- Месье, - оборвала я его. – Я тороплюсь. Не задерживайте меня, прошу вас.
- Хорошо, - он мазнул по мне удивленным взглядом и поднялся наверх.
Я услышала, как недовольно заговорила женщина, потом хлопнула дверь, раздались быстрые шаги, и вот уже Боннар стоит, перегнувшись через перила, и машет рукой, приглашая меня зайти.
Я переступила порог его святая святых с опаской. Конечно, я рисковала, заявившись к нему одна, без сопровождения. Но глупая кукла сидела на прежнем месте, и я сразу ринулась к ней, позабыв обо всех опасностях.
- Хочешь забрать Рози? – сразу догадался художник. – Что ж, твое право. Но мне будет одиноко без нее.
- Вы переживете, - сказала я, хватая куклу.
Мне сразу стало ясно, что я не ошиблась – эта «Рози» была гораздо тяжелее своего кавалера.
- Значит, больше мы не увидимся, - Боннар взял со стола кривую трубку. – Мне правда жаль. Сколько еще прекрасных картин я смог бы написать с тобой…
- Боюсь, у нас разные представления о прекрасном, - отрезала я, кивком указав на «Древо жизни», опять скромно прикрытое тканью. – Всего доброго, месье.
- Ты не права, - сказал он мне вслед, - это – искусство. Пройдет сто, двести лет, тебя уже не будет, а мужчины будут смотреть на мою картину и по-прежнему желать тебя. Ты будешь жить в вечности. Хотя… никто из них не будет знать, какое у тебя яркое и деликатное нутро… Такое не передашь кистью…[3]
Уже стоя на пороге, я оглянулась, посмотрев на Боннара с жалостью:
- Вы ошибаетесь, это не искусство, месье Боннар. Искусство – то, что переживет века. То, что будет удивлять людей и через сто, и через двести, и через тысячу лет. Что удивительного в вашем «Древе жизни»? Женское лоно всегда останется женским лоном, ничего нового вы миру не поведали, о том, откуда появляется жизнь, знали задолго до вас. Только древние обожествляли эту тайную красоту, сравнивая женское лоно с розой, и поэтому роза стала символом тайны. Вспомните, как говорили римляне – «sub rosa», под розой, в тени тайны… А вы сорвали с этой тайны все покровы, сразу обесценив ее, превратив из великого таинства природы в вульгарную потеху на радость сладострастным развратникам.
Было немного забавно видеть, как менялось лицо месье Боннара во время моей маленькой речи. Сначала он смотрел недоуменно-насмешливо, потом озадаченно, а потом нахмурился.
- Мне жаль вас, - закончила я, прижимая к груди куклу. – Жаль, что вы растрачиваете свой талант на вульгарные картинки, хотя могли бы создать настоящий шедевр. Тот, который переживет века, как белые скалы Па-де-Кале. Мне жаль вас, искренне жаль. Прощайте.
Он опомнился, когда я уже была на середине лестницы, и выскочил следом за мной.
- Розалин! – крикнул он.
Я не замедлила шага, лишь оглянулась через плечо.
Художник стоял, вцепившись в перила, и лихорадочно запахивал халат, потому что пояс развязался.
- Ты… точно Розалин? – произнес Боннар тише, но я уже выбежала за дверь.
Запрыгнув в экипаж, я приказала ехать на Принцесс-стрит, а сама принялась внимательно разглядывать куклу. Так и есть! На спинке торговки был шов – нитками внахлест! Я достала из сумочки перочинный ножик и в два счета распотрошила несчастную торговку. Пальцы мои нащупали в вате, которыми было набито тельце куклы, бархатный мешочек, туго перетянутый шнурком. Я разрезала и его, и трясущимся руками высыпала на колени несколько тяжелых камешков – черных, полупрозрачных. Один из них был больше остальных – около дюйма в диаметре. Я осторожно взяла его, подняв против солнечного света, и он вспыхнул разноцветными искрами.
Роза Шахерезады…
- Извините! Маршрут меняется! К Пале-Рояль, пожалуйста! – крикнула я извозчику, торопливо засовывая камешки обратно в мешочек.
Попасть к принцу я смогла только через два часа, смирно просидев в приемной в ожидании аудиенции. Чопорный слуга в ливрее, наконец-то, пришел за мной и попросил (а по тону – приказал) следовать за ним, его высочество принц Франц-Иосиф согласен встретиться со мной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я опять шла великолепными коридорами императорского дворца, но сейчас меня ничуть не заботило его великолепие.
Принц принял меня в кабинете – злой, бледный, с опухшей правой щекой. Он даже не потрудился встать, когда я зашла, так и остался сидеть в кресле, за массивным столом из красного дерева.
- Зачем пришла? – спросил принц грубо.
Вместо ответа я подошла к столу и высыпала из мешочка черные камешки. Принц тут же схватил самый большой и посмотрел против света, а потом злорадно засмеялся:
- Когда запахло жареным, сразу прибежала? Ну вот, а то ломалась – не я, не я.
- Это и в самом деле не я взяла камни, - ответила я, стараясь сохранять спокойствие. – Но я догадалась, ваше высочество, где они могут быть.
- Ну, конечно, - пробормотал он, увлеченный созерцанием радужной россыпи искр от граней черного камня.
- Вы получили камни, - продолжала я, - и прошу вас позабыть обо мне и не обвинять моего мужа. Вы ведь прекрасно знаете, что вина в том, что случилось на императорском приме - полностью на вас.
Принц достал из стола бархатный футляр, раскрыл его и методично рассовал в «гнезда» все камни. «Роза Шахерезады» располагалась в середине, и он еще раз полюбовался, как играет свет на поверхности камня, а потом со стуком захлопнул крышку и убрал футляр поглубже в стол.
- Твой муж ударил меня трижды, - напомнил он.
- Простите, ваше высочество, но вы просто напрашивались, чтобы вас ударили. Какой муж потерпит, если его жену у него на глазах…
Он опять расхохотался – до слез, и сказал, вытирая глаза кружевным платочком:
- И это говоришь мне ты? Розалин, с каких это пор ты стала примерной женой?
- Это не важно, - ответила я уклончиво. – Главное, что стала. И прошу не преследовать моего мужа из-за вашей вины. Вашей, принц.
- Как мило! – издевательски восхитился он. – Просишь за мужа?
- Нет, прошу справедливости, - ответила я с достоинством.
Он не поверил, потому что лукаво прищурился и захихикал. Он хихикал все громче – похоже, его страшно забавляли перемены в поведении графини де ла Мар, и вряд ли он поверил хоть одному моему слову. Наверное, считал, что все это – лишь игра, очередное притворство Розалин. Принц достал из ящика стола хрустальный графинчик, плеснул в бокал золотисто-красноватую жидкость и сказал, поднося бокал к губам:
- Твое здоровье! Сегодня ты меня повеселила, дорогуша. Интересно, что придумаешь завтра?
- Я не клоун с театральной площади, ваше высочество. И не собиралась веселить вас.
- Тогда что же? – живо поинтересовался он, отпивая напиток мелкими глотками. - Ты же сама хотела, чтобы твой муж пропал куда-нибудь на год-другой. Что-то изменилось? Ты внезапно его полюбила?
Он не верил Розалин. И его невозможно было упрекнуть за это – на его месте я тоже не поверила бы ни единому ее слову. А мне надо было убедить его, как… как… прекрасная Розамунда убедила короля мавров не разрушать Иерусалим.
- Да, полюбила! – сказала я страстно и с вызовом, и в самом деле чувствуя себя принцессой Баальбека, выданной на растерзание варварам. – Он добрый, умный, он приносит пользу стране и императору. И вы, если хотите стать достойной сменой своего отца, должны всячески поощрять таких людей, а не отдавать под суд за их благородные и мужественные поступки.
Принц поперхнулся и вынужден был отставить стакан и прокашляться.
- Это наваждение, - произнес он, наконец, глядя на меня во все глаза. – Вы не Розалин!
Я не подтвердила и не опровергла его догадки, сделав неопределенный жест рукой, и сказала:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- Все люди меняются, ваше высочество. Если примете мой совет – изменитесь и вы. Увидите, жизнь сразу наладится.
- Значит, Неистовая Розалин выбирает мужа, - медленно произнес принц.
- И только его, - подтвердила я. – И надеюсь, вы проявите великодушие, чтобы я могла любить своего мужа и уважать вас. А теперь прошу простить, мне пора.
