Доминик Ногез
Черная любовь
Я […] всю жизнь не мог даже представить себе иной любви и до того дошел, что иногда теперь думаю, что любовь-то и заключается в добровольно дарованном от любимого предмета праве над ним тиранствовать.
Ф. М. Достоевский. Записки из подполья
I
Сегодня вечером она сказала мне что-то столь бессердечное и свидетельствующее о таком хладнокровном намерении причинить боль, что, как будто удивившись собственной жестокости, замолчала, не закончив фразы. Тогда, после первых секунд недоверия, а потом боли, я взял ее лицо в ладони и пристально вгляделся в него. Она даже не моргнула и молча выдержала мой взгляд. Никогда еще я не смотрел в ее глаза так внимательно, так долго, так жадно. Они были темно-карие, и радужка по цвету приближалась к черноте зрачка. Я не могу написать, что заглянул в самую глубину ее глаз, потому что у этих глаз не было глубины. Лишь черная, безнадежно непроницаемая поверхность — нечеловеческие глаза, глаза хищной птицы или рыси, холодные, как мрамор или метеорит, глаза, которые смотрели на меня, но меня не видели, которые не любили меня, которые никогда не могли полюбить меня, которые не любили и никогда не полюбят никого, глаза из другого мира. И я сказал себе, когда пелена слез начала туманить мой взор и скрывать от меня их ужасный блеск, что от этих глаз мне суждено принять многие муки.
Были еще ее зубы, их чудесная белизна и прелестный маленький промежуток, между передними резцами. Однажды она, заигравшись, укусила мое запястье, и на коже остались довольно глубокие следы, я показал их с обиженным видом, когда в Бальзаре мы ужинали с друзьями после возобновления в театре Шатле пьесы «Дитя и заклятья».
Был еще ее рот, ее кожа, ее груди.
Была ее пизда, о которой я расскажу ниже.
II
Сначала она была просто белым силуэтом с копной темных кудрей, в сумраке аллеи, ведущей к казино, в Биаррице, одним июньским вечером. Я сидел на террасе кафе Гранд-пляжа. Как только компьютер, расшифровывающий внутри нас зрительные данные, чтобы определить их соответствие нашим внутренним моделям и в случае соответствия дать желанию сигнал о том, что оно может начать вырабатывать свой яд, не успел подать во мне сигнал тревоги (кровь сильнее забилась в сердце и висках), как она исчезла. Дело в том, что я промедлил и не последовал за ней: мне пришлось дождаться официанта, чтобы заплатить. Наконец я поднялся, быстро проложил себе дорогу среди гуляющих, довольно многочисленных в этот вечер, в том направлении, куда шла она. Я даже пробежался за какой-то уже поднимавшейся к казино «Бельвю» женщиной в белом, которую я принял за нее (но нет, это была довольно зрелых лет англичанка). Я дошел до самой площади Сент-Эжени, но напрасно: гуляющих все меньше, продавцы мороженого закрывают лавочки, семьи возвращаются домой, мне ее не найти.
Но к пляжу я вернулся без особой досады. Она была лишь силуэтом, мне не удалось различить ее черты, я едва разглядел, что она молода и темнокожа: это почти ничто для весьма легко возбудимого молодого холостяка, каким я был в тот вечер, — ничто не отличало ее от другой, возможной и заменимой, добычи. Только если бы я нагнал ее и незаметно вволю понаблюдал за ней, мог бы действительно включиться механизм желания, и даже действие ядовитых чар красоты. Ведь за женщиной можно идти по крайней мере по двум причинам. Потому что ты находишься в состоянии сексуальной неудовлетворенности и ищешь, в этом случае сгодится все, что хоть мало-мальски вписывается в рамки наших интимных стандартов, и в этой великой охоте гончая может двадцать раз за вечер сменить зайца. Или же красота подобна удару молнии: ты ни о чем не подозревал, она сразила тебя на ходу. Ты был повержен ею, как Саул, как Павел, пустился ты в путь; ведь за видением следуют, как сомнамбула или зомби. В тот вечер я был скорее гончей, чем зомби. Конечно, сыграл свою роль алкоголь, и настал момент признаться, что я дошел, по меньшей мере, до третьего бокала кока-колы с ромом, когда прекрасное видение вошло в мою жизнь.
На аллее Гранд-пляж было еще достаточно светло, а на свету хватало прекрасных лиц и желанных тел, чтобы занять мое внимание. Одно из них, кстати, направилось ко мне — загорелая дотемна блондинка, — и когда она поравнялась со мной, я уже готов был пойти за ней, но впереди, в полусотне метров от меня, я увидел, как с правой стороны, выйдя, вероятно, с площадки для боулинга, показалась моя девушка в белом, до сих пор одна, и направилась в направлении Палас-отеля. В тот момент — об этом я буду помнить всю жизнь — меня охватило жестокое колебание. С одной стороны, совсем рядом, в зоне мгновенной досягаемости — обольстительная блондинка; я разглядел черты ее лица, они мне понравились; с другой — там, вдали, безликая незнакомка, в пользу которой свидетельствовали только ее фигура и ее тайна — то есть если выразить это менее романтично, преимущество, которое придавало ей более раннее появление и мое недавнее тщетное преследование. И правда, на секунду я застыл, словно парализованный (что за сладкий паралич). Я был Парис с яблоком, Геракл на распутье и даже — что менее лестно, но более справедливо — Буриданов осел. Однако я сделал выбор. Уж лучше бы я в ту секунду подвернул лодыжку. Подумать только, от чего может зависеть судьба! Эти секунды колебания, доводящие до удушья, прикрывают хотя бы иллюзией свободного выбора жестокие капризы судьбы. Итак, я выбрал предшествие и тайну и, к величайшему моему несчастью (но и к величайшему счастью тоже, итог пока не подведен) — я последовал за белой тенью.
Случилось странное: когда мы поравнялись с Паласом, там, где аллея сужалась в узкую набережную, змеящуюся и просачивающуюся сквозь короткие туннели, проделанные в скале, до самого пляжа Мира-мар, тень снова рассеялась. Хотя ее было хорошо видно в поредевшей теперь толпе, хотя я держал ее не более чем в сорока метрах от себя на вытянутом взгляде (как говорят, на расстоянии вытянутой руки), но есть место за бассейном отеля, где дорога резко поворачивает. И вот, за поворотом я не увидел больше никого. Я почти бегом кинулся дальше, до очаровательно пологого подъема, который называют Венель Волн, — напрасно. Мне встретились лишь несколько гуляющих. Я никогда особо не верил в сверхъестественное, она даже издали не показалась мне ни феей, ни привидением: она казалась, и именно это привлекало меня к ее ускользающему облику, слишком живой. Вот почему мне вдруг пришло в голову искать ее в том направлении, куда человек, следующий по ее пути, мог бы свернуть: на пляже.
Пляж, разумеется, был пуст в такой час, насколько можно было судить об этом в сумерках, и кроме того, сыграло свою роль усиливающееся волнение. Я снял мокасины и пошел вперед. Так как ее белый наряд сливался с широкими оборками пены, я не сразу разглядел ее. Она подошла как можно ближе к полосе прибоя и стояла неподвижно, вглядываясь в волны. Босая, она чуть отпрыгивала назад с большой грацией, когда волны разливались слишком сильно и водяные кружева захлестывали ее лодыжки.
