Маленький и бесстрашный, пел ручеек. Она наконец свернулась в клубок на земле и уснула, совершенно измученная. Место было болотистое: прикосновение холодных папоротников вызывало озноб, земля пахла влагой. Никак не удавалось согреться. Рядом не было ничего подходящего для костра, а у нее уже совсем не осталось сил, чтобы снова встать и пойти в лес за дровами да еще разжигать костер. Хью крепко спал. Он лежал почти на животе, прижав к себе руки, чтобы согреться. Край красного плаща зацепился за папоротники и повис на них. Она заползла под этот краешек, прижалась спиной к спине Хью. Но это не помогло. Тогда она перевернулась на другой бок и под плащом обхватила его сбоку рукой. Так было теплее, так было спокойнее. Она камнем провалилась в сон.
Проснувшись, Ирена еще некоторое время лежала в теплых путах сна, в сонном ритме дыхания Хью и своего собственного, совершенно спокойная. В памяти, как на поверхности воды от брошенного камешка, расходились круги воспоминаний: вот она бежит по крутой узкой тропинке ко входу в пещеру, кричит что-то яростное, бежит и падает, поскользнувшись на камнях… наконец она села, выпутываясь из складок красного плаща. Все еще сонная, посидела, глядя на папоротники вокруг, на ручеек, на деревья, карабкающиеся по склонам ущелья, на голубоватые пропасти и дальние горные хребты, на бесцветное небо. Отползла назад, к ручью, и присела на корточки, чтобы напиться там, где вода у серого валуна образовывала маленький водоворот; тщательно умылась и вымыла шею и плескала водой до тех пор, пока не прояснилось в голове, потом отошла в сторону от тропы в лес. Когда она вернулась, Хью сидел сгорбившись, укутанный плащом. Его густые, жесткие светлые волосы после ее жалких попыток отмыть их от крови и грязи свалялись и торчали в разные стороны; на подбородке выросла густая щетина; он казался очень большим и измученным. Когда она спросила, как он себя чувствует, ему потребовалось довольно много времени, чтобы ответить:
— Ничего. Только холодно.
Она развязала сверток и достала еду. Предложила ему хлеба и мяса, но он даже руки из-под плаща не вынул. Как-то жалобно пожал плечами и сказал:
— Не сейчас.
— Давай, давай. Ты вообще не ешь… вчера да и раньше тоже…
— Не хочется.
— Ну тогда хоть попей.
Он кивнул, но не двинулся с места, чтобы пойти напиться к ручью. Помолчав, сказал:
— Ирена.
— Да? — откликнулась она, жуя вяленую баранину. Она умирала от голода и уже пожирала глазами его нетронутую порцию.
— Это… Где…
— Там, наверху, — сказала она, показав куда-то выше ручья. Он с отвращением посмотрел туда.
— А ОНО…
— ОНО мертво.
Хью содрогнулся: она хорошо видела, как сильная дрожь пробежала по всему его телу. Стало его жаль, но в данный момент ее гораздо больше занимала еда.
— Поешь немножко, — сказала она. — Так вкусно! Нам бы нужно уходить, пока не поздно. Если ты в состоянии, конечно.
— Нужно уходить… — повторил он за ней.
Она набросилась на кусок черствого хлеба.
— Надо уходить. Насовсем. К проходу.
Он ничего не сказал. Взял кусочек вяленого мяса, почти с отвращением пожевал его, потом отложил. Пошел к ручью напиться. Он двигался неуклюже, и прошло довольно много времени, пока ему удалось встать на колени и наклониться к воде. Долго пил, потом наконец поднялся, словно это был тяжкий труд. Красный шерстяной плащ он так и не снимал.
— Мне бы мою рубашку или хоть что-нибудь, — сказал он.
— Сейчас посмотрю, высохла ли она. Ее пришлось выстирать. И куртку твою тоже.
Он посмотрел вниз, на свои джинсы, задубевшие, покрытые черными разводами запекшейся крови, и сглотнул.
— Правильно. А где она? — Он увидел рубашку — девушка разложила ее на листьях огромного папоротника — и стряхнул с плеч плащ, чтобы ее надеть. Ирена наблюдала за ним и видела, как красивы его крупные, блестящие руки и шея. Ее сердце разрывалось от жалости и восхищения.
— Ты убил эту тварь, Хью! — сказала она.
Не без труда покончив с пуговицами на рубашке, он повернулся к ней. Они стояли неподвижно среди веерообразных папоротников и серых валунов и смотрели друг на друга.
— Ты меня опередила, — медленно сказал он, вспоминая миг, когда они вышли из-за поворота тропинки. — Ты побежала вниз… ты звала: «Выходи же!» Как ты решилась?.. Что заставило тебя сделать это?
— Не знаю. Мне уже тошно было бояться вот так. Я просто с ума сходила. А когда пещеру увидела… Когда я увидела пещеру, то знала, что ОНА там, а ты войдешь к НЕЙ в пещеру и никогда не выйдешь оттуда, и этого я вынести не могла. Я должна была вызвать ЕЕ оттуда.
Он заправил рубашку в джинсы, морщась при каждом движении.
— Ты говоришь «она»? — спросил он.
— Да, это была ОНА. — Ей не хотелось рассказывать о сосцах и тоненьких передних конечностях.
Он потряс головой, глядя больными глазами и все больше бледнея.
— Нет, ОНО… Вот почему я должен был убить ЕГО… — И протянул руку, словно ища опоры, и пошатнулся.
— Неважно. ОНО мертво.
Он стоял неподвижно, отвернув лицо, глядя на ручей.
— А шпага?..
— Перевязь и ножны где-то здесь, в папоротниках. А шпага… — Она, наверно, тоже выглядела бледной и жалкой, потому что он вдруг резко сказал:
— Мне она не нужна!
— Хью, я считаю, что нам следует идти дальше. Я хочу идти вперед. Если у тебя хватит сил.
— А между прочим, что все-таки со мной случилось?
— ОНО упало на тебя.
Он глубоко вздохнул; лицо его было совершенно растерянным.
— Тебе не кажется, что у тебя что-нибудь сломано?
— Да нет, я в порядке. Согреться вот не могу.
— Тебе бы надо поесть.
Он помотал головой.
— Тогда, может, пойдем? Здесь сыро. Может, тебя ходьба согреет.
— Верно, — сказал он, опускаясь на папоротники, прямо туда, где они спали.
Ирена начала собираться: увязала пакет с едой и все еще влажную куртку так, что легко могла нести все это, и отдала Хью красный плащ.
— Завернись в него как следует, смотри, он на шее завязывается. А твою куртку я пока понесу, она по дороге высохнет.
Он так неуклюже поднялся на ноги, что она спросила:
— У тебя с плечом все в порядке?
— Да, но бок болит, кажется, я что-то там повредил.
— А идти-то сможешь? — нервно спросила она, пряча испуг.
— Думаю, мне полегчает, когда согреюсь, — сказал он извиняющимся тоном.
— Я не знаю, где мы, — сказала она.
Они стояли на тропе там, где ручей метра в полтора шириной, журча, пересекал тропу, нырял в папоротники, в траву и бежал между корнями деревьев вниз по склону.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
