Целую. Твоя Яна».
Ответное письмо Артема погрузило меня в еще большую депрессию. Он писал что-то маловразумительное о долге, о порядочности, о семье. Рассуждал о родителях и детях. Рассказывал, как переживает по поводу наших отношений его мама: тайком постоянно подсовывает ему разные книги и религиозные статьи, в которых говорится, что разрушение семьи – страшный грех. Что разлучение с отцом родного ребенка – грех непростительный вдвойне. Первый раз за все время Артем честно, не уходя от ответа, сознался, что и сам не знает, как теперь быть: столько людей может пострадать из-за нас.
Наверное, я должна была его понять и даже пожалеть, но мне самой стало слишком больно. Земля уплыла из-под ног от одного этого письма. Худшего оскорбления, сильнейшей пощечины, чем услышать в ответ на «Я люблю тебя» – «Задумайся о своем долге» просто нет! Не могут между собой разговаривать чувства и разум. Не в состоянии они друг друга понять. Если человек способен разглядеть такое количество препятствий – значит, не любит он. Не любит! Вот я-то ведь не вижу ни одного из них. Все это надумано. Господи боже мой! Как же напоминает мне наш мучительный роман историю бедного Костровицкого, неосторожно влюбившегося в дочку пастора – Анни Плейден. Его тоже изгнали, выдавили из своей жизни эти порядочные поборники безгрешности и приличий. Он, видите ли, оказался для них слишком непонятен, слишком привержен свободе. Может, и так. Только ведь главное было не в этом, а в том, что Анни его не любила! Иначе сбежала бы с ним, оставив далеко за спиной нравоучения матушки и отца. Значит, и Артем меня не любит.
В конце письма он смилостивился-таки надо мной: добавил в бочку дегтя ложку меда. «А если ты решишь переехать в Москву, не сомневайся – я тебе помогу. Сделаю все, что в моих силах, чтобы ты нашла работу и смогла стать независимой. Целую. Артем».
Нет, вы только посмотрите! Что ни говори, а мозг мужчины устроен каким-то совершенно загадочным образом. То есть вот что получается: разрушать чужую семью, в которой и так давно не осталось камня на камне, нельзя, у отца отнимать ребенка – подло, а искромсать сердце женщины на куски и предложить ей бросить родное чадо – нормально. Это можно. Она сильная, все сдюжит. Ну не верилось мне, что мой Артем настолько беспросветный идиот, что не понимает: в Москву я могу переехать, только оставив Катю. Бросив ее на бабушек-дедушек и бывшего мужа. У меня же в этой чертовой Москве ни квартиры, ни работы, ни денег. Вряд ли Артем под словом «помощь» имел в виду то, что он будет сам присматривать за Катериной, пока я стану обивать пороги в поисках работы, снимет нам квартиру и потом, непонятно каким образом, устроит мою дочь без прописки в детский сад. Ах да, еще и с поликлиникой договорится – нельзя же ребенка оставлять в чужом городе без врачей. Вот уж сомневаюсь! Тем более, ясно же сказал – не собирается он со мной вместе жить. А значит, и все эти проблемы я должна буду решить сама. Что ж. Я и смогла бы, наверное. Если бы у меня была его любовь! А так – ничего у меня нет, кроме ослиного упрямства и желания встать на ноги, добиться независимости любой ценой. Любой? Да. Но только не ценой разлуки с собственным ребенком. Я же без нее с ума сойду! Потому – ну это все к чертовой матери! Если он не хочет, не может, не умеет любить меня, я остаюсь. Обойдемся без Москвы. Переживем. Надо искать себя здесь, в родном, знакомом и привычном городе. Кто знает, может, после стольких мучений и невзгод Фортуна повернется наконец ко мне лицом. Сил больше нет созерцать ее волнительную, но так уже осточертевшую пятую точку!
Я поняла, что от Славы все равно уйду. Катенька еще слишком мала, чтобы развод оставил в ее душе неизгладимо глубокую рану. Подрастет и забудет. А если Артем все-таки одумается, она сможет привыкнуть к нему как к настоящему папе. И Слава все равно навсегда останется родным человеком – сколько пудов соли мы с ним вместе съели! Он же как брат. Будет часто к нам приезжать…
Нет-нет, прочь опасные мысли! С Катенькой мы станем жить только вдвоем, я буду любить только ее одну, заниматься, играть, читать ей перед сном. Выброшу из головы всех, кроме нее. Слава пусть общается с дочкой, сколько угодно душе. Мы только перестанем быть мужем и женой. Глупо же и бессмысленно продолжать грустное существование рядом с человеком, все чувства к которому давно растаяли и утекли в бурную реку прошлого. Разумеется, это только моя вина. Конечно, это я не берегла, не старалась, не умела. Но теперь уже слишком поздно. Не в состоянии я ничего вернуть – пусть лучше он будет счастлив с другой, пусть во второй раз ему повезет больше, чем со мной, сумасшедшей. Мы просто должны расстаться спокойно – как взрослые люди.
Оставался главный вопрос – как извернуться, чтобы самостоятельно прокормить себя и ребенка. Преподавательская ставка ассистента – это курам на смех, и, даже если удастся быстро получить должность доцента, а это еще не факт, ни о какой серьезной прибавке не приходится говорить. Можно, конечно, как все, опять заняться репетиторством, но в этом деле на стабильность рассчитывать нельзя: сегодня ученик пришел, завтра заболел, а послезавтра уехал с родителями на дачу. Ладно, если муж есть, который может на это время обеспечить. А так – сидишь и считаешь копейки, чтобы хватило на продукты до следующей зарплаты. Хотя чему тут удивляться? Сегодня все учителя и преподаватели так живут. Может, поэтому в последнее время среди них все больше и больше бездетных. Если уж человек не в состоянии себя обеспечить, куда тут рожать детей?!
Понятно, что от подобных размышлений на душе стало так тяжело, словно на нее возложили увесистый могильный камень. С преподаванием и наукой придется завязывать, как ни крути. Кому нужен теперь литературный поиск и рассуждения о смысле, кому интересны толкования авторских слов? Не до творческого полета, когда нечего есть. Эх, плакала кровавыми слезами моя голубая мечта защитить докторскую диссертацию к тридцати годам! И канет в Лету вдохновенная вера в силу искусства. Не будет больше радостных открытий. Забудется любимейшая книжная возня.
Но если я хочу независимости, нужно быть сильной, и к черту сентиментальные грезы! Железный характер и постоянная борьба – вот основы успеха. Переломлю себя как-нибудь. Если уж Аполлинер с его тягой к свободе, стремлению к поэтике в самой жизни снизошел до работы на какой-то там банковской должности, я-то уж точно переживу. Свыкнусь. Смирюсь.
Я поклялась себе не сдаваться, что бы ни случилось.
С трудом дождавшись момента, когда Катенька наконец заснет, я решительно обложилась телефонными книжками и собралась обзванивать знакомых и друзей, которые могли бы помочь с работой. Первым в списке шел Карим.
