Мещерский посмотрел на Гарика – уже не делаешь тайны, папаша?
– Моего племянника, – тут же поправился Гарик. – Ювелирку из сейфа мне не жаль. Я бы ее сам Ракову отдал, сам бы часы в глотку ему забил. Но Аякса я ему не прощу.
– Гарик, послушайте…
– И в тюрьме люди коньки отбрасывают. – Гарик улыбнулся Мещерскому. – Зря, что ль, я пранкер, хоть и мертвяк наполовину? Из пранкерства всегда выгоду можно извлечь. Можно звякнуть кое-кому голосом самого главного вашего полицейского покемона или самого главного криминального покемона браткам из мафии. Попросить, пообещать, посулить. Так наутро обнаружат нашего «рачка» удавленным на собственных шнурках от его армейских ботинок. Или шнурки в тюряге отбирают? Ничего, туда другие шнурки пронесут.
– Гарик, послушайте. Все не так просто, мы можем ошибаться.
– В чем? – спросил Гарик Тролль.
Мещерский не ответил.
– В том, что видели наши глаза, или в том, что сказали эксперты? – Гарик ждал ответа. – Князь, есть вещи, которые надо просто решать, понимаете? И я решил. Вам и вашей подружке, конечно, большое спасибо. Но передайте ей то, что я сказал. Раков до суда не доживет. А вы и она запомните одно: не становитесь у меня на пути. Утопленники своим спасителям обычно ничего, кроме неприятностей, не приносят, давно замечено.
Он снова отвернулся к окну и воскликнул:
– Ба! Юльку назад полицейские вернули. А я уж надеялся, что с их помощью избавился от своей бывшей надолго.
Глава 41
Кровь
– Утверждает, что о делах Ракова ничего не знает. Плачет, проклинает его. Миша, ее сын, сильно напуган, – Катя коротко отчиталась перед полковником Гущиным о своем разговоре с Капитолиной.
Гущин слушал молча. Он стоял перед палаткой, широко расставив ноги. Катя, еле живая от усталости, признаков этой самой усталости у него не заметила. Наоборот, у Гущина после задержания Спартака Ракова словно открылось второе дыхание. Катя уже наблюдала это явление у коллег прежде: розыск, апатично буксующий на месте, напоминал липкое тесто, по которому вяло, как сонные мухи, ползали опера, но едва получался хоть какой-то реальный результат, апатию как ветром сдувало. Все суетились с утроенной силой, цепляясь за малейшие крохи оперативного успеха.
Вот и сейчас Гущин решил, что успех все же есть:
– Убийство няни Давыдовой мы раскрыли, – объявил он Кате. – Это вне всяких сомнений. Да и ребенка, возможно, это он, Раков.
– Возможно? – спросила она.
– Не признается он категорически, что малыша хотел задушить. И это понять можно. Кто признается? У Ракова сейчас четко доказанная квалифицированная кража группой лиц и убийство из корыстных побуждений, а прибавится, если сознается, еще покушение на убийство малолетнего с целью сокрытия другого преступления. За это пожизненное гарантировано.
– Ему и за убийство няни пожизненное могут дать.
– Он упирает на то, что это вышло спонтанно, без умысла. – Гущин вздохнул. – Сама-то ты что думаешь?
– Я согласна с вами в том, что убийство няни раскрыто, – сказала Катя. – Есть много оснований подозревать Ракова и в покушении на мальчика. Но если все же это не он, то…
– Ну, договаривай.
– То мы с вами изначально ошибались. Ошибались в том, что оба эти преступления связаны напрямую. – Катя увидела в конце подъездной аллеи в темноте фары приближающейся машины. – Кого еще там несет в три часа ночи? – Если это не Раков, то получается, что между этими преступлениями связи нет. Это два отдельных случая. Убийца просто воспользовался тем, что мальчик остался без присмотра.
– В этом случае мы экономим на фактах, – сказал Гущин. – И выходит, что так даже более правдоподобно. Не помчался убийца сломя голову вслед за нянькой убивать ее, чтобы облегчить доступ к мальчику. Нет, просто воспользовался сложившийся в доме ситуацией.
– А это значит, что убийца до сих пор там, – Катя кивнула на дом. – До сих пор не пойман.
И в этот момент Катя увидела, как из полицейской машины, остановившейся у освещенного подъезда, вышла Юлия Смола. И побрела к двери. Никто ей не препятствовал, никто ее не удерживал. Приехавшие с ней оперативники направились к Гущину.
Если честно, Катя не очень поняла, для чего Гущину потребовался эффектный финт с задержанием Смолы и увозом ее в Истринский УВД. Ну да, это вроде как помогло выманить Ракова из его норы и поймать в ловушку. А может, и вообще никакой роли не сыграло. Катя сомневалась, что за время, проведенное телекулинаршей в УВД, ею вообще кто-то из сотрудников полиции занимался. Ведь в основном все были на территории деревни Топь, сидели в засаде.
Но что-то не давало Кате покоя, когда она смотрела, как Юлия Смола направляется к двери. Она вспомнила и прежнее свое ощущение – лицо Юлии, когда оперативники заталкивали ее в машину, и… и что-то еще… Что-то неуловимое, но тревожное и странное, что чувствовала Катя, присутствуя на беседе Гущина и телеведущей. То, как она направила их по мытищинскому следу, то, что этот след оказался совсем не таким, каким его трактовала Юлия…
– Данные пришли по исследованию ДНК крови, обнаруженной в мусоре, здесь полный отчет, – один из оперативников передал Гущину прозрачный файл с документами. – Пока она была там, в УВД, мы ее не допрашивали. Но криминалистический отдел занялся найденной у нее чашей. Полная экспертиза еще впереди, тут только предварительный отчет.
Гущин взял бумаги и сказал Кате:
– Надо почитать.
В палатке Катя налила себе крепкого горячего кофе из неизвестно откуда взявшегося термоса. Пока Гущин читал, она пила кофе и грызла сухое сладкое печенье. Минуту назад казалось, что от усталости она просто свалится на стул, ан нет – ест и пьет. И готова слушать, читать. А за откинутым пологом палатки, над водохранилищем, уже брезжит рассвет. Ночи стали короткие, теплые. Лето, лето…
– Интересно, – хмыкнул Гущин и передал Кате распечатку по экспертизе ДНК.
И Катя, прихлебывая кофе, прочла, что согласно проведенным исследованиям кровь на гигиенических прокладках, обнаруженная в мусоре (она уже успела забыть об этой находке), принадлежит Юлии Смоле. Как и в прошлый раз, эксперты подчеркивали: это кровь не менструальная.
Чашу тоже исследовали в местном криминалистическом отделе. Взяли соскобы, сфотографировали. Узнали, правда, не слишком много.
Следы черного воска на ободе чаши.
Остатки смолообразного вещества на дне – горелая органика с вкраплениями минеральных частиц. А также обугленная бусина из нефрита и обугленные фрагменты корня какого-то растения.
Катя рассмотрела снимки чаши, сделанные крупным планом. Сажу с обода эксперты отчистили, и на фотографиях на медных краях чаши четко была видна надпись на латыни: Et dare sanquinem sacrificii quesco obsecra.
– Что за… дрянь? – спросил Гущин. Хотел, видно, сказать «хрень», но при Кате удержался.
Катя достала планшет, открыла google, набрала текст надписи и написала: «перевести с латыни».
Отдаю кровь и жертву прошу заклинаю
– Это, Федор Матвеевич, не дрянь.
Черный воск…
Корень растения…
Сожженная органика…
Отдаю кровь и жертву…
Кровь… Эксперты нашли кровь…
А жертва? Что есть жертва?
– Это не дрянь, Федор Матвеевич, – повторила Катя. – Кажется, это черная магия.
– Что?
– Черная магия. Какой-то ритуал. А чаша – это ритуальный предмет. И кровь…
– Надо выяснить прямо сейчас. Этого только нам не хватало! – Гущин скривился, как от зубной боли. – Эта баба-кулинарша… Какая черная магия? Я ее по телевизору сто раз видел, она там чего-то готовит – пальцы, как кошка, постоянно облизывает. Пошли к ней. Если она спать собирается после стресса, то спать мы ей не дадим.
Но Юлию Смолу они нашли не в ее комнате. И спать она не собиралась. Она была в каминном зале, встречала рассвет в компании актера Ивана Фонарева.
В камине разожгли огонь, верхний свет погасили. И первые робкие утренние сумерки вместе с отблесками пламени представляли собой фантастический, колдовской микс света, сумрака, мерцающих бликов и теней.
Несмотря на категорическую просьбу полиции «не пить и не употреблять», они оба – и Юлия и Иван Фонарев – где-то раздобыли спиртное. Возле дивана – сервировочный столик на колесиках, уставленный бутылками. Юлия Смола жадно пила из бокала, стоя возле камина. Иван Фонарев сидел на диване. На подлокотнике рядом с ним была полупустая бутылка виски. Но Катя не увидела стакана в его руке.
– Явление полиции народу, – хрипло сказал Фонарев, увидев полковника Гущина и Катю. – Ну что, теперь-то мы вольны отсюда уехать или как? После того как вы задержали этого типа?
– Мы решим это позже, – ответил Гущин. – Сейчас я бы хотел поговорить с вами, Юлия.
– Но у меня съемки на носу, – Иван Фонарев обращался больше к Кате, чем к Гущину. Его лицо – весьма смазливое и подвижное, с мелкими чертами, – осунулось и одновременно опухло. – У меня съемки, контракт, я не планировал зависать здесь надолго.
