У меня кончились гайки, и стрелять стало нечем. С мотора были сняты все подходящие части. В трюме лежал балласт – около тысячи фунтов цемента. Я отколол десяток кусочков, но в темноте, ночью, от них было мало толку.
Эта ночь была самой тяжелой за все время после урагана. С фонарем в руках я просидел несколько часов в кокпите, рассматривая свою самодельную карту южных морей. По всем расчетам, яхта давно уже прошла Самоа. Ближайшая земля к западу от Самоа – острова Хорн, но точного их местоположения я не знал. К юго-западу от Самоа, на расстоянии примерно 600 миль, находились острова Фиджи – до них нужно было плыть не менее трех недель.
Уже два дня во рту у меня не было ничего съедобного. Оставалось два одинаково неприятных выхода: продолжать поиски Самоа или повернуть на юг и плыть к Фиджи. Острова Фиджи найти легче, чем Самоа, так как они разбросаны на большей площади, но вопрос заключался в том, как до них добраться, имея на яхте двухнедельный запас пресной воды при скудной норме – пол пинты в день. Нужно было все как следует обдумать и взвесить.
Если мои предположения правильны, я нахожусь северо-восточнее Фиджи. Время поворачивать к югу, иначе яхта минует Фиджи и придется плыть дальше – к Новым Гебридам, расположенным еще в 500 милях западнее. Я долго раздумывал над картой, измерял расстояние, взвешивал все шансы. В конце концов я решил продолжать поиски Самоа еще один день.
Спал я в эту ночь отвратительно. Мне снилось, что яхта наскочила на берег и я радовался этому. У берега лежал громадный кит. Я схватил его за хвост и начал пожирать живьем, как летучую рыбу. Очнувшись, я обнаружил, что грызу зубами деревянную койку. Я проснулся как раз вовремя: пора было откачивать воду.
На рассвете я был уже на крыше рубки и, стоя возле наполненного ветром кливера, вглядывался в пустынный горизонт. Двадцать первый день яхта шла под временной оснасткой. До самого вечера просидел я на баке. Над головой летали птицы – боцманы, глупыши, крачки, фрегаты; время от времени они стремглав падали вниз и хватали летучих рыб, вспугнутых Старым Бандитом и другими дельфинами. Где-то близко была земля, но где? Я отлучался на корму только чтобы откачать воду. Но день прошел, а поиски были тщетны.
Наступили сумерки, потом совсем стемнело, и я сделал единственное, что мне оставалось: пошел на корму и передвинул руль, положив остатки сломанного румпеля на подветренный борт. Яхта вздрогнула, повернулась и устремилась на юг. «Была не была»,– сказал я себе, закрепил румпель, поправил паруса и повел судно новым курсом.
С этой минуты положение мое изменилось. Если раньше я утешался тем, что все невзгоды скоро кончатся, то теперь передо мной вырисовывались самые мрачные перспективы. У меня не было никакой уверенности в том, что, плывя на юг, я сумею найти острова Фиджи. Все зависело от тогo, как далеко на запад я продвинулся в поисках Самоа. Я не знал, делает ли судно пятнадцать или тридцать миль в сутки – мне нечем было измерить его скорость. Не знал, в каком направлении и с какой быстротой несет яхту течение. Не знал, смогу ли я выдержать еще три недели голода и лишений. Я не знал, сумею ли провести судно мимо рифов, которые могли оказаться на моем пути,– а острова Фиджи славятся прибрежными рифами. Мне оставалось лишь совершить отчаянный бросок в неизвестность и надеяться на благополучный исход.
Больше всего меня беспокоила погода. Как дамоклов меч надо мной нависла угроза свирепого урагана: «Язычник» находился сейчас в зоне циклонов, а период штормов должен начаться со дня на день.
Я знал, что яхта не выдержит нового урагана, да у меня уже и не было сил бороться с ветрами и вычерпывать воду. Я старался не думать об этом и сосредоточиться на предстоящем нелегком плавании и на ожидающих меня впереди новых муках голода.
Яхта плыла на юг. В первый раз после перемены курса я взялся за тяжелую помпу. Взглянув на мрачную, угрюмую воду, я отметил, что «Язычник» движется медленно, и со вздохом прислушался к голодному урчанию у себя в животе.
БЕЗ ПИЩИ
Я сидел в кокпите и рассматривал свою карту юго-западной части Тихого океана. Думая о том расстоянии, которое мне предстояло проплыть, я снова и снова взвешивал правильность принятого решения. Над головой все еще летали птицы, и я по-прежнему был уверен, что земля близко, но искать ее в пустынном океане, без пищи, почти без воды, теперь, когда «Язычник» еле двигался, а до следующего архипелага было шестьсот миль, я не мог. Нельзя было терять больше ни одного дня. Длинную цепь островов Фиджи найти легче, чем Самоа. Из двух зол нужно выбирать меньшее.
У меня был превосходный ориентир: звезда Сириус, перемещаясь по небу с востока на запад, пересекала цепь островов как раз посередине. Я намеревался плыть на юг до тех пор, пока Сириус не окажется у меня прямо над головой, а затем на запад, пока не увижу землю.
Ветер, дувший с траверза, поднял легкую зыбь, время от времени вода перекатывалась через палубу. Я укрылся в темной каюте,
Перед вечером я вспомнил о том, что за долгое плавание от Галапагоса подветренный борт яхты оброс каким-то подобием мха. Я бы давно съел его, но боялся расстроить желудок.
Поднявшись на палубу, я внимательно рассмотрел этот мох. Он был зеленого цвета – иногда темного, иногда более светлого, и рос в нескольких местах пучками, похожими на клочья волос и достигавшими дюйма в длину. Сорвав целую пригоршню, я выжал из нее соленую воду, сунул травянистую массу в рот, пожевал и проглотил ее. Вкус у нее был как у травы с солью. Голод не уменьшился, зато настроение стало лучше.
Я вспомнил, что у меня осталось полбаночки бриллиантина, и отнес мох в каюту. Небольшая примесь жидкости и немного воображения – и мох приобрел вкус салата. Но когда я съел этот «салат», голод продолжал все так же преследовать меня и мне нечем было его заглушить.
Кроме водорослей, есть было нечего. Я наскреб еще мха, полил его остатками бриллиантина и проглотил все это месиво. Теперь на яхте не было никакой пищи. Я допил дневную порцию воды, поработал у помпы и лег спать.
Проснулся я от невыносимого голода. Мох без бриллиантина был отвратителен, и все же я глотал его до тех пор, пока не притупилось немного ощущение пустоты в желудке. После этого я терпел до полудня, но затем мне стало невмоготу. Я начал искать хоть что-нибудь, что можно было бы засунуть в рот и пожевать,– это принесло бы мне облегчение.
Оставалась последняя пара ботинок, но когда я попробовал откусить кусок кожи, мне стало дурно от запаха и вкуса краски. Я достал ремень и начйл внимательно его рассматривать. Этот ремень, выделанный из добротной коровьей кожи, я приобрел еще в детстве и не расставался с ним ни в годы учебы в колледже, ни в годы войны: вместе со мной он перенес четыре кораблекрушения. Воспоминания нахлынули на меня, и я положил ремень на место. Оставался бумажник из кожи кенгуру – подарок отца Мэри. На этот раз голод взял верх над воспоминаниями; переложив содержимое в карманы рубашки, я сварил бумажник, постучал им о койку и разрезал его на куски. Этого мне хватило на сутки.
