Для той работы, которой занимался Бунаков, Финляндия была идеальным местом. После революции здесь осело немало активных офицеров. Не все они оказались стойкими перед жизненными испытаниями и преданными некогда принятой ими присяге. Но пока еще было вполне достаточно таких, — кто умел стрелять и ничем другим не желал заниматься. Их прибрал к рукам Бунаков. Держал на коротком поводке умеренными подачками и знал, что за хороший кус можно в любой момент спустить с цепи.
Финская разведка знала, чем занимается в Гельсингфорсе господин Бунаков, и оказывала ему негласную помощь. Шуцкоры еще не отказались от мечты о «Великой Финляндии», которая должна была объединить финские племена, проживающие на территории Советского Союза. Газеты кричали об угнетении карелов и утверждали, что на восток «Великая Финляндия» должна простираться до Урала.
Существенным было и то, что Финляндия имела с Советской Россией почти тысячекилометровую границу, протянувшуюся от Баренцева моря до Ленинграда. В Карелии граница проходила по дикой тайге, озерам, мхам и торфяным топям, где редкие заставы красных не всегда могли заградить путь проводникам, знающим потайные тропы и звериные переправы через болота. Еще севернее тянулись нехоженые тундры, где зимой границу можно было проскочить на быстрой оленьей упряжке.
Деятельность господина Бунакова в Финляндии не была секретом для правительства большевиков. Левые финские газеты пытались писать о якобы враждебной финским интересам деятельности, эмигрантских офицерских союзах и «братств», но цензура строго следила, чтобы такие нежелательные публикации не попадали в печать. Однако и она не могла, например, вырезать заметку в хронике происшествий, что загулявшие офицеры из «братства георгиевских кавалеров» заставили в ресторане оркестр играть «Боже, царя храни», а потом били бутылками зеркала и вступили в драку с подоспевшей полицией.
Большевики заявили несколько официальных протестов по линии министерства иностранных дел Финляндии. Финны ответили, что о деятельности каких-либо враждебных эмигрантских групп официальным органам ничего не известно. К скандальным заметкам в хронике дипломатам было трудно прицепиться. Мало ли случается происшествий в ресторанах? Это дела частного порядка, к государственным интересам отношений не имеют, и с ними должна разбираться уголовная полиция.
Получив известие, что в Гельсингфорс прибывает личный представитель генерала Кутепова, Бунаков уединился в своем кабинете, чтобы еще раз просмотреть последние материалы и шифровки. Перелистывая бумаги, хранившиеся в тайнике за стенкой книжного шкафа, Бунаков нашел несколько листов, исписанных косым быстрым почерком. Листки уже пообтрепались на сгибах, чернила поблекли, и бумага залохматилась по углам.
Бунаков вздохнул и стал перечитывать давнее письмо Сиднея Рейли.
Автора письма уже не было в живых. Стреляного воробья, матерого разведчика перехитрили чекисты. В сентябре 1925 года Рейли попался на удочку ОГПУ, проводившего тщательно разработанную контрразведывательную операцию, перешел советскую границу и попался в руки красных.
Крупные провалы испугали генерала Кутепова, собравшегося было лично приехать в Финляндию, где Бунаков сколачивал группу боевиков-террористов. Генерал предпочел пока отсиживаться подальше от русской границы и посылать в Финляндию доверенных подручных.
«Визитеры» пыжились, напускали на себя важный вид, говорили значительным голосом пустяковые, трескучие фразы.
Никто из них не мог заменить Бунакову могущественного покровителя и наставника, человека, располагавшего в Финляндии большими возможностями, незабвенного и милого сердцу Сиднея Джорджа Рейли.
Бунаков бережно вынул листки и стал перечитывать последнее письмо Рейли.
«…Третий способ, вне которого, по моему глубокому убеждению, нет спасения, — это террор. Террор, направляемый из центра, но осуществляемый маленькими независимыми группами или личностями против отдельных выдающихся представителей власти. Цель террора всегда двоякая: первая — менее существенная — устранение вредной личности, вторая — самая важная — всколыхнуть болото, прекратить спячку, разрушить легенду о неуязвимости власти, бросить искру. Нет террора, значит, нет пафоса в движении, значит, что жизнь с такой властью еще не сделалась фактически невозможной, значит, движение преждевременно или мертворожденно…»
— «Мертворожденно», — повторил Бунаков, закурил папиросу и посмотрел в окно, за которым притухал серый день. Было начало апреля, а весна еще не чувствовалась. С Балтики надоедливо дули сырые, знобящие ветры. Они приносили липкий снег, тяжело просыпавшийся на остроконечные крыши, на тротуары, на мостовые из тесаного гранита. Даже финны, привычные к капризной погоде своей холодной земли, и те ворчали, зябко кутаясь в воротники.
Бунаков взял следующий листок.
«…Я уверен, что крупный теракт произвел бы потрясающее впечатление и всколыхнул бы по всему миру надежду на близкое падение большевиков, а вместе с тем деятельный интерес к русским делам. Но такого акта еще нет, а поддержка Европы и Америки необходима уже в начальной стадии борьбы. Я вижу один путь приобрести ее».
Умная голова была у Сиднея Рейли. Но на одних словах и лозунгах далеко не уедешь. Бунакову вспомнилась восточная пословица: «Хоть сто раз скажи слово «халва», во рту слаще не будет».
Нужен, очень нужен крупный теракт…
* * *
Кутеповским эмиссаром на сей раз оказалась Мария Владиславовна Захарченко-Шульц, родственница и доверенное лицо генерала. Миловидная, с энергичными жестами дамочка, вместо того чтобы заботиться о муже и воспитывать детей, с увлечением играла в тайные заговоры, пароли, шифрованную переписку, явки и маскарады с темными очками и накладными бородами.
— От организационного этапа мы должны перейти к конкретным действиям, — безапелляционно заявила она при встрече с Бунаковым. Закурила тонкую папироску и покровительственно кивнула представителю «николаевцев». — Генерал весьма доволен вашей работой…
— Польщен отзывом, — вежливо ответил Бунаков.
Ему, боевому офицеру, награжденному «георгием», командовавшему полком во время брусиловского прорыва, было трудно принимать в качестве начальства эту темноглазую дамочку завлекательных форм. Вместо того чтобы выслушивать указания о таких делах, куда женщинам меньше всего требуется совать нос, Бунаков с удовольствием бы пригласил Марию. Владиславовну поужинать в ресторане, а потом отвез бы до утра в собственную холостяцкую квартиру.
