– Интересно, за что? – спросил корреспондент.
– За что? – он криво улыбнулся. – За их отношение ко мне. И к таким, как я. Кем был я в глазах всех этих снобов? Выскочкой с Бронкса, нескладным еврейским юношей, который не умел одеваться, говорил с чудовищным идишским акцентом, едва мог читать и писать. О, мы прекрасно понимали друг друга – с вашими тогдашними властями. Их чувства были похожи на мои. Поймите, это была не просто афера, это была виртуозная игра. И – конечно, вы правы: скандал, связанный с продажей большевиками национальных культурных ценностей, как раз работал в нашу пользу. Более того: мы действительно спровоцировали его. Кривцов – один из кураторов от НКВД – предложил мне подарить подлинный шедевр известному музею. Причем я должен был случайно обмолвиться, что картина куплена мной в Москве, практически за бесценок. Мне было предложено самому выбрать. Я выбрал картину Тициана «Венера с зеркалом».
– Что ж, – сказал Черноусов. – Игра… Да, пожалуй, игра. Жаль только, что фишками в этой игре были десятки людей, отнюдь не испытывавших наслаждения. Собственно, они даже не знали, в какой «игре» им приходится участвовать.
Галлер мгновенно помрачнел.
– Я ничего не знал об этих людях, – сказал он.
– Не знали? Вы не знали, что несколько десятков человек арестованы ОГПУ просто для того, чтобы обеспечить эту грандиозную, как вы говорите, идею исполнителями?
– Нет, не знал. Я узнал об этом гораздо позже… – он замолчал, потом сказал другим тоном: – Вы правы. Конечно, я знал об этом. Когда я спросил у Трегубова и Кривцова – они непосредственно курировали проект. – кто и как будет осуществлять…
– Были арестованы тридцать восемь человек, – тихо сказал Виктор. – Художники так называемой неоклассической школы. Через двадцать семь лет вышел один. Ефим Мардер, их глава. Он умер десять лет назад. Смерть его оказалась связанной все с тем же делом. Ему не удалось бежать из «Школы искусств».
Галлер отвел взгляд.
– Вместе с ними были арестованы химики-технологи, – продолжал корреспондент. – Они должны были разработать специальную технологию старения холста, верно?
Реймонд Галлер кивнул.
– Из этих в живых остались двое. С сыном одного из них, Моисея Купермана, судьба свела меня в Израиле. Старый Куперман скончался в прошлом году, так и не узнав до самой смерти, для чего нужны были опыты, которые он ставил в «шарашке» с тысяча девятьсот двадцать девятого по тысяча девятьсот тридцать четвертый годы… Много позже были убиты люди, от которых специалисты-искусствоведы во всем мире, с немалым для себя удивлением могли бы узнать, что, оказывается, существуют не 400 прижизненных оттисков «Капричиос» Франсиско Гойя, а на добрый десяток больше. Да и других работ тоже. Что в отечественных запасниках хранятся подлинники, якобы проданные в 20-е – 30-е годы. Покойный Семен Левин по чистой случайности обнаружил такой запасник…
Черноусов не мог бы сказать, как долго длилась пауза на этот раз.
– Вы не знаете, – сказал вдруг Галлер другим тоном. – Вы слишком молоды, вам не понять старика. Все рухнуло. Всему конец. Какая разница – опубликуете вы что-нибудь или нет… Это же конец истории. Конец жизни. Во всяком случае, моей. Вы думаете: «Слава Богу, коммунизм закончился». А для меня это было молодостью. Можете мне не верить, но я получал удовольствие от работы с вашей прежней властью. И я действительно хотел, чтобы они победили – в этом гигантском соревновании… – Галлер помолчал. – Впрочем, зачем я вам это говорю…
21
Он появился на работе через три дня после возвращения из Москвы. Материал тянул даже не на статью, а на серию статей. Так Виктор и сказал Когану.
– А интервью? – спросил Коган. – Ты же с ним беседовал после пресс-конференции. Долго.
– Нет, – ответил Черноусов. – Одним интервью тут не обойдешься.
– Жаль, – сказал Миша. – Ты новости слышал?
Виктор покачал головой.
– Галлер умер, – сообщил редактор. – Вчера ночью. Прямо в самолете. Самолет летел из Швейцарии в Штаты. Знаешь, у него ведь был роскошный «Боинг», личный.
Черноусову показалось, что он ослышался.
– Каким образом он мог умереть? – спросил он. – Он что, один был в самолете?
– Нет, с семьей. И экипаж, естественно. И целый штат врачей. Говорят, старик возил с собой персонал, которого хватило бы на целую клинику.
– Как же это произошло? – глухо спросил Виктор.
– Ходят странные слухи, – сказал Коган. – Говорят, во время полета старик пожаловался на то, что всю ночь накануне не мог уснуть. Попросил снотворного у медсестры. Уснул. А когда прилетели, оказалось – он уже мертв. То ли перебрал снотворного – не знаю, как сестра не углядела. То ли просто сердце не выдержало.
– А что, все-таки, говорят врачи?
– Склоняются к тому, что был сердечный приступ во сне. Правда… – он заколебался на мгновение. – Сын сказал, что старик вернулся из Москвы в состоянии подавленном. Он даже намекнул, что не исключает возможности самоубийства. Но каков мотив? Ты как – ничего такого не замечал?
– Нет, – медленно ответил Черноусов. – Ничего такого не замечал… Знаешь, я пойду. Устал.
– Конечно, отдыхай. Завтра материал принесешь?
Виктор не ответил. Выйдя из помещения редакции, он пошел по улице в сторону моря. Был на удивление свежий и прохладный день, слишком мягкий для августа. Может быть, поэтому набережная показалась Черноусову, рассеянно шагавшему по влажным плитам, излишне многолюдной. Он переступил через парапет. Ноги сразу же увязли в мягком сыпучем песке. Добравшись почти до самой кромки прибоя, Виктор сел на влажный камень.
Здесь неожиданно оказалось жарче, чем на самой набережной. Несмотря на будний день, отдыхавших оказалось немало. Несколько подростков гоняли с азартными криками полуспущеный мяч. В огороженном для купаний участке плескались мамаши с детьми. Вся картина поразила вдруг Виктора полным несоответствием его собственной внутренней пустоте, странной и болезненной. Давешние слова Миши Когана только усилили само ощущение, но пустота – пустота появилась до возвращения.
До известия о смерти Реймонда Галлера.
«А ведь это я его убил," – подумал Виктор. Ветер с моря казался густым и вязким, было тяжело вдыхать эту теплую сырость. Черноусов вытащил из кармана сигарету, попытался закурить. Сигарета почти мгновенно размокла. Он обхватил руками колени и замер.
«Вы не знаете, – вспомнилось ему, – вы слишком молоды, вам не понять старика. Все рухнуло. Всему конец. Какая разница – опубликуете вы что-нибудь или нет… Это же конец истории. Конец жизни. Во всяком случае, моей».
