1965 Таллин Эстонская ССР, Советский Союз
Эвелин выкладывала на противень печенье, творог и варенье и с трудом сдерживала слезы. Рейн замучил расспросами, почему она не хочет знакомить его с родителями, а Эвелин не осмеливалась рассказать ему правду. Будь она одна, обязательно бы расплакалась, но в кухне и без того было полно раздраженных криков: студенты-технари вновь совершили ночной пьяный налет на девичьи продуктовые шкафчики, выломали замки, и теперь дорогие колбасы и не менее дорогие консервированные салаты пропали в жадных мальчишеских ртах. На полке Эвелин остались только банки с вареньем — ими и печеньем ей придется питаться до следующей стипендии. Но голод мало беспокоил ее сейчас, ее беспокоил Рейн. Лора пробежала мимо, размахивая полами халатика, и добавила в стакан для умывания молока. У этих девушек не было таких проблем, как у Эвелин, они с легкостью шли со своими женихами на угловые диваны в комнатах отдыха и задние ряды в кинотеатрах. Эвелин, похоже, была единственная, кто пытался сосредоточиться на событиях на экране, хотя Рейн все время просовывал руку под подол к подвязкам чулок, но она отводила его руку в сторону. Вскоре Рейну надоест это занятие, и он уйдет посреди сеанса, заставив всех вокруг подняться, и на Эвелин будут смотреть, знакомые будут толкать друг друга в бок, жадные глаза устремятся на Рейна, и, выбравшись наконец из кинотеатра, Рейн навсегда выкинет Эвелин из своей жизни. Спрятанный в рукаве носовой платок пульсировал в запястье, девушки продолжали шуметь, тапочки шуршали по линолеуму, каждая сорочка, проглядывающая из-под халата, напоминала Эвелин о том, что она должна позволить Рейну раздеть себя, должна позволить. Еще недавно все было хорошо, она вместе со всеми радовалась новому общежитию, о клопах можно было забыть, а Рейн был таким милым. Но после нескольких встреч ему уже было недостаточно просто держать ее за руку, а потом появились и новые требования, жених непременно хотел встретиться с ее родителями. Эвелин не соглашалась: что будет, когда он увидит все эти вилы, мотыги и амбары, колхозную жизнь и бедность? Отец заставит Рейна выпить с ним, опьянеет, и тогда может случиться что угодно. Рейн был городским парнем, из хорошей и начитанной семьи, его мать никогда не выходит из дому без шляпки. Эвелин поставила торт из печенья в шкаф, чтобы он пропитался, а сама ушла в комнату чинить чулки и думать о своей судьбе, но слезы застилали глаза, капали на крючок для петель, и, когда девушка с белыми бедрами зашла в комнату, Эвелин резко вскочила и убежала. Меньше всего сейчас она хотела бы видеть эти белые бедра. Даже в собственной комнате ей нет покоя. У выхода из общежития она остановилась. Пожалуй, прогулка в это время — не самая лучшая идея: район Мустамяэ был мрачным и неосвещенным, а выходить на проспект ей не хотелось. Высокие заборы соседних зданий хранили тайну лежащей за ними темноты, днем они скрывали от глаз работающих во дворе заключенных.
В коридоре Эвелин натолкнулась на парней, которые несли магнитофон Лоры. Лора кричала им вслед, чтобы они записали для девчонок современную музыку. Беззаботно, ах как беззаботно кричала она: “Музыку для танцев!”, и приподняла ногу так, что под платьем мелькнуло голое бедро. Одна из бобин выпала из рук какого-то парня и запрыгала по коридору, Алан бросился за ней следом, туда, где светилось бедро Лоры, и одновременно быстро посмотрел на Эвелин. Алан, который когда-то пригласил Эвелин на студенческую вечеринку, Алан, чья рука вспотела во время танца и оставила мокрый след на спине ее платья. Но музыка была хорошая, электрогитара, Алан рассказал, что собирается сам создать группу. Может, с Аланом ей было бы легче, чем с Рейном, может, у него не было бы таких требований? Ведь не могут же все парни быть такими, как Рейн? Эвелин резко отвернулась и ушла в свою комнату, где девушка с белыми бедрами начесывала волосы с помощью расчески и лака для мебели.
Рейн уже наверняка был в Москве. Он сказал, что едет туда, сразу после их разговора. Точнее, после ссоры. Если это была ссора. Наверное, все же была. Если Эвелин свозит Рейна домой, возможно, он возьмет ее с собой в Москву. А может, она просто снимет юбку? Нет, пожалуй, все же отвезет Рейна домой. Пусть он убедится, что у нее серьезные намерения и она не дразнит мужчин ради забавы, как сказал Рейн. Или нет, может, все-таки юбка? Эвелин снова вспомнила девушку, уходившую в слезах из общежития, и как все качали головами. Ей пришлось прервать учебу. Никто этого не забудет. Все знали, по какой причине девушки прерывают учебу. Нет, она не снимет юбку. Рейн рассмеялся, когда Эвелин сказала, что не верит, что все это делают. Нет, не все. Девушка с белыми бедрами — возможно. Студентка искусствоведения — наверняка. И Лора, которая всегда выставляет себя напоказ. Лора училась на педагогическом. Там все такие. А что, если бы Эвелин была такой же блестящей собеседницей, как девушки из кафе “Москва”? Может, тогда Рейн не думал бы так много о том, что у нее под юбкой? Кто знает. Наступающее лето беспокоило Эвелин: Рейн собирался провести его в городе, сначала на практике, а потом на пляже, загорая вместе с девушками из кафе и лакомясь копченым угрем. Эвелин же сразу после практики поедет в деревню, да и на выходные будет уезжать домой. Ее ждут капустные листья, ДДТ и вилы для сена, а Рейн в это время будет веселиться. У Рейна будет целых два месяца, чтобы найти себе юбку, которая без труда согласится со всеми требованиями.
Если Эвелин не найдет решения, то потеряет Рейна, и это будет конец всему. Она знала, что произойдет после этого. Она вернется к той жизни, которой жила до Рейна и в которой с ним все поменялось. После того как она начала встречаться с Рейном, девушки стали относится к ней совсем иначе, приглашать на вечеринки, занимать для нее место в кафе, подсаживаться к ней на лекциях. На танцах никто больше не смотрел с презрением на ее платье, всегда одно и то же.
1965 Таллин Эстонская ССР, Советский Союз
Жена втирала крем “Орто” в трещины на локтях медленными круговыми движениями, она явно ждала мужа. Товарищ Партс опустил пакеты с продуктами на пол в кухне и стал делать себе бутерброд с килькой, не обращая внимания на жену, пока та не спросила, выдавливая новую порцию крема на ладонь, почему Партса не бывает дома по вечерам. Вопрос не предвещал ничего хорошего. Некоторое время назад Партсу удалось успокоить жену на несколько месяцев договором с издательством, тортом “Наполеон” и шампанским, тремя бутылками “Белого аиста” и проведением в дом газа. Жена сочла это знаком одобрения свыше. Но вскоре приступы снова возобновились. Ради сохранения спокойной рабочей обстановки Партс не стал уходить от ответа, а объяснил, что получил новое задание, которое требует работы по вечерам.
— Это связано с книгой?
— Не совсем. Ну, в какой-то степени, — ответил Партс.
— В какой-то степени?
Жена сразу решила, что новое задание — это понижение по службе, бровь ее насмешливо взметнулась. Партс тут же добавил, что надо разнообразить свою деятельность, чтобы лучше писалось, невозможно все время сидеть за столом, ему нужен свежий воздух, прогулки. Жена фыркнула, а угол верхней губы пополз вверх. Зубы показались наружу, на них были следы помады. Презрение парализовало Партса. Щелкнуло и включилось радио, вылетающий из него крик раскачивал занавески и волосы жены, она наклонилась вперед и прошептала:
— Они прочитали твою рукопись? Неужто они не поняли, какая она замечательная? А может, они поняли, что ты вообще не способен написать книгу? А как же все то, что ты обещал? Что ты позаботишься, чтобы с нами ничего не случилось?
Жена выпрямилась, посмотрела на зажатый в руке металлический тюбик и изо всех сил сжала его. Крем полез из всех щелей, закапал на стол. Партс смотрел на блестящие пятна и надеялся, что военная промышленность увеличит объем производства, чтобы глицерин шел только на военные нужды, а не на косметику и непонятные игры его жены. Сморщив лоб, жена вернулась к массажу кожи на локтях, крем продолжал капать на стол. Партс схватил тюбик и швырнул в мусорное ведро. Рука жены замерла, дыхание остановилось. Партс вышел из кухни. Он слышал, как жена там взялась за фарфор. Вскоре от сервиза, подаренного мамой, не останется ни одной целой чашки. Этот срыв будет стоить ему потери последней памяти о матери. Ошибка, непростительная ошибка. Возможно, это возмутило бы его гораздо сильнее, если бы он сам не сознавал, что в словах жены есть доля истины, и его бурная реакция тому доказательство. Он выдал себя самым позорным образом. Такое не должно повториться. Надо было сразу переключить внимание жены на что-то другое, сказать, что она совсем не занимается домашними делами и это отрицательно сказывается на его работе, запах пригорелого молока мешает ему сосредоточиться, когда он возвращается домой. Наверно, соседи варят детям кашу, и этот запах настоящей семейной жизни режет его по живому, когда он открывает дверь своей квартиры, где его встречает ледяной спертый воздух. Партс подавил бушевавшую в нем ярость, подкрепив силы глотком жидкого гематогена. Да, на кухне его самообладание дало течь. Слова жены прожигали насквозь:
