хотя никто, как ты понимаешь, исследования не проводил.
— Всё равно что без шансов. Правда, Ист говорил, можно посетить храм богов светлого горизонта и вознести мольбы. В лафийском посёлке остался один такой…
— Да. Без шансов, Аманита, я понимаю это.
— И всё равно предлагаете? Брак, супружескую верность…
— Предлагаю.
Мои пальцы сжались вокруг твердокаменной грибной шляпки.
— А как же… род Мортенгейнов?
— Судя по всему, прервется на мне.
Он сказал это спокойно, очень смиренно и спокойно, и мне вдруг стало жутко, вымораживающе тошно от безысходности, сквозившей за его словами.
И он не пытался меня обнять. Прикоснуться, подойти поближе. Сидел, словно это было в порядке вещей, быть наедине — и в то же время врозь.
Так что я ответила одновременно и ему, и своим собственным мыслям:
— Это… неправильно, профессор.
— Я не последний дуплиш в этом мире, — пожал он плечами. — Нас мало, но я не последний.
— Вы планируете заплатить слишком высокую цену за никому не нужную младшую сестру-помощницу в затрапезной лечебнице…
— Ну, не всегда же ты будешь в младших помощниках ходить, — хмыкнул профессор. — Если постараешься — восстановишься в Храме Наук, получишь диплом и станешь работать на той должности, которую пожелаешь. Впрочем, если пожелаешь — можешь и вовсе не работать. Будешь растить наших детей.
— Человеческих детей.
— Наших человеческих детей.
В голове это всё попросту не укладывалось. Никак.
— Я так не хочу! — вырвалось у меня. Шляпка гриба оторвалась от ствола — мы с Мортенгейном оба посмотрели на неё с недоумением.
— Тогда я пошёл договариваться о комнате, — кивнул, поднимаясь с тополя, профессор с таким видом, будто все происходящее шло по заранее продуманному плану.
— Нет, стойте!
Мортенгейн моментально остановился.
— Запечатление… все ещё работает?
— Да. Разумеется. Я слишком мало предавался постельным утехам с другими дамами.
— Что ж так? — я прищурилась, но сарказм, моя надежная броня, никак не желал возвращаться.
— Не вставало.
— Фу, профессор!
Мортенгейн с самым невинным видом развёл руками.
— И вы по-прежнему будете меня слушаться?
— Попробуй, Аманита. Тебе бы всё развлекаться с немолодым, страшным и стрёмным дуплишем да пытать его неизвестностью, безжалостная девчонка.
— Матильда, — поправила я, и он кивнул.
— Матильда.
— И эти два месяца вы..?
— Искал тебя и этого мальчишку-недолафийца. Он, видишь ли, дал дёру почти сразу же после тебя. Кстати, как ты выбралась из лечебницы?
— Лечебницы? Надеюсь, не для душевнобольных? — попыталась я оттянуть объяснения.
— Именно для душевнобольных. Гланию поместили туда до выяснения всех обстоятельств, а тебе полагалось быть рядом. К счастью этот мальчишка, Шэд бы его погрыз, смог с ней договориться. Я бы не смог… слишком хотелось прибить мерзавку.
— Почему вы ушли от меня? — выпалила я. — Ответьте!
— Когда это я от тебя ушёл?
— Когда Истай вкалывал мне противоядие от яда гарпии.
Спокойствие изменило профессору. Он сжал перед собой руки, уставился на собственные пальцы, несмотря на нездоровую худобу, гибкие и красивые.
— Я бы не смог это выдержать. Знал, что тебе будет очень больно. Я… мог сорваться и не дать ему, несмотря ни на что… Мне-то на самом деле безразлично, как ты выглядишь, но… Я очень виноват перед тобой, девочка моя.
Это было неожиданно и странно.
— А кто хотел узнать цвет моих глаз? — глупо спросила я. Профессор невесело ухмыльнулся.
— Это разные вещи. Хотел… и хочу. Но это ничего не изменит. Цвет глаз — или даже их наличие.
— Мне очень жаль, — совершенно искренне сказала я. — Если вы говорите правду… мне действительно очень жаль, что всё так случилось. Если бы я только смогла как-то это прекратить…
— Всё в порядке, — он снова улыбнулся, но на этот раз мягче, и наконец-то посмотрел на меня. От этого взгляда у меня всё сжалось в животе. — Для тебя, наверное, дико звучит, но я-то не человек, моя Матильда. Для меня это часть моей природы. Если бы ты будешь не против, это стало бы счастьем. Но принуждать тебя я не буду. Это очень непросто, — Мортенгейн сделал какой-то насквозь иронический жест, словно указывая на себя. — Могу только предложить максимум. Себя.
— Вы говорили, что семья, её мнение, для вас важно…
— Это так.
— Что же изменилось?
— Переосмыслил приоритеты.
Мы помолчали. Свой горящий звериный взгляд Мортенгейн спрятал за сомкнутыми веками, и теперь он казался просто безмерно уставшим мужчиной, которому нечего терять.
— Тогда… ты можешь ненадолго принять свою волчью ипостась? — тихо спросила я, чувствуя головокружение, как перед прыжком с большой высоты.
— Зачем? — кажется, он растерялся. И попытался прикрыть растерянность сарказмом — своей персональной надёжной бронёй. — У тебя настолько изменились вкусы и предпочтения?
— Не говорите ерунды. Не говори. Вартайт…
Он дёрнулся и расстегнул пуговицу на рубашке. Я невольно отвела глаза — совершенно забыла об этих дуплишевых сложностях с одеждой.
Раздевался он дольше, чем перевоплощался. Уже через пару минут чёрный волк смотрел на меня в упор.
— Думай, что хочешь, но мне так проще, — облизнув губы, пробормотала я. — Проще с тобой разговаривать. Я ужасная трусиха, Вартайт.
Протянула руку и коснулась его бархатного чёрного лба. Опустилась на колени, почесывая за ушами. Волк замер передо мной неподвижно.
— Я всё ещё боюсь тебе поверить.
Волк ткнулся узким длинным носом мне в ладонь.
— И в то же время мне страшно, что ты говоришь правду. Я не хочу делать тебя несчастным. Знаю, что не виновата, но не могу придумать выхода. А если я уеду очень далеко?
Волк негодующе рыкнул, треугольные уши встали торчком.
— А если меня вообще… Не будет? Ты освободишься? Тебе станет легче?
Стоявший доселе каменным изваянием зверь не просто дёрнулся — налетел на меня черным вихрем, опрокидывая в мягкую шуршащую листву. Я моргнула, пытаясь приподняться — и увидела над собой вполне человеческое лицо в обрамлении длинных чёрных волос.
— И думать не смей, балда малолетняя!
— Вартайт, — прошептала я, наслаждаясь этой долгожданной близостью. — Вартайт, мне правда очень жаль…
— Не смей, — отозвался он, не прикасаясь ко мне, просто разглядывая и вдыхая запах. — Так вышло, вот и всё. Меня всё устраивает. Я просто… жду твоего решения. Каким бы оно ни было — но, естественно, не таким.
— Ты больше меня не хочешь? — спросила я неожиданно для себя.
— С чего ты взяла?
Пряный запах прелой листвы дурманил, как тот самый пресловутый грибной отвар.
— Ты… — это было сложно объяснить вот так, словами и вслух. Очень стыдно и очень глупо. — Ты меня совсем не трогаешь.
— А чем я, как ты думаешь, занимался всё это время? Учился держать себя в лапах. Получалось так себе, но я упорный. Не хотелось сорваться
