В довершение неприятностей начался дождь. Он застал уже в Зарядье, неподалеку от чумного бастиона.
Спрятаться можно было лишь в храме – и Архаров с Левушкой, воспользовавшись отсутствием чересчур праведных старушек, не только сами взошли на крытую галерею храма Знамения Богоматери, служившую тут папертью, но и привязали внизу коней.
– То-то болото будет у бастиона, – сказал Левушка. – И так там топко, у коней копыта чавкают…
– И у тебя? – спросил погруженный в невеселые мысли Архаров.
Левушка рассмеялся.
– А ты думал – до того отъелся, что от твоей туши у лошади ноги на пядень в землю уходят? Уймись, Николаша, со мной то же самое. Как там еще мортусы на фурах проползут?
Архаров ничего не ответил. Он сидел на ступеньке, сгорбившись, укрытый епанчой, и совершенно не был похож на бравого гвардейца. Левушка даже чуть было не сравнил его с рыночной торговкой, которая, пережидая дождь, прикрывает подолом и краями платка свой выложенный впереди на перевернутом ящике товар – пучки зелени или даже домашнего плетения кружево.
– Проползут, – буркнул Архаров.
– Послушай, – сказал тогда Левушка. – Не может же быть, что этот Устин Петров совсем был ни при чем! Он кого-то выгораживает – как ты полагаешь?
– Он может выгораживать своего дружка Митьку только в одном случае – если не знает, что Митьку ножом прикололи, – подумав, отвечал Архаров. – Только тогда это имеет смысл. Иначе говоря, беря на себя вину в убийстве митрополита, он тем самым сообщает о своей невиновности в смерти того Митьки… знать бы еще, кто его к лавке привязал…
– Николаша, а что, коли отвести туда Шварца? Он же умеет розыск по убийству производить!
– Придется…
– Нет, он определенно в чем-то виновен! Иначе – как бы рубль, ему данный, оказался… оказался…
Левушка не мог изложить свою мысль словесно, однако Архаров его понял.
– За рябой оклюгой. Вот и мне бы хотелось знать, в чем он виновен. И какого рожна лезет в убийцы… Кого, кроме Митьки, он может выгораживать?..
Они толковали, вспоминая подробности, пока совсем не стемнело – а тогда понемногу потянулись к бастиону фуры. Их скрип был слышен издалека.
– Едем, – решил Архаров. – Не ночевать же тут.
Мортусы, кажется, даже не слишком удивились, увидев на воображаемой линии горжи бастиона две конные фигуры в огромных епанчах, закрывающих всадника – полностью, а коня – частично.
У них была морока с кострами – от сырости никак не хотели гореть и давать спасительный дым.
Архаров въехал на бастион, спешился, отдал поводья Левушке и преспокойно пошел туда, где, стоя на корточках и тихо переругиваясь, пытались уберечь едва разгоревшийся огонек огонь мортусы. Они не снимали своих страшных балахонов и колпаков – хоть такая защита от дождя.
– Бог в помощь, молодцы, – сказал он.
– Что-то ты к нам, талыгай, повадился, – ответил кто-то незримый.
– А то так седмай, бряйкой поделемаемся, – добавил глумливый голос.
Архаров сообразил – речь идет о каком-то вареве, поспевающем в котле под навесом.
– Федька где? – спросил он.
– На кой те?
– Спросить хочу.
– Опять про фабричных, что рымище за Яузой поддулили?
По гнусавому голосу Архаров признал Ваню.
– Нет, Иван – прости, не знаю прозвания, – а про иное. Где на Москве рябая оклюга?
Потрясенные мортусы несколько помолчали. Потом грянул хохот.
– Ну, талыгайко, распотешил! – воскликнул Ваня. – Да ты никак в мазурики податься решил?
– Клевым мазом будет!
– Хило тебе, талыгай, в ховряках, решил к шурам прибиться?
– Какая те Москва? Не Москва – а Ботуса!
Архаров выслушал все эти речи, понимая, что нужно дать мужикам выкричаться.
Наконец установилось молчание – шутки иссякли, а давать повод к новым Архаров не собирался.
– Так на что тебе рябая оклюга? – спросил Ваня. – Девки там, что ли, дают не за пятак, а за так?
Кто-то тихонько засмеялся, но не менее дюжины мортусов – и те, что с самого начала возились с костром, и те, что подтянулись из темноты, – молча ждали ответа.
– Я уж всем говорил, вдругорядь повторю – ищу, кто убил владыку Амвросия. Верные люди сказали – тот, кто знает, проживает за рябой оклюгой.
– Соврали тебе верные люди! – обрадовал его голос, более или менее знакомый, но не Федькин. – За рябой оклюгой иные оклюги скопом, а при них – кладбища. Вот разве ухленник тебе надобен…
– Откапывать будешь, талыгайко? – скволь общий смех осведомился басовитый голос, опять же знакомый. – Лопаткой одолжить? Мы-то все закапываем, а ты – откапывать?..
– Ладно тебе, Тимоша, – вот этот звонкий молодой голос уже был точно Федькин. – Демка, растолкуй, что там за рябая оклюга.
– Верши, Федя… – со смутной угрозой предупредил Ваня.
– Да и бас верши, – огрызнулся Федька.
Вышел мортус, встал перед Архаровым и заговорил, не снимая черного колпака.
– Церковь на Красной площади знаешь? – спросил Демка. – О восьми куполах, и всяк на свой лад, и размалеваны – в глазах от них рябит? Ну так то она и есть. А за ней – уж не знаю, сколько церквушек. И при каждой – кладбище. И все – на спуске к реке.
– Покровский собор, – сказал кто-то.
– Благодарствую, – отвечал Архаров. – Простите, что без гостинца, вот вам на приварок.
Он достал из кармана кошелек, вынул несколько монет – и, не глядя, протянул руку.
Он полагал, что деньги возьмет Федька или же тот из мортусов, что рассказал про рябую оклюгу. Но вперед выдвинулся Ваня, коего Архаров уже как-то приспособился опознавать, и раскрыл грязную ладонь.
Что-то было в этом движении, подкупившее Архарова. Словно бы мортус – явно каторжник, колодник с вырванными неведомо за какие подвиги ноздрями, – показывал всем, что у него с диковинным талыгаем свои отношения, и таким образом вроде становился в глазах всего бастионного общества на какую-то иную ступеньку. Может, он тут считался старшим, вожаком артели, к которому сбегались в лапу все доходы. Опять же, никто бы не посмел назвать этого здоровенного и грозного Ваню подлипалой – а вот Федьку, скорее всего, назвали бы, и Ваня это знал.
– На приварок для всех, – повторил Архаров и опустил деньги на Ванину ладонь. – Хоть сала себе в кашу натолките, что ли.
– Отродясь такого охловатого талыгая не встречал, – вдруг сказал Ваня. – Грехи, что ль, зачунать вздумал? Колодников денежкой жалуешь? На том свете местечко утаптываешь? Ты верши, с кем дружишься!
И он вдруг стянул с себя дегтярный колпак с прорезями для глаз и рта.
Рожа его в неверном свете костерка была страшна, как смертный грех.
– Эка, удивил, – отвечал на это Архаров. – Вот кабы там у тебя херувимское личико… Ну, Бог в помощь, ребята.
Он повернулся и, шлепая по грязи, пошел прочь, к горже, где ждал Левушка.
– Стехняй, талыгай! – раздалось вслед. Архаров остановился и обернулся.
– Тебе «Негасимка» надобна, – сказал, сделав к нему несколько шагов, Демка. – Там ведь не одни кладбища, там и кабак есть. А в нем, поди, и сидит твой верный человек. На спуске, на самом склоне – получается, что чуть ли не под храмом.
– Не-га-сим… – вспомнил Архаров, а вслух сказал: – Благодарствую.
И тогда уж мортусы более не произнесли ни слова, а только провожали его взглядами, пока он не пропал в сырой темноте – там, где ждал Левушка.
– «Негасимка» – сказал он. – Все сходится. Давай прикидывай, где тут Красная площадь, в которой стороне?
Время суток, погода и чума, вместе взятые, сделали так, что поблизости от собора не было ни души. Однако Архаров не обольщался. Приют верного человека вряд ли что был кельей инока-затворника, там всякое рыло могло под руку подвернуться. Поэтому он велел Левушке взять с собой седельные пистолеты, лошадей же привязали невдалеке от спуска к кладбищенской оградке. Левушка побожился, что впотьмах сумеет их сыскать.
– Верши… – сурово сказал Архаров. Левушка покосился на него – раньше он полагал, что от простого народа можно нахвататься разве что блох или вшей, оказалось – словечек тоже.
Они осторожно спускались по мокрому склону, все яснее понимая, что напрасно они затеяли упражняться в ловкости под дождем, впотьмах, да еще без надежной охраны. Главное же – никак не могли определить вход в кабак. Было время – над дверью еловую ветку вешали, но ее все равно было бы не углядеть.
Вдруг посреди тьмы кромешной прорезалась светлая щель, расширилась, оттуда появилась человеческая фигура.
– Туда! – Архаров подтолкнул Левушку, они пропустили фигуру и едва ли не ощупью нашли место, где щель опять сомкнулась.
«Негасимка» за то и получила свое название, что окон не имела, потому там день и ночь жгли свечи, а то и лучину в ставце. То бишь, свет в ней уже которое десятилетие не гас вовсе.
Архаров и Левушка, пряча пистолеты под епанчами, вошли.
Дышать в «Негасимке» было нечем. Там и в спокойное время дым стоял коромыслом, а в чумное – нарочно жгли какие-то вонючие курения, наподобие тех, какими снабдили Архарова в Даниловом монастыре.
