– Его убил тот же человек, который сегодня пытался убить вас. Он это признал. Небольшие манипуляции с парашютом и все дела.
Из Данишевича словно выпустили воздух. Он сник и повесил голову. Надо было добивать.
– Яков Ильич Раушенблюм.
– Это мой коллега и товарищ по учебе. Он утонул.
– Интересное совпадение. Но он тоже сотрудничал с «Парусом». Хотите еще?
Данишевич отчаянно замотал головой, но это Макарова не остановило.
– Кроме Раппопорта в Сибири погибли Михаил Андреевич Кречетов, 48 лет, химик, ДТП, и Равиль Маратович Гайнутдинов, 55 лет, профессор криптографии, смерть от алкогольной интоксикации. Здесь в Москве – Ремезов Борис Леонидович, профессор Института мозга, обширный инфаркт, вызванный ошибкой в приеме лекарств, – закрыв глаза монотонным голосом начал говорить Макаров. – ваш коллега Раушенблюм Яков Ильич, видный теоретик нейрохирургии, утонул в подмосковном пансионате, хотя плавал, как дельфин. Коваленко Сергей Андреевич, доктор педагогических наук, как ваш Раппопорт, убит при уличном ограблении. Богосян Армен Арбакович, профессор социологии, пропал без вести. Ехал на собственном «Рендж Ровере» из Питера в Москву и исчез, машину нашли брошенной в Тверской области. Все они имели дело либо с «Парусом», а Богосян еще и являлся его совладельцем. Либо с неким проектом под кодовым названием Зэ-Дэ или Три-Дэ – это мы еще выясняем.
– Зэ-Дэ, – убитым голосом сказал Данишевич. – ФСБ убивает участников этого проекта?
– Этого я пока не утверждал, – сказал Виктор. – Мы знаем, что людей убивают. Но кто – это как раз и есть цель нашего расследования. Расскажите, Лев Борисович. Что это за проект ЗД?
Данишевич тяжело вздохнул, решаясь. Но перспектива сохранить верность подписке и стать мертвым, похоже, его не очень прельщала. Поэтому решение пришло быстро.
– Я не знаю, что означает эта аббревиатура. Кажется, это просто первые буквы фамилий авторов проекта. Но я с ними незнаком. Мы все работали над узкими задачами и всей картины не видели. Хотя, признаюсь, было очень интересно. Сами мы между собой расшифровывали эти буквы как «Злые Дети».
– Злые дети? – удивился Виктор.
– Да. И это самое неприятное в той нашей работе. Мы работали с детьми. А точнее – проводили над ними эксперименты.
На голове Макарова зашевелились волосы, а боль в затылке стала невыносимой. Но он собрался с силами и не подал вида.
– То есть вы, как нейрохирург, делали операции на детских мозгах? – Виктор нарочно сформулировал вопрос максимально жестко.
– Что вы! Что вы! – доктор даже замахал руками. – Нет, конечно! Во-первых, это было двадцать лет назад. Это сейчас я светило и солнце российской нейрохирургии, – в голосе Данишевича хватило сарказма, чтобы понять его ироничное отношение к собственным регалиям. – А тогда я был пусть блестящим, но все же начинающим ученым. Никто бы мне не доверил операцию на мозге.
– А во-вторых?
– А во-вторых, в рамках той работы в моей специальности – нейрохирургия – главным являлась составляющая «нейро», а не «хирургия». Наша группа работала над изучением физических параметров и изменений в мозгах опытной группы. Я, конечно, не знал и не знаю ни целей, ни методов тех, кто заправлял проектом, но у меня сложилось ощущение, что наша группа специалистов по нейрохирургии являлась, как бы это сказать… контрольной, что ли. То есть мы следили за тем, происходят ли органические изменения в мозгу в результате работы тех, кто ставил реальные эксперименты.
– К вам ходили «на просветку», – пробормотал Виктор, с трудом сдерживая желание обтереть вспотевшие ладони об штанину.
– Да, – брови Данишевича удивленно приподнялись. – Так у нас это называлось. «На просветку». Вы удивительно осведомлены. Могу ли я спросить…
– Нет, – мягко, но непреклонно ответил Виктор. – Для чистоты эксперимента я не буду посвящать вас в то, что мне уже известно, чтобы вы – не специально, конечно – не стали мне подыгрывать. Знаете, есть такой феномен, когда допрашиваемый помимо своей воли, с благородной целью помочь следователю, начинает едва заметно подправлять свои показания так, чтобы они подтверждали версию следователя. И в результате истинная картина получается с искажениями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Да, понимаю, – согласился Данишевич. – это как заглянуть на последнюю страничку учебника, где пишутся ответы, и потом подгонять решение так, чтобы не решить задачу на самом деле, а получить искомую цифру.
– Я рад, что вы меня понимаете. А какого рода эксперименты ставились участниками проекта?
– Я же говорю – я не знаю. У нашей группы была очень узкая и, я бы сказал, технологическая задача. Мы, конечно, общались с людьми из других групп. Но мы все находились под подпиской о неразглашении. И вели себя соответственно. Но по малочисленным оговоркам и фразам мне показалось, что большинство молодых специалистов – а среди нас преобладали как раз люди молодого возраста – тоже имели узкие задачи. А более масштабными вопросами занимались люди постарше, начиная от уровня начальников лабораторий и выше.
– Где находилась ваша лаборатория?
– Там же где и все остальные. Это был, если мне не изменяет память, некий то ли пансионат, то ли интернат номер…
Данишевич задумался, и Макаров подсказал:
– Сорок семь.
– Да, точно, сорок семь. Элитное учебное заведение. Школа для детей…
– Талантливых родителей, – с улыбкой закончил за него Виктор.
– Да, – вздохнул Данишевич. – За собственные деньги большие люди отдавали своих чад под микроскоп исследователей. Ужасно.
Где-то в лесу громко закричала какая-то птица. На столе ожил «секретный» телефон Виктора. Его номер он давал единицам самых проверенных людей. Его не знал даже Вася-Вася. Звонила Ольга.
– Не появляйся в Комитете, – коротко сказала она, когда Виктор поднял трубку. – Ты в розыске. Пока заляг на дно, иначе тебя упакуют сразу, как увидят. Я попробую что-то придумать.
– Я тебя понял.
– Как клиент? Говорит?
– Очень много интересного. Очень. Но нужно больше.
Виктор нажал «отбой». Все складывалось плохо. Он не мог позволить дать себя «упаковать». След только начал вырисовываться. Даже если он отобьется от обвинений, он все равно потеряет дело. А то и должность. И след точно остынет. Нет, нужно выкручиваться самостоятельно.
– Я вам как-то помог? – спросил Данишевич.
– Что? Ах, да, конечно. Еще очень много неясного с этими Злыми детьми. Кстати – почему они злые?
Данишевич пожал плечами.
– В лагере было много детей самого разного возраста. Многие из них ни в каких экспериментах и программах не участвовали и действительно просто проходили курс интенсивного и углубленного изучения как школьной программы, так и факультативных дисциплин. Но тех, кто шел по проекту, мы отличали сразу. Они были… жесткие, целеустремленные, неэмоциональные. Не роботы, нет. Скорее… я не знаю… Вы смотрели старые фильмы про революцию и гражданскую? Вот эти юные пионеры и комсомольцы, с холодным взглядом и горячим сердцем, готовые убить и умереть ради рабочего дела. В них было что-то общее с этими Злыми детьми.
Виктор вздохнул. Тот, кто сейчас руководил его действиями, сидя в его голове, именно такой. Убить и умереть. Но лучше убить. Он активно не нравился Виктору, но у него была лучше реакция. Поэтому говорить «что ж я наделал» приходилось всегда вслед. Это не могло не беспокоить. Но и следовало признать, что этот второй Виктор подготовлен просто превосходно. Вот только уступать ему свое место настоящий Виктор не собирался.
– А знаете, – сказал Данишевич, – есть один человек, который может рассказать вам об этом эксперименте гораздо больше меня.
– И кто же это?
– Мы его называли «Мозгоправ». Он руководил группой психологии. Тогда он с нами, молодыми специалистами, не особо контактировал. Мы сошлись ближе гораздо позже, лет десять назад. Он уже пожилой человек. Но он работал с детьми непосредственно. Значит, он должен знать не только что с ними делали, но и зачем. А это, как мне представляется, гораздо более важный вопрос.
