут в мастях разбираются, а я к Ермиловне смотаюсь.
Пока Платоновна кипятила самовар, собирала на стол закуску, Демид вернулся с четвертной бутылью самогона.
— Вот оно как получается, — говорил он, извлекая из-под полы тулупа запотевшую, зеленоватого стекла бутыль, — жизнь новая — и выпивка новая. Раньше мы царскую водку да спирт глушили, теперь додумались сами вино делать.
Гости уселись вокруг стола на табуретках и скамьях. Демид наполнил самогоном стаканы, и в это время в избе появился поселковый атаман, все тот же Тимоха Кривой. Бутыль самогона на столе и внешний вид фронтовиков понравились атаману.
— Молодцы, ребятушки, молодцы! — приветствовал он служивых. — Сразу видать, казаки, а не шпана какая-то беспогонная, люблю таких.
У стола потеснились, пригласили атамана, выпили за возвращение казаков, и беседа пошла еще более оживленно и громко.
Атаман, сидевший рядом с Орловым, завел разговор со служивым:
— До урядника, значит, дослужился, та-ак, хвалю. А я вот одиннадцатый год в атаманах хожу, это как! Сроду так не бывало во всей станице нашей. А что поделаешь, время подойдет, народ, кроме меня, не хочет никого другого, упрашивают: оставайся, Тимофей Кузьмич, — и только. Намедни сам станичный атаман… Да, чуть ведь не забыл, как у вас, ребятушки, насчет документов-то? Сами понимаете, я как местная власть должен знать все досконально, что и как, дружба дружбой, а служба службой.
Михаил смутился, не зная, что ответить атаману, оглянулся на Орлова.
— Документы у нас в порядке, — толкнув ногой Михаила, уверенно заявил Орлов и, порывшись в карманах гимнастерки, извлек оттуда две сложенные вчетверо бумажки. — Вот они, пожалуйста.
Оба эти «документа» Орлову накануне побега из полка отстукал на машинке знакомый сотенский писарь и даже приложил к ним печать. Хотя печать была не настоящая, на оттиске ее можно было прочесть: «Канцелярия 1-го Читинского казачьего полка Заб. в-ка, для пакетов», но, будучи уверен в неграмотности «местной власти», Орлов смело вручил атаману свои «документы».
Атаман взял из рук урядника «документ» с видом понимающего человека, посмотрел на бумажки, на фиолетовые оттиски печатей и возвратил их Орлову:
— Документ хворменный, с печатью, как полагается. А то вить всякое бывает. Вон Козырь намедни с Петькой Подкорытовым заявились без погон и без документов, не казаки, а прямо-таки бродяги беспортошные. А вить теперь насчет этого строго, — ежели заявится такой тип без документов, за конверт его и в ящик, в станицу, значит, как дезельтира.
— Значит, Козырь-то дезертир? — полюбопытствовал Михаил.
— Хворменный, он и Петька Подкорытов.
