— Дела у нас плохи, — ничего не скрывая, начал Моисей. — Без образцов никто, пожалуй, нам веры не даст.
— Приехала бы Марья, — горько пошутил Еким и осекся под взглядом Моисея. — Оставил я ей, — сказал он глухо, — фунтов десять горючего камня и раза в два больше золотой и серебряной руды. Надежней рук нету…
— Может, по санному пути обоз на Урал пойдет, — вспомнив совет Удинцева, перебил Моисей. На виске у него прыгала жилка.
— Обоз? — засмеялся Васька. — Лазарев небось по всем дорогам доглядчиков понаставил. — Он чуть было не смял в руках парик, но вовремя опомнился, отодвинул его подальше.
Воронин, казалось бы, не слушал, поигрывал луковицей, кидая ее с ладони на ладонь. Когда Васька умолк, Игнатий положил луковицу, поднялся, сказал, что через неделю дают ему отпуск, заслужил…
— Поедешь? — Голос Моисея сорвался.
— Привезу.
Васька кинулся было обнимать Воронина, но Моисей остановил, спросив, все ли решено с отпуском.
— Привезу, — повторил Воронин и, не прощаясь, вышел.
— И нам время, — сказал Ефим. — А тебе, Моисей, от нашего брата-солдата приказ: вернись в монастырь и жди. По Петербургу наверняка рыскают лазаревские соглядатаи.
— Может, помолишься в святом месте о деле нашем. — Кондратий поднял брови, посветлел. — Там к богу ближе.
Моисей развел руками:
— Не могу. Нагляделся на них.
— Ах ты, черт, придется тише воды, ниже травы жить! — руганулся Васька.
— Ты уж постарайся, Васенька. Только бы все вышло, только бы на Урал глянуть. — В голосе Тихона была лютая тоска.
Побратимы обнялись на прощание.
Когда Моисей добрался до лавры, было уже темно. Низкие мутные тучи заполнили небо, тонко поскуливал ветер. У калитки на камне сидел Удинцев. От него пахло вином, но говорил он твердо:
— Судьба тебе, Моисей, улыбнулась. Видно, таланный ты человек. Но без меня никуда боле не уходи, сын мой.
Полил холодный дождь, косыми струями ударил в захлопнувшуюся калитку.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Лазарев принимал в Ропшинском дворце тайных гостей. На дороги пал первый снег, и в покоях топили камины. Вытянув ноги к решетке, Лазарев слушал высокого господина, оживленно жестикулировавшего при каждом слове. Второй гость из темноты глядел на пылающие уголья, посасывал янтарный мундштук кальяна.
— Шах Мохаммед-ага не забудет ваших услуг, — говорил высокий, прижимая руку к груди. — Мы счастливы, что вы не забывайте родины отца своего…
— Короче, — сказал Лазарев, помешав щипцами золотые угла — Сколько будете платить и за что?
— Нам нужен чугун для пушек и ядер, — вынув изо рта мундштук, отрывисто пролаял второй.
— Персия готовит войну? — повернулся к нему Лазарев.
— Это угодно аллаху, — торопливо заговорил первый. — Грузия — исконные владения Персии. Петр Первый завязал дружбу с грузинскими князьями. Он был силен. Ныне Екатерина ослаблена войной с Турцией и шведами.
— Разумею. — Лазарев поджал ноги, завозился в кресле. — Чугун, отлитый в России, должен быть обращен против нее же. Вы это понимаете?
Он ушел в темноту, затих. Чуть слышно сопела вода в кальяне. Наконец заводчик спросил, а помнят ли его гости, какой опасности он подвергается. Они долго и горячо торговались.
У двери звякнул серебряный колоколец, Лазарев гневно сдвинул брови, шагами барса прошел к портьере, рывком откинул ее. Перепуганный насмерть слуга прошептал, что пожаловал сам князь Платон Зубов. Лазарев безнадежно развел руками, осмотрительные персы скрылись в другую дверь, и заводчик пошел навстречу государынину фавориту. Румяный от легкого морозца, в блестящем от золота и орденов мундире Платон Зубов показался Лазареву совсем юным.
— Милости прошу, князь. Польщен посещением.
— Развлеки, Иван Лазаревич. Государыня в гневе. Побила арапчонка, меня прогнала, как собаку. — В голубых глазах фаворита всплеснулась ненависть. — От нее дурно пахнет, — полушепотом сказал он, оглядываясь.
Лазарев спросил, что князь изволит пить, приготовился дернуть звонок, но Зубов перебил его:
— Да погоди ты!.. Напомнили государыне про бунтовщика Радищева, что сослан в Илимский острог…
— Коль ты приехал ко мне, князь, — беря его под руку, настаивал Лазарев, — то забудь о делах, будь гостем и развлекайся. Свежинка-то моя, наверное, слаще.
Игриво всхохотнув, Зубов одним глотком выпил вино. Лазарев подумал, что далеко этому воробью до Потемкина, опять любезно улыбнулся:
— Князь Платон, желаешь?..
Зубов опять захохотал:
— И где ты этих персиянок добыл, ума не приложу. Гибкие, как пантеры.
— Я все могу достать, чтобы угодить гостям. — Лазарев хлопнул в ладоши.
Появился гигантского росту негр в белой чалме, склонился до самого полу. Во рту его мелькнул обрубок языка. Зубов, еще хихикнув, последовал за негром. Заводчик успокоенно разглядывал перстни.
— Монах Александра Невского лавры просит принять по тайному и неотложному делу, — доложил невидимый голос.
— Какой еще монах? — Лазарев быстро зашагал по анфиладе комнат.
И в самом деле, неподалеку от двери на креслице сидел краснорожий гривастый поп, шипел толстым носом. В воздухе стоял спиртной и чесночный дух. Завидев Лазарева, поп вскочил, уменьшился в росте, закланялся:
— Скрывается в нашей обители богомолец. Слышал я, изрекал тот богомолец, что унтер-офицер Преображенского полка Игнашка Воронин поехал в село Юрицкое за образцами какими-то. А еще этот богомолец поносил тебя…
— Все это спьяну тебе показалось, — насмешливо ответил Лазарев и повысил голос: — Понял?
— Как не уразуметь!
Пряча деньги, монах попятился к выходу. Лазарев тот же час распорядился послать гонца в Санкт-Петербург с письмом. В письме было велено приказчикам догнать Воронина и прикончить, а Мосейку Югова выцарапать из монастыря и доставить хозяину.
Отдав необходимые приказы, взволнованный Лазарев возвратился к камину. Снова выплыла эта история. И чего нелепей могло случиться того, что все рудознатцы оказались в гвардии, в Петербурге! Будто заодно с ними было военное ведомство. И гляди, каким сатаной оказался раб Мосейка. Против хозяина напрямую пошел! Ну, придется ему жрать этот горючий камень.
За спиной послышался смех Платона Зубова.
— Ну, угодил, Иван Лазаревич, вовек не забуду… Только как с государыней примириться…
— Дерианур все при себе держишь? Жалко? А ты подари. Есть у меня крепостной — великий рудознатец. Дам ему срок, чтобы такой же камень добыл. «Захочет жить — добудет», — добавил он про себя и добродушно улыбнулся фавориту.
— Боюсь, — меняясь в лице, доверительно прошептал Зубов. — Матушке государыне жить недолго. Зна-аю. И что тогда будет со мной, если императорствовать посадят гатчинского упыря! Посоветуй, Иван Лазаревич, нос-то у тебя вон какой, любой ветер учует.
Лазарев, будто не расслышав, продолжал говорить об алмазах. Зубов закричал, что алмазы останутся, а голова улетит.
— Не улетит, если не пустая. А драгоценностями не пренебрегай: они и пустую голову умной делают. Ложись-ка, князь, почивать. На востоке говорят: вечером ишак орет, утром песни поет.
Но Зубов заторопился ехать. Провожая высокого гостя, Лазарев зорко оглядывал темнеющую дорогу. Завтра по этой дороге привезут беглого холопа.
2
Воронин не спал уже третью ночь. Будто кто-то подсказывал ему, что по пятам, захлестывая коней, идет погоня. Содержатели станков не чинили препятствий Преображенскому унтер-офицеру. Кто знает, какие важные депеши везет он в своей сумке. А в каторгу кому охота?
Дороги еще не устоялись, и порою Воронин просто брал верховую лошадь. У берегов рек и речек прилаживался припай, перевозчики матерно божились, что помирать им еще не время. Воронин добывал из-за обшлага заштемпелеванную бумагу, тряс ею перед носом супротивца. Под Арском запрягли тройку в благородную гитару — других экипажей не нашлось.
— Ой вы, Вольтеры мои! — крикнул молодой парень-ямщик, крутнув вожжами.
Воронин подивился, откуда мужик знает Вольтера.
— Какого Вольтера? Не знавал такого! — обернулся тот.
— Как же мог услыхать такое имя?
— Помилуйте, мы часто господ всяких возим, так от них наслышаны всякого.
По дороге гитара треснула. Сунув деньги ямщику, Воронин прыгнул на пристяжного, дернул его за уши. Мелькали дубки, осины, пошла-побежала дремучая ель. Вятская дорога отделилась от пермской. Едва миновали расстань, пристяжной зашатался, охнул и пал. Влажные глаза его по-человечьи укоряли Воронина. Ощупав сломанную бабку, Воронин вложил ствол пистолета в чуткое конское ухо.
— Бачка, зачем?
Три скуластых татарина оттащили Воронина в кусты, ловко содрали с коня шкуру. Или это все снилось ему посреди зыбкого тумана?
