class="p">III
Наш первый долг – хотеть всем существом,
И не того лишь, что осуществимо
И в малом и в большом; хотеть – не только
В пределах тех или иных страданий,
Трудов, борьбы, – нет, до конца хотеть;
Хотеть и радостно готовым быть
Пройти все мытарства души и тела.
Не в том спасение дающий подвиг
Чтоб на кресте в страданьях умереть,
Но в том, чтоб этого хотеть всем сердцем —
Хотеть и средь страданий крестных даже,
В минуты скорби и тоски предсмертной…
Итак, весь смысл служения Богу в том, чтобы свободный человек проявил свою подлинную сущность в том творческом акте, ничем не обусловленном, который выражается в свободном желании. Вот почему: «Простится то тебе, чего не сможешь, чего не захотел ты – никогда»387.
Но для того, чтобы акт хотения был действительно свободным и, в силу этой свободы, был и подлинным добром, надо обезопасить эту свободу от всяких тисков, от порабощающих её начал.
Для этого и нужна воля.
Нам жизнь в Боге вести предстоит
После того, как убьём мы
Коршуна воли греховной.
То есть будет убита воля, направленная не на освобождение человеческого духа, а на порабощение его. Бранд говорит своей матери:
Твой сын возьмёт твой долг, и образ Божий,
Тобою загрязнённый, в нём восстанет,
Омытый волею.
Воля, таким образом, необходимое условие подлинной свободы388, а в свободе, в свободном хотении – весь смысл жизни. Человек должен стремиться только к одному: освободиться от внутреннего рабства, стать свободным, как Бог, и тогда, как и в Боге, не будет в нём греха. Ибо образ и подобие Божье, ничем внешним, чуждым, злым не извращаемое, будет творить только доброе.
Одна поставлена всем людям цель – доскою,
Скрижалью чистой быть душа должна, —
Да пишет Бог на ней Своей рукою!
И Бранд – апостол этого трудного, повторяю, может, самого трудного пути к Христу:
Бич слова мне вложил в уста Господь,
Зажёг в груди негодованья пламя,
Велел поднять высоко воли знамя!
Бранд – апостол воли и через волю ведёт людей в церковь, к Богу, к любви.
Этот путь состоит в том, что долг, неукоснительно исполняемый, каких бы страшных жертв он ни стоил, каким бы с человеческой точки зрения безумным и жестоким ни казался, приводит дух в то состояние самоопределения, абсолютной свободы, в котором свершается воскрешение «Адама юного»389.
И в этом смысле Бранд, безусловно, является положительным религиозным типом.
Какой, в самом деле, смысл всех евангельских заповедей? Разве не ясно, что заповедь любви содержит все остальные? И всё-таки заповеди оставлены. Оставлены как требование исполнять долг, как путь, осуществляя который напряжением воли, постоянного внутреннего подвига можно убить коршуна и освободить дух, привести его в его изначальное состояние.
В этом смысле едва ли не самой глубокой в религиозном отношении является сцена Агнес с цыганкой.
Для многих зрителей в этот момент Бранд кажется страшным, почти изувером, в первую минуту является порыв остановить его, не смотреть на сцену. Нервы прямо не выдерживают этой пытки.
Бранд зачем-то велит сделать то, чего даже не просила цыганка: отдать все вещи покойного Альфа, последние драгоценности, оставшиеся после него, не половину, не часть, а все до последнего маленького чепчика, который Агнес носила на своей груди.
Но глубже вдумавшись, до конца пережив то, что совершается на сцене, понимаешь, как велика здесь религиозная правда Бранда. Страшный путь избрал он к Богу, но верный путь. Он заставляет Агнес сделать невероятные, можно сказать, нечеловеческие усилия, чтобы освободить свой дух напряжением воли.
Бранд сначала велел исполнить долг, а потом уже спрашивает:
Охотно ль жертву тяжёлую ты принесла?
Для Бранда воля и исполнение долга есть путь – средство для того, чтобы достигнуть намеченной цели – полной свободы, и признак того, что это средство не было напрасно, – охотное принесение жертвы. Агнес заставила себя отдать вещи Альфа, но напряжение воли ещё не было решающим.
И на вопрос Бранда она отвечает: «Нет».
Так твой дар был напрасен.
Долг не убавился твой.
Агнес тогда признаётся, что она спрятала и не отдала цыганке чепчик.
Суровы, жестоки, бесчеловечны слова Бранда с обычной людской точки зрения, когда на просьбу Агнес позволить оставить «потом предсмертным смоченный чепчик» Бранд говорит:
Идола Богом признала,
Ну и служи ему!
Агнес отдаёт и чепчик. И путь Бранда, суровый, кровью, слезами пропитанный путь, приводит Агнес к истинной, божественной свободе.
Бранд, – я свободна, свободна!
………….
Воля моя победила в борьбе!
Высохли слёзы, исчезли
Хмурые тени с чела! Впереди,
В сумраке ночи и смерти,
Вижу я, брезжит сиянье зари!
Бранд не обманул Агнес. В самом начале, прежде чем соединить её судьбу со своей, он говорил:
Я строг, суров в своих стремленьях к цели.
Уступок никаких, ни послаблений,
Ни снисхождения к греху не жди.
Решайся, выбирай – ты на распутье!
Агнес ответила ему:
Иду, иду во мрак, дорогой смерти.
За нею воскресения заря!
Бранд не обманул Агнес, и Агнес не обманулась в нём. Он действительно привёл её к намеченной цели – она действительно увидала зарю воскресения.
До последнего действия в драме раскрывается этот страшный путь к Богу, путь борьбы с коршуном390.
* * *
Сейчас я перейду к выяснению вопроса, куда же пришёл сам Бранд, но, чтобы закончить с этим первым периодом, периодом пути, когда Бранд – не пришёл, но идёт, – я считаю нужным ответить на вопрос, который обычно задают: «Христианин ли Бранд?»
«Христианин ли даже я, не знаю» – вот слова самого Бранда о себе в начале драмы.
Бранд не христианин в смысле человека, уже воспринявшего в душу свою Христа, но христианин в смысле человека, правильным путём и твёрдо идущего ко Христу. Нельзя упрекать Бранда в том, что он не пошёл к матери, как это делает доктор, – может быть, Христос и пошёл
