Тревога засосала сердце Ермака. Темное подозрение запало в душу.
– А что ежели?…
Но сам гнал от себя злые, страшные мысли лихой князь-атаман.
Еще день прошел. Не вытерпел Ермак. Велел коней седлать, собрал дружину, кинулся на поиски Кольца с его отрядом. Недолго искали. В глубине тайги нашли зарезанными сорок тел казацких с обезглавленным трупом седоусого есаула.
Предательски и зверски расправился с отрядом лукавый Карача, безжалостно умертвив казаков, всех до единого.
Света не взвидел Ермак. Грозным проклятием огласилась сибирская тайга – проклятием предателям-убийцам. А потом новая, страшная клятва повисла в тишине черного леса, страшнее проклятий самой смерти. Мучительным пыткам поклялся предать Карачу и детей его за гибель первого товарища и казаков-друзей обезумевший от горя Ермак.
С почестями предали земле в степи, близ Искера убитых.
Горько оплакивал верного Кольцо атаман. Он был его правой рукою, его советчиком и помощником с самой ранней молодости их совместной вольной скитальческой жизни.
– Только бы мне поймать Карачу да и Кучумку с ним тоже… – зловеще сверкая глазами и с трудом переводя стесненное дыхание в груди, не раз повторял Ермак.
Страшно было смотреть на князя Сибирского в такие минуты. Судорожно сжимались в кулаки его мощные руки, жаждой безумной, всепоглощающей мести, переживая заранее свое безумное торжество.
Ермак стал неузнаваем. Великодушный прежде, он немилосердно умерщвлял теперь всех попадавшихся ему пленных, то и дело приводимых с набегов казаками в Искер. Еще так недавно посылал он послов из пленных татар к Кучуму с предложением хану сдаться московскому царю.
«Мамет-Кул, которого я отправил царю пленником, благоденствует в Москве, – передавал он с послами, – тебя ждет милость великая от Белого салтана».
На что упрямый старик отвечал:
«Не надо мне ни милостей, ни даров. Не поеду в Москву. Был я свободным и умру свободным. Царь степей и гор и умереть должен степным и горным царем, вольным ханом Сибирским».
Теперь не сделал бы такого предложения Кучуму Ермак. Теперь бы он приволок его пленного на аркане, приказал бы кожу содрать живьем с него и Карачи и выбросить их изорванные тела волкам на съедение.
И Кучум точно чуял это. Нигде не слышно было о слепом хане. Точно сквозь землю провалился Кучум.
Но зато другая весть облетела дружину: предатель Карача шел с несметною ратью назад, к Искеру. И еще новую, печальную весть принесли казаки атаману: в разъезде убили храброго Якова Михайлова, одного из ближайших помощников Ермака. Но после гибели любимого друга Кольца точно притупилась душа атамана, и эта смерть, в другое время заставившая бы страдать и сокрушаться Ермака, теперь скользнула по нем лишь больной царапиной, но не раной.
Между тем Карача приближался к Искеру. Окрестные данники, остяки и татары, примкнули к его орде.
В один из жарких весенних дней эта орда обложила город. Хитрый Карача, инстинктом старого, опытного воина, понял, что не осилить ему в открытом бою казаков, и решил уморить голодом осажденных.
Потянулись мучительные месяцы осады. Наступил жаркий июнь, у осажденных вышли съестные запасы. Новый голод грозил призраком смерти защитникам Искера. Ермак жалел людей и, всячески щадя их, не решался на вылазку. Но голод заставил его, наконец, прибегнуть к этому последнему спасению.
Была ночь, жаркая, душная, июньская ночь. Ночные цветы тщетно подставляли свои чашечки мимолетному ветру. Парило от земли, парило от неба, парило от гор. Только сочная, пропитанная росою тайга дышала вдали прохладно и легко.
Недалеко от Соускана спало крепким сном станище Карачи. Само урочище казалось вымершим. Только богатырский храп заполнял его. Скученные, сдвинутые обозы и кибитки с женами и детьми татарскими тоже спали…
Неслышно, бесшумно, под покровом ночи, сделали вылазку казаки и подкрались к самому Соускану.
Закипая огнем удали, злобы и непримиримой мести вел их Ермак.
– Нынче, либо никогда! – вихрем носилось в разгоряченном мозгу князя Сибирского. – Ежели не накинуться на них сегодня, они бросятся завтра сами на нас и всех перережут, всех до единого… Людей осталось мало… Сейчас пора самая, как есть, пока спит Соускан…
И свистнул среди тишины ночи Ермак.
По этому свисту кинулись на спящий татар казаки. Началось крошево, рубка, каких не знала, не ведала доселе Великая Сибирская степь.
Заметались татары. Их стонами и воплями дрогнула земля. В темноте им не видно сколько врагов напало. Рубят впросонках, испуганные и переполошенные, своих же татар.
Занялась заря, рассеялся мрак. Ободрились Карачевы воины. Видят, невелики числом нападающие, бросились в обозы и, загородившись ими, стали осыпать оттуда тучами стрел нападавших казаков. До самого полдня бился Ермак с Карачею. Степь покрылась бесчисленными трупами, вороны с диким карканьем заметались над ними в ожидании лакомой добычи. А люди все рубились и рубились без устали, устилая все новыми и новыми жертвами пропитанную кровью траву. На глазах обезумевшего от ужаса Карачи убили обоих сыновей предателя. Не выдержал Карача этого удара, с дикими воплями покинул поле битвы и обратился в бегство. За ним побежали и остальные татары и кинулись врассыпную, надеясь спастись.
Но не тут-то было. Обезумел, опьянел в свою очередь от сечи Ермак. Соколом ринулся вслед убегавшим.
– За мною, ребята!… Отомстим за гибель есаула поганым!… – хриплыми, призывными словами вырвалось из его груди.
Поняли казаки исстрадавшуюся душу своего храбреца-атамана. Ринулись в погоню за татарами. Сели в лодки и вверх по Иртышу поднялись гнать беглецов.
Близ устья Ишима была новая схватка. Многих мужественных казаков, воспетых позднее в заунывной и грустной сибирской песне, лишилась грозная дружина, но оставшиеся в живых продолжали начатое дело, покорили целый ряд улусов и только дойдя до реки Шиша, за которым начинались уже голые степи, повернули назад.
Убаюканный сладким чувством удовлетворенной мести вернулся в Сибирь Ермак с усталой, измученной, но счастливой своим боевым успехом дружиной.
Вскоре новая удача выпала на долю завоевателей. Напали нечаянно на след Кучумов, догнали его кибитки и взяли в плен некоторых его жен и детей.
Быстро снарядил новый караван в Россию Ермак с новыми подарками царю Московскому.
Пленное семейство неукротимого хана было послано в придачу к главному пленнику Мамет-Кулу.
В Москве приняли их ласково, одарили, успокоили несчастных, отпустили им богатые кормы и всячески обласкали их.
Ждали еще одного желанного пленника-гостя. Ждали самого Кучума. Но он по-прежнему носился на свободе, неуловимый сын привольных, широких степей.
8. ГИБЕЛЬ КНЯЗЯ СИБИРСКОГО
Жестоко отомстили казаки за гибель Кольца и сорока товарищей. Прогнали и побили татар – и снова все стихло. Снова мирно зажила крошечная горсточка оставшихся победителей в завоеванном Искере. Уже совсем ничтожное число осталось в живых от былой грозной дружины. Лишь полторы сотни из 840 осталось. Остальные частью на поле брани полегли, частью уснули вечным сном под ножами убийц-предателей, частью умерли от тифа и цинги. Но оставшиеся в живых еще более, еще теснее сплотились, готовые умереть друг за друга, готовые в огонь и в воду идти за товарищей своих…
Знойный день 5-го августа. Хоть и лето на исходе, а парит так, словно жаркий июль на дворе. В Сибири бывают такие дни, колкие, смутные от зноя, душные, без влаги и росы. Степь накалилась, замерла, пожелтела. Ни шелохнет, ни дрогнет ветерок. Зноем пышет небо. На нем темные облачка подымаются медленно, тяжело. Застилается прозрачная синева и не видно почти что голубых промежутков за темными серыми тучами.
– Гроза будет, – говорит Алеша, глядя угрюмо на небо, придвинувшееся своими тучами к земле.
Он только что вышел за вал с женою, чтобы пройтись до дождя вдоль глубокого замета к тому клочку землицы, которым пожаловал его Ермак и где теперь проворно собирали сжатые снопы рабочие остяки, торопясь унести их с поля до дождя.
Молодая княгиня была против обыкновения печальна и грустна в этот душный день. Она рассеянно поглядывала то на степь затуманенным взором, то на небо, грозно хмурившееся над землей. От молодого князя не укрылось это неспокойное состояние жены. Он хорошо знал свою Танюшу, знал, как неутомимо хаживала за больными и ранеными с Агашей его княгиня, знал, как бесстрашна была она во все время осады, принося пищу осажденным к засеке, и не мог понять, почему вдруг приуныла она.
– Что с тобой приключилось, пташка моя, голубка моя, лебедка белоснежная? – ласково спросил Алексей жену.
– Я сама в толк не возьму, Алешенька, а только тошно мне, дружочек, так-то тошно, – тихим, упавшим голосом отвечала Таня. – Добро бы недужилось, аль сон какой худой видала… Ништо… А вот сосет мою душу штой-то… И чудится, быдто кто толкает уйти отселе, а кто и зачем не ведаю…
