Профессор Неон и доктор Иван убедились, что пульса у Эры уже нет, переглянулись, посмотрели на меня.
Я отрицательно качаю головой.
— Ничего не меняется, — через силу произношу я. — В свое время и я займу место рядом с ней.
Больше мы не произносим ни слова.
Медленно, один за другим, заходим мы в прозрачную камеру. Укладываем Эру в предназначенный для нее саркофаг.
Включать систему анабиоза уже не нужно.
Долго смотрю я через прозрачную крышку на дорогие мне черты, пытаясь увидеть их на изменившемся лице покойной.
Неон дотрагивается до моей руки.
Надо идти.
Никто не произносит пышных речей, как в крематории при похоронах академика Петрова. Скромная Эра, просвещавшая людей Толлы, инков и шумеров, нашедшая друзей среди людей современности, уходит из мира при полном молчании. И в этом молчании особая торжественность, особая значимость!
Мне не передать, что чувствую я в ту минуту и что испытывал до того каждый день, видя, как сгорает моя Эра. Неон и Иван, взяв меня под руки, выводят из «Хранилища Жизни», которое уже перестало быть им, превратившись в Первый космический мавзолей, прозрачный склеп, который будет вечно двигаться меж звезд.
Прозрачная стенка «Хранилища Жизни» стала медленно отодвигаться. Эра уходила от меня навеки.
Эра уходила в серебряную чернь космоса. Я еще и еще вглядываюсь через прозрачные стенки и крышку гроба, пытаюсь навсегда запечатлеть в памяти черты любимого лица.
И вдруг мне кажется, что я вижу мою прежнюю прекрасную Эру, спокойную, задумчивую, нежную. Она словно уснула, ожидая меня, чтобы вновь проснуться через несчетные тысячелетия молодой для нового молодого поколения фаэтов, обитающих в солнечной системе.
Я не могу отделаться от этого наваждения. Да, я успел увидеть ее снова прекрасной!..
Камера настолько отошла от орбитальной станции, что разобрать что-нибудь внутри ее уже невозможно.
Перед тем как спуститься в лифте в жилые помещения с искусственной гравитацией, я еще раз смотрю на развернутый в небе звездный шарф. Одна из звезд особенно яркая.
Это отошедший от нас космический мавзолей. Это последним лучом своим светит мне моя Эра.
ЭПИЛОГ (СТО ЖИЗНЕЙ)
«Что человек делает, таков он и есть».
Гегель
«От человека остаются только дела его».
М. Горький
В знаменательный день возвращаюсь я снова к своим запискам, чтобы завершить их этими мудрыми словами земных мыслителей.
Выйдя из «Хранилища Жизни» после холодного сна, я дал себе слово вернуться к рукописи лишь после пробуждения Эры. Она уснула последним сном — и я совсем забросил летопись нашей с ней жизни.
Но сейчас, когда мне и моему другу Далю обоим минуло по сто лет (не считая тысячелетий моего сна), мне раньше, ему позже, я снова берусь за пожелтевшую рукопись, на страницах которой оживают столь непохожие один на другой периоды моей жизни. Да полно! Периоды ли? Не вернее ли сказать МОИ ЖИЗНИ? Ведь я прожил едва ли не сто жизней!
Я листаю рукопись — и все они проходят чередой.
Заботой земной медицины и внука Даля академика Ивана Неоновича Петрова мы с Далем не считаемся на Земле глубокими стариками. Может быть, потому, что нисколько не менее подвижны, чем четверть века назад. Нас не лечили от старости все это время, а учили избегать ее, не поддаваться ей.
Эти четверть века для Даля прошли в трудах создания новой марсианской атмосферы по плану Космического Переливания Крови, потребовавшему для своего выполнения три четверти столетия.
И все эти семьдесят пять лет я был не только марсианином или землянином, я был потомком фаэтов, исправлявшим трагическую ошибку предков.
Двадцать пять лет прошло с того горького мига, когда прозрачный мавзолей растворился в космосе, унося к звездам мою Эру. В памяти моей она сохранилась по-прежнему юной, прекрасной и немного грустной со своей кроткой улыбкой на нежном лице и задумчивым взглядом темных матовых глаз.
И вот, увы, без нее мы летим с Далем на новую, пышную и щедрую планету, которая раскроет объятия коренным своим жителям, миллион лет прятавшимся в глубинных убежищах с искусственным воздухом. Новое поколение воспользуется трудами своих отцов и братьев (с Земли!) и выйдет из недр планеты под ее новое, приветливое небо!
Я помню неуклюжего маленького жреца, служившего нелепой религии страха. Большеголовый и хилый, он олицетворял собой трусливый отказ марсиан от выхода на поверхность планеты, где уничтожены были все оазисы растений.
Растений! Старый жрец не хотел и слышать о них! Пришельцы с Земли, увидев оазисы, сразу догадаются, кто их возделывает, и захватят подземные убежища, чтобы вырывать в своей безмерной жестокости сердца мариан.
Напуганный маленький жрец, по доброте своей спасший засыпанных песком землян, не желал им зла, но и не хотел, чтобы они передали на Землю весть о существовании мариан.
Надо было видеть смятение жреца, когда он тогда слушал страстную речь юного и неукротимого Даля:
— Что знаешь ты, добрый слепец, о растениях земного мира, взрастившего нас, людей, твоих братьев? Слушай, как говорит о них мой друг Ян Пазар, земной поэт: «Сотни тысячелетий рос человек на лоне природы, научился добывать огонь, делать дубины, топоры, луки и стрелы для охоты на зверей, возделывал землю, сеял, сажал, собирал урожай, покинул пещеры, переселившись, наконец, в жилища, построенные его руками (чего не знаете вы, мариане!). И всегда его окружали цветы, травы, деревья, служа ему, защищая и возвышая его! Он привык видеть их, обонять, ощущать на вкус, прислушиваться к ним. И они предупреждали его об опасности шорохом листьев, треском сухих сучков, а своей звучащей тишиной вселяли в него покой и светлую мечту». Ты не знаешь растений, жрец, запретивший их! Они всегда миролюбивы и добры. И нет среди них безобразных цветков, угрожающих стеблей или враждебных стволов. Потому человек привязался к этим дружественным существам, растущим из земли. Они давали ему пищу, одежду, исцеляли его раны и болезни, пленяли своей красотой и благоуханием. И не просто пленяли, а вселяли в него бодрость, любовь к жизни и вдохновение! И никто толком не знал, что за флюиды, биотоки или эманации излучают растения, одаривая ими человека. Цветы были воплощением красоты. И человек стал украшать ими себя, свою жизнь. Цветы, травы и деревья так сплелись с человеком, что, казалось, стали способом выражения его ощущения и чувства, его страсти и привязанности. В древних наших письменах и легендах за свойственные им чудеса, целительные свойства, красоту и краски растениям приписывали божественность. И растения становились гербами правителей и государств, символами героев и святых, эмблемами праздников и событий, выражением любви и страсти, знаками восхищения и поклонения! Если цветы и травы появлялись и исчезали на глазах человека, то мимо растущих деревьев успевало пройти не одно поколение людей. Деды, а потом внуки видели, как становились все выше и толще деревья, ежегодно одаривая всех плодами. В холода они умели сбрасывать листву, засыпая терпеливым сном, чтобы с новым теплом ожить снова. Неудивительно, что для людей деревья стали воплощением силы, плодородия, вечной жизни! Самое старое дерево живет на Земле более шести тысяч лет. Твой предок и соплеменник, Инко Тихий, пробывший в холодном сне время смены четырехсот поколений людей, пережил всего два поколения таких деревьев. Как же можете вы, мариане, из-за нелепого страха добровольно отказаться от такой радости, как растения?!
