В углу я узнала весьма похожий образ Джованни Пико, что отнюдь не принесло мне утешения.
Хотя время приближалось к полудню, внутри часовни стоял мрак. Горели свечи, отбрасывая блики на золотые настенные узоры в виде листьев, высвечивая поразительные краски: розовый и коралловый, бирюзовый и зеленый, какими были выписаны крылья у ангелов и птиц, ослепительно белые и синие цвета небес, темную зелень холмов и деревьев.
— Остановитесь, мадонна!
Служанка позади меня замерла. Я отвлеклась от фресок и смущенно огляделась. Но только когда священник жестом показал на пол, я взглянула себе под ноги и увидела пересекавшую пол гирлянду из высушенных роз и диких цветов.
Джулиано опустился на колено и рывком разорвал гирлянду.
Этим он меня окончательно победил. Поднявшись, Джулиано взял меня за руку и подвел к алтарю. Несмотря на волнение и молодость, он отлично держался и повернулся к Микеланджело с уверенностью человека, привыкшего повелевать.
— Кольцо, — произнес он.
Пусть он не сумел добиться пышной свадьбы в огромном соборе, заполненном людьми, не было у меня ни нового платья, ни отцовского благословения, зато он дал мне то, что смог.
Микеланджело передал Джулиано что-то на ладони. Эти двое заговорщиков общались с той легкостью, какая существует только между близкими друзьями, почти братьями, которые некогда были преданы одному и тому же делу и хранили одни и те же тайны. Это открытие тоже меня взволновало.
Джулиано надел мне на палец кольцо — тоненький золотой обруч, как требовало того городское предписание. Кольцо оказалось велико, поэтому, чтобы я его не потеряла, жениху пришлось держать мои пальцы в своих, после чего он прошептал мне на ухо:
— Ручки у тебя еще тоньше, чем я думал. Ничего, мы его переделаем.
Он кивнул священнику, и церемония началась.
Я мало что запомнила — только то, что Джулиано отвечал священнику громким голосом, а мне пришлось прокашляться и повторить слова клятвы, чтобы быть услышанной. Потом мы опустились на колени перед деревянным алтарем, где когда-то молились Козимо, Пьеро, Лоренцо и старший Джулиано. И я тоже помолилась, но попросила не о счастье для себя и мужа, а о благополучии Джулиано и всего семейства Медичи.
Затем церемония закончилась. Я стала замужней женщиной — при странных обстоятельствах, в глазах Господа по крайней мере, если не в глазах моего отца и всей Флоренции.
XLI
Наша небольшая свадебная процессия перешла в покои Лоренцо, ту самую комнату, где три года тому назад Великолепный позволил мне дотронуться до чаши Клеопатры. Этот бриллиант коллекции древностей теперь исчез, как, впрочем, и золотые статуэтки, и витрины с монетами и драгоценными камнями. Остался один только шкаф с инталиями и камеями, да картины по-прежнему висели на стенах, и вино нам наливали в инкрустированные золотом бокалы из полудрагоценных камней.
В углу комнаты двое музыкантов играли на лютнях; на столе, убранном цветами, стояли блюда с фигами, сыром, миндалем и роскошной выпечкой. Лаура поднесла мне тарелку, но я не могла проглотить ни крошки, зато впервые в жизни выпила неразбавленного вина.
Я снова попросила Лауру выяснить, не появилась ли Дзалумма. Служанка ушла, и я осталась на весьма скромном празднике, где нас и было-то всего трое — мы с мужем да Микеланджело; священник ушел раньше.
Когда Джулиано толкнул Микеланджело в бок, тот неловко поднял бокал, из которого так и не успел отпить, и сказал:
— За жениха и невесту. Пусть Господь дарует вам сотню здоровых сыновей.
Скульптор смущенно улыбнулся, взглянув на меня, едва пригубил вино и отставил бокал. Я тоже сделала большой глоток. Терпкое вино теплом разлилось по жилам.
— Покидаю счастливую пару, — произнес Микеланджело и с поклоном удалился, явно торопясь избавиться от светских обязанностей.
Как только он ушел, я повернулась к Джулиано.
— Я его боюсь.
— Кого? Микелетто? Да ты шутишь! — Мой юный муж улыбался. Он успел совладать со своими нервами и теперь очень старался показаться спокойным. — Нас воспитывали как братьев!
— Именно это меня и беспокоит, — сказала я. — Он опасен для тебя. Ты ведь знаешь, отец заставляет меня… заставлял… посещать проповеди фра Джироламо. И почти на каждой я видела скульптора. Он один из «плакс».
Джулиано потупился, став на секунду задумчивым.
— Один из «плакс»…— повторил он. — Позволь тебя кое о чем спросить: если бы тебе угрожали «плаксы», как бы ты постаралась защититься от них?
— Вызвала бы стражу, — ответила я. Выпив больше обычного, я почувствовала, что не способна ясно мыслить.
У Джулиано дрогнули губы.
— Что ж, правильно, стражники на то и нужны. Но не лучше ли узнать, что планирует враг? И, если получится, попробовать настроить его в свою пользу?
— Значит, — начала я, намереваясь беспечно произнести: «Микеланджело твой шпион», но не успела, так как в дверь постучали.
Я надеялась, что это Лаура пришла сообщить о приезде Дзалуммы, но вошел хмурый слуга.
— Прошу прощения за вторжение, мессер Джулиано, — почтительно проговорил он хорошо поставленным голосом. — К вам пришли. Требуется ваше немедленное присутствие…
Мой муж насупился.
— Кто еще? Я ведь приказал, чтобы нас…
— Отец синьоры, мессер.
— Мой отец? — пролепетала я с трудом и тут же онемела от ужаса.
Джулиано кивнул слуге и ободряюще обнял меня за плечи.
— Все в порядке, Лиза. Я ждал этого и готов с ним говорить. Я успокою его, а затем пошлю за тобой.
Он тихо приказал слуге побыть со мной до прихода Лауры, а потом передать ей, чтобы ждала здесь. Затем он нежно поцеловал меня в щеку и ушел.
Мне ничего не оставалось, как нервно вышагивать по этой странной, но знакомой комнате. Я допила вино из своего красивого халцедонового бокала и отставила его. Никакой алкоголь не мог развеять мой страх. А еще я была раздражена из-за того, что не вольна распоряжаться своей собственной судьбой и все за меня решают мужчины.
Я металась по комнате, шурша юбками по мраморному мозаичному полу. Не знаю, сколько раз я пересекла эту комнату от стены к стене к тому времени, как вновь открылась дверь.
Через порог шагнула Лаура. У нее было настороженное выражение лица, и она еще больше встревожилась, после того как слуга передал ей распоряжение Джулиано. Слуга ушел, Лаура осталась. Я с нетерпением спросила у нее:
— Дзалумма до сих пор не приехала?
— Нет, — неохотно ответила Лаура. — Наш возница вернулся без нее. Простите, что не сказала вам раньше, мадонна. Я узнала об этом еще до церемонии, но решила не расстраивать вас заранее — это было бы жестоко.
Это известие я восприняла как удар. Я любила Джулиано и ни за что бы не покинула его, но в то же время никак не могла представить, как мне жить дальше, если отец запретит Дзалумме быть со мной. Она помогала мне родиться, и была последним звеном, связывавшим меня с матерью.
Прошло чуть меньше часа. Я отказалась от еды и питья, просто сидела на стуле, а Лаура, стоявшая надо мной, бормотала слова утешения.
Я их не слышала, строго разговаривая сама с собой, но, не произнося ни одного слова вслух. Теперь мне нужно было думать о чувствах моего мужа. Ради Джулиано я буду уравновешенной, спокойной и любезной, что бы там дальше ни происходило.
Мои решительные мысли прервал громкий стук — что-то ударилось в деревянные ставни на окнах, створки были прикрыты, остались лишь щелки жалюзи. Лаура бросилась к окнам, распахнула ставни и тут же отпрянула в комнату, так как последовал еще один громкий удар, пришедшийся, видимо, в стену прямо под нашим окном.
Я поднялась и подобралась бочком к окну, чтобы выглянуть вниз.
А там, посреди виа Ларга, мой отец, без плаща и головного убора, с еще не просохшими после бани волосами, готовился подобрать другой камень. Он бросил повозку посреди дороги, и лошадь в замешательстве сделала несколько шагов вперед, затем подала назад, и теперь возница другой кареты, оказавшейся сзади, громко ругался.
— Эй, ты! Проезжай! Проезжай! Чего застрял посреди улицы!
Отец, видимо, не слышал и не видел его. Когда он потянулся к камню, один из стражников дворца закричал:
— Ступай своей дорогой! Уходи, или мне придется тебя арестовать!
Несколько прохожих — приор верхом на лошади, слуга с корзиной хлеба, грязная нищенка, окруженная такими же грязными босыми детьми, — все остановились и глазели на происходящее. В субботний день улица была полна карет, всадников и пешеходов.
— Тогда арестуй меня, — кричал отец, — и пусть весь мир знает, что Медичи думают, будто могут украсть все, что только им хочется, — даже дочь бедного человека!
Несмотря на большое расстояние, я разглядела, что лицо его искажено в истерике. Схватив камень, он готовился швырнуть его, но тут к нему подошел стражник и угрожающе поднял меч.
А я высунулась со второго этажа и крикнула:
