И хотя на сердце у меня было тяжело, эта картина тронула меня до глубины души. Несмотря на все то, что с нами произошло, и все то, что я прочитала в дневнике, мир по-прежнему был прекрасен.
— Поскорее бы добраться до постели, — вздохнула Иоланда.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В сумраке ночи мы едва различали уличные указатели и номера домов. Медленно и неуверенно мы пробирались по мощеным улочкам и в конце концов все же наткнулись на гостиницу, в которой Эрик заказал номера. «Петен-Ица» оказалась небольшим ветхим строением, ее стены со всех сторон были увешаны горшками с плющом и гардениями; в холле стояла простая мебель и старомодная стереосистема. Всю середину кухни занимал большой обеденный стол, еда готовилась в старой дровяной печке размером с кушетку. Хозяин гостиницы, смуглый долговязый мужчина, его миниатюрная жена и четыре их дочки-подростки в ночных рубашках — все встали с постелей, чтобы встретить нас в холле. Стараясь не разбудить спящих постояльцев, они говорили шепотом. Мы с Эриком и Иоландой — грязные, уставшие, все еще не пришедшие в себя после стычки с военными — набросились на хозяев, требуя еды. Однако владелец гостиницы только покачал головой:
— У нас ничего не готово. Запасы скудные. Из-за урагана сейчас немногие приезжают во Флорес.
— Большой ущерб он причинил? — спросил Эрик. — Я смотрю, улицы у вас не затоплены.
— Не так, как в других местах, — кивнул хозяин. — Погиб всего один человек.
— Всего один?
— Нам повезло, — сказала его жена. — На востоке люди голодают, так что продукты в основном направляют туда, а не к нам.
— У нас даже нет шоколада, — сказала одна из дочерей.
— И пепси тоже нет.
— И оранж-соды.
Глядя на грустных девочек и их измученных родителей, мы почувствовали, что вот-вот поддадимся панике, тем мыслям, которые мы до сих пор гнали прочь с помощью ризотто, арманьяка и разговоров о священных лошадях. Даже у Иоланды был такой вид, будто она вот-вот рухнет прямо на дубовый пол и зарыдает. В огромных глазах девочек стояли слезы, а их родители, глядя на своих дочерей, крепко сжали губы, словно изо всех сил старались сохранить самообладание.
— Видите ли, у нас была трудная неделя, — извинился глава семейства. — Мои девочки этого не понимают.
— Некоторые умерли, — из-за его спины сказала младшая.
— Одна леди умерла, — добавила ее сестра.
— Какая леди? — спросила я.
— Не надо говорить об этом, милая, — сказала мать.
— Мы ищем женщину по имени Хуана Санчес, — пояснила я. — Мы здесь, чтобы ее найти — может, она снимала у вас номер? — Я описала свою мать, сообщив, какая у нее прическа, какой характер и т. д., а также упомянув, что она профессор университета.
— Извините, мэм, но здесь ее не было, — ответил хозяин гостиницы, — и я о ней ничего не слышал.
— Тогда давайте отдохнем и постараемся забыть, что сегодня произошло, — предложила Иоланда.
Тем не менее никто из нас не сдвинулся с места; все сразу как-то притихли. Стоя в ярко освещенном холле, мы молча смотрели друг на друга, пока наконец Эрик, который до этого момента выглядел чрезвычайно скверно — волосы у него на голове стояли дыбом, покрытое синяками лицо испачкано грязью, — вдруг не взглянул на меня с той широкой усмешкой, которая тысячу раз приводила в трепет библиотекарш в музее Хантингтона.
— Видимо, мне придется взять командование на себя, — сказал он. — Сегодня ляжем спать попозже. Мне абсолютно ясно, что всем нам необходимо устроить небольшую оргию, иначе полностью слетим с катушек.
— Здесь вы начальник, — отозвалась я.
— Что, правда?
— Нет, но все равно продолжайте.
— Ну, вот и прекрасно, — сказал он. — Знаете, что нам сейчас нужно?
— Упиться до чертиков, — догадалась я.
— До потери сознания, — обрадовался он.
— И немного закусить, — стараясь не уступать нам в крутизне, сказала Иоланда.
— Звучит неплохо, — улыбнулся владелец гостиницы.
— Все, что мы можем предложить, — оладьи, — сказала его жена.
— И немного рома, — сказал хозяин.
— Какого еще рома? — спросила его жена.
— Ром подойдет, — сказал Эрик.
И мы отправились на кухню, где жена хозяина уселась, положив свои голые ноги на длинный дубовый стол, тогда как Эрик прямо поверх заляпанных грязью брюк нацепил фартук и принялся взбивать тесто для блинов. Отправившаяся в гостиную Иоланда обнаружила в обширной коллекции хозяев старые пластинки Лилианы Фелипе, и вскоре по всему дому разносились лукавый голос певицы, гром барабанов и звуки рожков, — да так, что стоявшие на проигрывателе глиняные фигурки начали дрожать и подпрыгивать. Из своих комнат потянулись до сих пор спавшие постояльцы — они, правда, довольно быстро оживились, почувствовав запах блинов и увидев шесть бутылок бакарди, которые Эрик обнаружил у дальней стенки буфета. При виде рома жена хозяина выразила решительный протест и возмущение, длившееся до тех пор, пока по настоянию своего нового гватемальско-американского бармена сама не отведала четыре бокала огненной жидкости.
— Пейте, пейте, удивительная королева красоты, — говорил Эрик. — У вас глаза начинающей киноактрисы и ножки молодого оленя, а ваши дочери разобьют сердца миллиону мужчин.
— Так и быть, — согласилась она.
До самого рассвета Эрик демонстрировал те свои таланты, которые заставляли забыть о целомудрии аспиранток Калифорнийского университета, доводили до безумия мою мать и приводили в экстаз университетских деканов — пока те не падали под столы на факультетских посиделках. На эту ночь его способность организовывать вакханалии обеспечила всем некоторую передышку — я, например, и забыла о том, что прочитала в мамином дневнике. В два часа ночи дочери хозяина с воплями прыгали вокруг Эрика, а их мать танцевала с мужем танго, выкрикивая тому на ухо песни Фелипе. А вот Иоланда по мере опьянения становилась все более величественной. За столом она сидела очень напряженно, с высокомерным выражением лица и в классической позе русского посла или же затянутой в корсет дамы полусвета. Но когда я подошла, чтобы ее обнять, она утратила манериентальность; схватив мои руки, прижала к лицу и поцеловала.
— Я и люблю тебя, и ненавижу, — сказала она. — Хотя на самом деле я вовсе не ненавижу.
— Ты моя лучшая подруга, Иоланда! — всхлипнула я. — Я была настоящей задницей.
— Это точно! — в порыве пьяной откровенности воскликнула она. — Задница у тебя, как у лошади.
Вскоре все остальные постояльцы уже сидели за длинным деревянным столом рядом с Иоландой и то смеялись, то безутешно плакали над трагедией урагана, ужасами войны и той невероятной пустотой, что осталась после всех смертей. Жена хозяина время от времени отправляла дочерей спать, но уже через несколько минут девчонки вновь, босые, появлялись на кухне, жевали блинчики и с интересом принюхивались к рому. Тем временем Эрик, продолжая свою жизнеутверждающую деятельность, чем-то напоминавшую библейское сказание о рыбе и хлебах, ухитрился сделать так, что бокалы всю ночь оставались полными; кроме того, он лично испек на старой черной сковородке восемь партий блинов, подбрасывая их вверх так, что они описывали в воздухе мертвые петли. Он танцевал, пил, потел и, стоя у плиты, рассказывал периодически возникающим девочкам какие-то байки (где хозяин гостиницы взял топливо для того, чтобы растопить чудовищное устройство, понятия не имею, но, по-моему, как-то раз он оттащил на задний двор пару тумбочек и вернулся обратно уже с целой охапкой дров). Наконец, в шесть часов утра Эрик на цыпочках прошел над распростертыми на полу девочками, вытащил из-за стола сидевшую неестественно прямо Иоланду и под музыку «Святого Михаила-архангела» начал танцевать с ней, обмениваясь сомнительными шуточками и хохоча изо всех сил. Затем наступила моя очередь.
