— Вот тоже мне — ужас нечеловеческий! — поморщилась Аля. — Дорого… Такая пошлость! И сколько же, для примера, это может стоить? Весь этот кошмар, который нынче крутят?
— Клип, для примера, может стоить две тысячи долларов. Может стоить и десять. И двадцать. И шестьдесят… Может — и больше!.. Московские попсари вообще соревнуются — кто дороже заплатит. Так что суммы там вертятся вполне смертельные.
— Господи, да кто же за такое, извините, дерьмо, столько денег выкладывает?!
— Это — отдельная история. Но выкладывают. Точнее, вкладывают.
— Ты давай не отвлекайся. Опять тебя в сторону понесло, — заметил Максимов, взглянув на часы. Нам уже ехать скоро пора будет.
— Ехать? — спросила Аля. — А куда вы сегодня? Это не опасно?
— Сегодня — не опасно, — сказал Максимов. — Сегодня мы встречаемся с такими людьми, с которыми вообще ничего не опасно: они сами такие опасные, что к ним просто так не подходят. Но если ты с ними — все в порядке…
Карпов искоса взглянул на Николая Николаевича и пожевал губами.
— Да, — согласился он, покачав головой. — Если все они такие, как этот Гинденблат…
— Они покруче будут.
— Тогда — без вопросов.
— Давай, давай, Толя, не жуй сопли!
— Фу, — поморщилась Аля. — Коленька, как ты можешь?..
— Но на самом деле, — продолжал Карпов, — компания эта не особенно-то занималась клипами. Так, делали несколько раз, но специализация была не эстрадная…
— А какая же? — вытянула шею Аля.
— Погоди! — оборвал ее Максимов. — Только до сути добираемся, а ты… Не сбивай ты его — видишь, как он многословен по утрам.
— Я сказал уже… — Карпов налил себе еще кофе, — что Лида эта вообще не контролировала процесс. Для нее важно было не то, как работает предприятие, а то, как она выглядит на его фоне. Ей хотелось блистать — на презентациях, тусовках. Сидеть в жюри каких-нибудь фестивалей… Бизнес-леди захотелось выглядеть! И, конечно, в Питере, как уже смекнул Николай Николаевич, быстренько нашлись люди, которые подгребли все это дело под себя.
— Неужели Маликов совсем не следил за тем, что тут происходит?
— Следил, но недостаточно. Для того чтобы все держать на контроле, требовалось либо тут сидеть безвылазно, либо иметь везде своих, надежных людей. А он приезжал всего пару раз: документы полистает, в которых ни хрена не понимает, по павильонам пройдется, поглядит какие-то клипы, которые там якобы делаются, и, довольный, уезжает… В действительности же люди, которые туда внедрились, занялись производством политической рекламы. Причем дешевле, чем где бы то ни было. И рынки подобной продукции в Москве стали трещать. Политики, точнее, их имиджмейкеры, начальники всех предвыборных штабов — вся эта свора потянулась сюда. С деньгами! И пошло тут дело, пошло с такой скоростью, что небу жарко стало. Сейчас одному Господу Богу известно, сколько успели наварить эти ушлые воротилы, которые сумели быстро просечь ситуацию и увести предприятие из-под Лиды. Для «понта» телеканал, конечно, «вещал», только «вещание» это было таким, что приличный продюсер постеснялся бы в общественном месте упомянуть о своей причастности к такой «сети вещания». Да сети, как таковой, и не было. Пускали в эфир — абы что! Клипы, новости, прогнозы погоды, какие-то недоделанные молодежные передачки… А сами занимались политической рекламой, создавая вполне качественную продукцию и загоняя, то есть продавая ее на столичные каналы. Тоже, кстати, по ценам значительно дешевле рыночных…
— Ну? — Максимов забарабанил пальцами по столу. — Общая картина мне ясна. Я так понимаю: наехали на Маликова те, кто башлял в самом начале?
— Ну, разумеется. Иначе и быть не могло. Наехали: где, мол, прибыль? Да ладно прибыль — где деньги? И даже — пусть не деньги, пусть отдача натурой! Башляли-то ему демократу Маликову, левые — те, вернее, кто в левых вкладывается.
— Ну ничего себе! Какой цинизм! Он же все время против коммунистов боролся! Выходит, он с ними боролся, а сам у них деньги брал? — Аля прижала ладони к щекам, демонстрируя, насколько ей стыдно даже слышать о таких вещах.
— Именно так. И ничего здесь нет особенного. Прежде всего — бизнес, а потом — остальное. Они все так живут. — Карпов посмотрел на Алю снисходительно, как взрослый на ребенка, корпящего над элементарной задачкой. — Как вы могли заметить, представители левых в нашем городе, в общем-то прозябают. Несмотря на то что здесь — как бы колыбель трех революций, и все такое…
— Фу, как сложно, — поморщился Максимов, — терпеть не могу политики…
— Придется потерпеть, — сказал Карпов. — Уже недолго осталось… Так вот: основная работа у них всегда проводилась в столице. Питер им был побоку. Есть и есть — так, для галочки. И свои финансовые дела они, конечно, тоже решали в Москве. Маликов-то им наобещал с три короба, когда деньги брал: мол, освоим новый регион; Питер и область — все завалим вашей рекламой! А ничего такого и в помине не было… Ну и вызвали господина демократа на ковер. Вызвали люди, которым плевать — народный он любимец или нет, заседает он в парламенте или в пивной. Им без разницы.
— Постой, а откуда Наташа-то про все это знает? — спросил Максимов. — Слишком уж подробности крутые… С такими сведениями долго не живут.
— Я извиняюсь… — Женский голос заставил всех троих повернуться к дверям, отделяющим кухню от длинного коридора: на пороге кухни стояла Наташа Белкина. — Я извиняюсь, что подслушала ваш разговор, но это, кажется, и меня касается.
— Тебя, Наташенька, это касается больше, чем нас всех вместе взятых. — Карпов встал, подошел к женщине и обнял ее за плечи.
— Не надо… — Наташа повела плечами, освобождаясь от Толиных рук.
Максимов только сейчас смог рассмотреть эту женщину повнимательней… Если бы не морщинки на лице — глубокие, уже не поддающиеся маскам и массажам, выдающие тот печальный факт, что Белкиной уже далеко не двадцать, и даже не тридцать, если бы не предательская седина, проглядывающая в темных волосах, ее вполне можно было принять за студентку, оканчивающую какой-нибудь престижный вуз или что-то в этом роде. Худенькая, среднего роста, с острыми торчащими вперед грудками, с упругими бедрами, затянутыми в потертые джинсы, она могла показаться значительно моложе своих лет. И, как бы то ни было, сексуальной она выглядела чрезвычайно.
«На такую можно запасть, — рассуждал Максимов. — Этот Маликов, видно, толк в женщинах понимал. Что с того, что не молодая… Поди, прыткая — любой молодой сто очков вперед даст!..»
— Откуда я все это знаю? — безадресно спросила Наташа. — Меня приглашали в эту контору на работу…
— И что же — так прямо все и рассказали? — Максимов в упор посмотрел на Белкину: что-то она явно не договаривала.
— Ну, как вам сказать… В общем, рассказали… Так обстоятельства сложились. Вам обязательно это нужно знать?
— Наташа, понимаете… — начал было Максимов.
Но Наташа прервала его, подняв руку:
— Стоп, стоп, стоп. Ладно. Не нужно предисловий. И так все ясно. Мы все сейчас в одинаковом положении. Даже Аля…
Хозяйка вздохнула и закатила глаза.
«А она, похоже, до сих пор не понимает, какая нам всем грозит опасность, — подумал Карпов. — Она все думает, что это такая интересная игра… С выпивкой и неожиданно свалившимся на нее сексом».
— В общем, любовник у меня был. И любовник этот мне все и поведал. Когда особенно расслаблялся, много чего выбалтывал. А потом мы разошлись… Он ведь не знал, что я с Маликовым знакома. Поэтому и болтал. Чем дальше дело заходило, тем меньше оставалось секретов… А любовник — Леша, Алексей Викторович — он один из членов правления упомянутой новой фирмы… Понимаете? Когда они, то есть Маликов и Лида его, все это организовывали, изначально в качестве учредителей были взяты подставные лица. Маликову самому нельзя коммерческой деятельностью заниматься: он депутат, и все такое… Нельзя, одним словом. Вот там и сидели такие, как у Ильфа и Петрова, зиц-председатели. А через некоторое время, когда нашлись люди, которые поняли, какой это сладкий кусок, все подставные директора были заменены. И право подписи перешло к другим людям… Короче, Маликову красиво сделали ручкой.
— Так просто все??? Это же большая война! — Максимов поморщился. — Неужели так все с рук и сошло?
— Ну где же сошло? — возразил Карпов. — Ты вот говоришь — «война». Вот она и началась, эта война. И Маликов как раз и стал первой жертвой этой войны. Наташа тоже чуть не пострадала…
— Чуть?! Да я уже по-крупному пострадала! На улицу выйти не могу!..
— Не говоря уже о тебе, Николаич… На тебя все стрелки, кажется, перевели…
— Да почему же на меня-то? Что же это за наказание?
Карпов подошел к Максимову и похлопал его по плечу:
— Все очень просто, Николаич. Война должна быть. Но у этих сук — у хозяев, мать их так, принято сейчас не мочить своих. А поскольку у них нет, собственно, ни чужих, ни своих… Вернее, свои и чужие есть на каждый, строго определенный момент времени, и меняются они местами очень быстро. Своих от чужих отличить очень сложно: Сегодня он чужой, а завтра, глядишь, какой-нибудь министр поменялся в правительстве, денежки пошли чуть-чуть по другому руслу — и вчерашний чужой стал самым близким своим… Вот они и переводят стрелки, — продолжал Карпов, переведя дух. — Вводят в игру, в войну свою, так сказать, которых им не жалко.
