Неприятные звуки прервали его мучительные раздумья. Шапиро рвало. Он кашлял, хрипел, стонал, конвульсии сотрясали плечи, грязные потоки текли по груди в животу. Колени Адамчика едва не подкосились, все поплыло перед глазами. Стараясь сдержаться, он уставился невидящим взором в большое белое пятно на противоположной стене, а в ушах звенело от звуков пощечин, сыпавшихся на беднягу Шапиро. Весь трясясь от страха, Адамчик молил бога, чтобы тот помог ему устоять.
— Свинья супоросая! — орал взбешенный Магвайр. — Паршивый вонючий боров! Тебя бы стоило заставить вы-
лизать всю эту гадость, скотина. А ну марш за шваброй! И чтоб через минуту было чисто! П-шел вон, мерзавец!
«Какой же я дурак, — продолжал мучиться Адамчик. — Думал, что все уже позади, что дело сделано и я уже без пяти минут морской пехотинец. А что на самом деле? Сейчас этот негодяй наткнется на четки, начнет издеваться, терзать. Я, конечно, не выдержу, и все повторится, как в тот раз. Снова я стану всеобщим посмешищем, снова Двойным, а то, гляди, и Тройным дерьмом, подонком, сосунком, вороной на куче дерьма, паршивым, грязным, поганым червяком… Что еще придумает теперь Магвайр? Он ведь ни за что не простит это нарушение. Да и не только это. Он ничего не прощает. Обязательно устроит расправу. Вопрос только в том, что будет на этот раз, как долго будет меня терзать и смогу ли я выдержать».
Адамчик уже почти зримо представил себе штаб-сержанта, стоящего перед ним с четками в руках, видел, как тот поднимает руку для удара, ощущал себя падающим на землю.
«Что же делать? О боже, что мне делать? Как спастись, уцелеть? Ну что плохого в этих четках? За что же муки и эта вечная пытка? За что?»
Мысли его все убыстряли ход, скакали, цепляясь одна за другую, путались, куда-то пропадали и снова возникали.
«А стоило ли вообще, — возникла вдруг странная мысль, — прятать четки от Магвайра? Он ведь не безбожник какой-нибудь. Да и не сатрап тоже. Надо думать, он не казнит тех, кто верит в бога. И не его вина, что рядовой корпуса морской пехоты Адамчик вздумал нарушать установленный порядок, действовать вопреки присяге. Кто разрешил этому Адамчику прятать неположенные вещи в неположенном месте? Так при чем же здесь штаб-сержант Магвайр? На его месте любой „эс-ин“ был бы возмущен не меньше. Хотя бы тот же Мидберри. Правда, Мидберри, возможно, спокойнее реагировал бы на это нарушение. Но это уж не вина, а беда Магвайра, что он так близко принимает к сердцу всякие случайности. Для него любая ошибка — это происшествие».
И вдруг он увидел стоящее неподалеку большое мусорное ведро. Выкрашенное алюминиевой краской, сквозь которую в нескольких местах проступала ржавчина, оно находилось всего в каких-то полутора-двух метрах от его койки, чуть-чуть левее. Бросить туда четки было бы секундным делом.
На мгновение эта мысль показалась ему святотатством. Выкинуть освященные в церкви четки в поганое мусорное ведро! Да как он подумать-то о таком осмелился? А как бы среагировал на такое кощунство его духовный наставник, отец Матузек? Показалось, что он входит в исповедальню, рассказывает все духовнику, пытается выйти. «Нет, нет, — удерживает его священник. — Ни в коем случае. Это же смертный грех. Подумай, что ты делаешь». Но Адамчик не слушает, он выходит из церкви, и тяжелая дубовая дверь бесшумно захлопывается за его спиной.
Неожиданно пришедшая в голову идея уже не оставляла его. «А действительно ли это такой уж грех? — убеждал он сам себя. — Если бы кто-то потребовал от меня публично отречься от веры, предать святого Стефана, побитого каменьями, святого Иоанна, чья отрубленная голова кровоточила на серебряном блюде, или святого Петра, распятого вниз головой на кресте, я с гневом и возмущением бросил бы гордое „нет“. Что бы со мной ни делали, как бы ни пытали, я от веры бы не отрекся. Пусть вырывают ногти, выкалывают глаза, кастрируют, сжигают заживо, бьют камнями и даже бросают в кипящее масло — я не отступлюсь. Это точно. Святые мученики терпели, вытерпел бы и я, если бы потребовалось».
Но здесь-то все совсем по-другому. Разве кто-нибудь требует отречения или самопожертвования? Велика ли доблесть, есть ли хоть малейшая крупица здравого смысла в том, чтобы возводить пустяковое происшествие в какой-то священный принцип? Это же просто смешно (и он даже рассмеялся про себя). Только дурак стал бы упираться. Дурак и святой. Святой и дурак. Вот уж действительно сравнил, поставил на одну ступеньку.
Стараясь не двинуться с места, он осторожно стал протягивать руку в сторону подсумка. Дотянулся и тихо-тихо влез пальцами в кармашек, зацепил нитку бус, вытянул ее. Еще мгновение, и рука опустилась на место, вытянувшись вдоль бедра. Четки лежали в сжатом, потном от волнения кулаке.
Он снова взглянул на ведро и в этот момент заметил внимательно наблюдавшего за ним Хорька. Адамчика даже в холод бросило. «Этот скот, наверно, вообразил, — подумал он, — что я вытащил из подсумка краденые часы». Осторожно разжав пальцы, Адамчик выпустил из кулака крестик и несколько бусинок: пусть видит, что в действительности было у него в руке. Для верности даже незаметно кивнул Хорьку, чтобы тот посмотрел, и с облегчением вздохнул, когда увидел, что на толстых губах солдата мелькнуло что-то вроде улыбки. Слава богу, кажется поверил!
Отведя руку за спину, он переложил четки в другую ладонь. Надо бросить очень точно. Чтобы, не дай бог, не промахнуться. Да и тихо надо все это сделать, без звука. Он снова смерил глазами расстояние. Пожалуй, можно попасть. Подождал еще несколько секунд. Казалось, что крестик и бусинки четок вот-вот расплавятся в его горячей ладони. Надо бросать. Искоса он все время следил за Магвайром и, когда тот подошел к солдату, стоявшему последним в противоположной шеренге, сделал точный бросок. Сердце колотилось как бешеное, пот бежал по спине и струйками стекал между лопаток, но все сошло благополучно, дело было сделано. Четки, описав ровную дугу, неслышно юркнули в ведро. Магвайр ничего не заметил.
Адамчик почувствовал, будто он заново родился. На душе сразу стало легко и спокойно. И неважно, что он совершил богохульство. Зато теперь можно не бояться сержантского гнева. Он снова дышал глубоко и спокойно, странная тяжесть, сковывавшая перед этим руки и ноги, улетучилась без следа. Ему казалось, будто кто-то снял с него чугунные оковы, освободил душу и тело, вернул наконец-то им долгожданный покой.
Магвайр осмотрел всех новобранцев, но так ничего и не нашел.
— Ладненько, — бросил он свое любимое слово, будто и не был взбешен до предела. — Оч-чень хорошо. Так и запишем. Вы, скоты, поди, думаете, что ваш сержант-инструктор свои часы все ищет. Ни черта подобного. Плевал он на часы. Он признания от вас добиться хочет. Чтобы парень с ловкими руками сам признался. Или кто другой, кто знает. Ну, а раз уж вы не желаете, так пеняйте на себя. И вор, и весь взвод за компанию. Все теперь вы в ответе. И я уж с вас спрошу по-полному. Постараюсь, будьте уверены. В морской пехоте ведь все за одного в один за всех. Один украл, все отвечают.
Он стоял посредине кубрика, уперев руки в бока, покачиваясь на каблуках. Солдаты стояли так тихо, что даже дыхания не было слышно, только пол под ногами у сержанта чуть-чуть поскрипывал.
Адамчик молча молился, выпрашивая у бога, чтобы тот заставил вора сознаться. Пусть даже это будет не вор, пусть кто-то невинный, все равно. Его накажут, он пострадает понапрасну, но это спасет от истязаний целый взвод. За что людям такая мука? И если бы можно было хоть чем-то помочь. Но чем? Да и ему ли это под силу — полудурку недоделанному, как считает Магвайр. Подонку, пытающемуся пробиться в морские пехотинцы. Вот если бы кто-нибудь из тех, кто посильнее, решился, тогда другое дело. Такому парню ведь все равно ничего не сделают. Ну, возьмет он вину на себя, схлопочет что-то, а к выпуску уже опять как огурчик. Да нет уж, где там. У таких духа хватает только слабых обижать. А на большее у них кишка тонка. До чего же он ненавидит этих здоровых, самоуверенных, спесивых нахалов. А еще взводом себя зовут, в одном кубрике живут, одним воздухом дышат. Цыплячье племя. Инкубатор поганый. Курятник. И хватает наглости рассуждать о полковом духе, войсковом товариществе, коллективе. Да какой там, к черту, коллектив! Какое товарищество! У них в кубрике ведь в пору лозунг вешать: «Всяк за себя! Каждый паршивый червяк спасает только свою шкуру!» Да, наверно, и в любом кубрике в морской пехоте тоже. Одним ведь миром мазаны. Верно Уэйт тогда говорил, что тут всяк только себя за человека считает, а другого готов растоптать и в пыль стереть, лишь бы самому выбраться. И растопчет. Как пить дать, растопчет. За медный грош.
— Сэр!
В гнетущей тишине казармы это слово прозвучало как выстрел. Адамчик даже вздрогнул, огляделся, пытаясь понять, кто крикнул. У него вдруг затеплилась надежда: неужели кто-то решился? А может, это сам вор? Чего, мол, ждать — семь бед, один ответ. Все равно рано или поздно… Магвайр ведь поклялся докопаться.
