На «Куин Мэри» верный себе Бёрджесс завязал любовную связь с молодым американским студентом Миллером. Оба прекрасно поладили между собой, и Гай пригласил своего нового знакомого остановиться у него на квартире в Лондоне. Вступив на родную землю, Бёрджесс тут же встретился с Блантом, который, как всегда, служил посредником между ним и нашей резидентурой. Он рассказал Энтони о серьезности положения и изложил свои и Филби соображения о том, что следует предпринять. Короче говоря, они пришли к выводу, что Дональду Маклину нужно бежать из Англии в Советский Союз, и как можно быстрее. Блант немедленно согласился довести их решения до нашего сведения, благо моя с ним встреча должна была состояться в ближайшее время.
Мы встретились на следующий день. Блант явился на явку, как всегда, уравновешенный, но я понял, что случилось что-то ужасное. Под обычным спокойствием таилась глубокая тревога. В нормальных условиях первым беседу начинал я, но на этот раз заговорил он.
— Питер, случилась большая беда. Только что вернулся в Лондон Бёрджесс. Маклина должны вот-вот арестовать. Контрразведка нацелилась было на троих, но сейчас они, кажется, остановились на одном Маклине. Его разоблачение — вопрос дней, а может быть, часов.
Бёрджесс, Филби и он сам, — сказал далее Блант, — считают, что грозящий Маклину допрос положит конец всей нашей агентуре. Поэтому мы должны действовать, не теряя времени, но крайне осторожно, ибо Маклин вне сомнения уже находится под пристальным наблюдением.
Я слушал его с беспокойством, хотя, после того, как мы узнали, что у американцев дело с расшифровкой телеграмм продвигается, был готов к такому повороту событий.
— Дональд сейчас в таком состоянии, что признается во всем на первом же допросе, — подвел итог Блант.
Я знал, что на этой стадии не могу принять никакого решения самостоятельно. Нужно было посоветоваться с Москвой. Мы договорились встретиться вновь через два дня, но я попросил Бланта передать Бёрджессу, чтобы на этот раз он пришел на встречу сам. Я полагал, что у Гая могут быть какие-нибудь новые сведения для нас, и, учитывая чрезвычайность ситуации, предпочел действовать не через посредника.
Чтобы показать Бланту, насколько серьезно мы относимся к делу, я сказал, что приведу с собой на встречу нашего резидента. Коровин, конечно, не отказался от встречи, в конце концов это была его прямая обязанность. Однако меня все это беспокоило, так как в последнее время Коровин начал с пренебрежением относиться к тем строгим правилам безопасности, которые сам же составил для всех нас. Он ставил себя выше таких «мелочей». Были известны случаи, когда он отправлялся на секретные встречи в посольской машине, а иногда умудрялся звонить по телефону агентам прямо на службу. Подобная небрежность легко могла оказаться фатальной в создавшейся опасной ситуации. Но я тут ничего не мог поделать. Не критиковать же мне, подчиненному, свое служебное начальство? К тому же я знал, что у Коровина стало барахлить сердце. Это, вероятно, и послужило причиной такого отношения к делу с его стороны. Поэтому я лишь доложил ему о серьезности положения, намеренно сгустив краски, в надежде на то, что это его припугнет и он станет вести себя осторожней. Замысел, кажется, удался, потому что с тех пор Коровин скрупулезно соблюдал наши правила.
За сорок восемь часов мы связались с Москвой, получили инструкции и спланировали наши действия. Центр отреагировал очень быстро. Его ответ был ясен и однозначен: «согласны на организацию побега Маклина. Его примут здесь и предоставят все, что нужно, если он согласится».
Во время встречи, в которой участвовал Коровин, Бёрджесс подтвердил все, что говорил Блант. Мы дали ему указание как можно скорее связаться с Дональдом, обрисовать ему положение и убедить в том, что у него нет другого выхода, кроме эмиграции.
По прибытии в Лондон Бёрджесс попросил отдел кадров министерства дать ему несколько свободных дней для устройства личных дел. С этого времени он стал единственным звеном, связующим нас с Маклином, потому что Бланту стало небезопасно встречаться с ним.
Гай нанес сугубо официальный визит своему другу. Они поболтали несколько минут о том о сем, как это принято у приятелей, возвратившихся из служебных командировок. Во время разговора Бёрджесс быстро написал Маклину записку, предлагая срочно встретиться в «Реформ»— клубе. Он поступил благоразумно: было ясно, что за Дональдом неотступно следят, и, возможно, его телефонные разговоры и беседы в кабинете прослушиваются.
После работы они встретились в «Реформе». Гай сообщил ему подробности того, что знал. Маклин не удивился.
— За мной уже давно следят и не показывают секретных телеграмм и документов. Я обо всем рассказал Бланту. В любой день ожидаю вызова к начальству или в контрразведку.
Тогда Бёрджесс высказал ему свое мнение в связи с сложившейся обстановкой, а также заметил, что Филби, Блант и Центр разделяют его точку зрения: Маклину лучше всего теперь бежать. Дональд заметно пал духом.
После долгой паузы он сознался, что не в силах выдержать предстоящего испытания. Он понимал свою собственную слабость и знал, что не сможет держаться месяцы, может быть, даже годы, упорно все отрицая. Маклин пришел к выводу, что в конце концов признается. И все же не мог решиться на побег. Ведь надо и о семье подумать. Через три недели у жены должен родиться ребенок, он не может бросить ее.
В течение этого напряженного периода Коровин и я по очереди встречались с Блантом и Бёрджессом. При встрече с Коровиным Гай рассказал ему о своем последнем разговоре с Маклином, состоявшемся за несколько часов до встречи. Через час мы передали это сообщение в Центр, и сразу же получили ответ:
«Маклин должен согласиться на побег».
Коровин снова встретился с Бёрджессом и велел ему добиваться от Маклина согласия на побег. Гай сделал все, о чем его просили. Но на этот раз Маклин нашел новый предлог для своего отказа. Он заявил, что если ему предстоит добираться до России через Париж, то он никогда не попадет на советскую территорию. Бёрджесс его не понял.
— У меня в Париже старые друзья, — пояснил Маклин, — и если я их увижу, то снова запью и не смогу найти в себе силы уехать.
Гай отмахнулся от этого аргумента, сказав ему, что, в таком случае, мы найдем ему сопровождающего. А это-то как раз и нужно было Маклину — он не мог сделать и шага в одиночку.
Гораздо сложнее был вопрос, как поступить с Мелиндой, ожидающей вскоре третьего ребенка. Я дал согласие Бёрджессу разрешить Маклину сообщить жене о необходимости эмиграции, чтобы узнать, как она к этому отнесется. Центр не возражал против этого — ведь Мелинда (вопреки тому, что писали об этом позднее разные эксперты) хорошо знала, чем занимался ее муж. До своей женитьбы Дональд, в нарушение всех наших профессиональных правил, рассказал ей о том, что он работает на советскую разведку. Маклин считал своим долгом предупредить ее об этом до того, как она станет его женой. И как это ни удивительно, Мелинда, хоть и не была без памяти влюблена в Маклина, не изменила при этом своего решения выйти за него замуж. А в 1943 году, когда мы решили изменить нашу систему связи с Маклином, он сам предложил, чтобы посредником между ним и нашими связными стала его жена. Эту мысль западные эксперты опровергали, но факт остается фактом. Мелинда Маклин отлично знала, что ее муж — советский агент.
Когда Дональд рассказал ей о разговоре с Бёрджессом и о нашем предложении, она тотчас согласилась и сказала мужу:
— Они правы. Беги, как можно скорее, не теряй ни минуты.
Мелинде стало ясно, что если грянет гром, то ее муж очень быстро сломится на допросах. Поэтому она сделала все возможное, чтобы помочь нам быстро вывезти его из страны.
Теперь нужно было срочно найти ему спутника. Снова посоветовались с Центром. Радио принесло ответ: «С Маклином поедет Бёрджесс, но только как сопровождающий».
Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что это несколько коротких и туманных слов легли, как сургучная печать на судьбу наших кембриджских агентов. Если бы Маклин согласился ехать один, их могли бы и не обнаружить, и Гай Бёрджесс до сих пор счастливо проводил свои последние годы в Англии, а может быть и жил бы там до сих пор.
При следующей встрече мы спросили Бёрджесса, захочет ли он поехать с Маклином в качестве сопровождающего. Гай был изумлен.
— Если я это сделаю, то никогда не смогу вернуться назад. А я нигде не смогу жить, кроме Лондона, вы прекрасно это знаете.
Коровин не посчитал это возражение серьезным. Тогда Бёрджесс привел другой аргумент, который по его мнению был исчерпывающим.
— Об этом не может быть и речи. Я дал Киму честное слово, что не уеду. Перед моим отъездом из Вашингтона он сказал: «Обязательно предупреди Маклина, но с ним не уезжай. Если ты это сделаешь, мне — конец. Поклянись, что не уедешь». И я поклялся.
