самым утверждая его уверенность в самобытности и верности истории своей страны. 2. Как и в предыдущие годы, СМИ и государственный дискурс во время третьего срока Путина способствовали созданию "медийной универсальной нормы принадлежности к большинству", которую Илья Кукулин назвал важной частью патриотической пропаганды во время третьего срока Путина (Кукулин 2018: 223). Близкий к Кремлю академик Сергей Марков подтвердил, что акцент на большинстве сделан намеренно, описав акцент на народе или нации (narod) после 2012 года как переход к "демократии большинства", при которой права большинства защищаются от якобы агрессивного и враждебного меньшинства (Н. Петров 2013). Этот нарратив также хорошо сочетается с нелиберальными и религиозными дискурсами в российской политике , такими как речь президента Путина на Валдае в 2021 году , в которой он сетует на "заумь" и "культуру отмены" на Западе (Презид. России 2021). Такие нарративы важны для функционирования и контекста обращения к истории и опираются на бинарность сознательного и бессознательного гражданина.
Мессианская интерпретация правительством российского культурного сознания зависит от своеобразной концептуализации русскости, которая сводит текущие события и российскую идентичность не более чем к идиосинкразической интерпретации истории. Учитывая, что критика государственной политики легко интерпретируется как вызов русской памяти, это приводит к следующим смешениям:
1.
Выступать против российской политики - значит бросать вызов российской памяти или "истории".
2.
Оспаривать русскую память - значит ставить под угрозу и/или отвергать русскую идентичность.
Превращение понимания истории в определение принадлежности подчеркивает степень, в которой историческое обрамление направлено на секьюритизацию даже умеренных политических различий, в результате чего позиция, скажем, по поводу действий Кремля в Сирии превращается в вопрос экзистенциальной безопасности для российской нации. В сочетании с другими тенденциями это стигматизирует оппозицию, позиционируя ее расхождение с историческим консенсусом - и отсутствие культурного самосознания - как угрозу самой ткани нации. Вячеслав Володин сформулировал эту позицию, заявив, что россиян, не согласных с войной их страны против Украины, следует лишать гражданства (Moscow Times 2022).
В то же время часто можно услышать, как телекомментаторы и церковные деятели утверждают, что "русский [russkii] - это понятие без границ, простирающееся во все уголки планеты" (Чигишов 2015ф: 24.01), что предполагает инклюзивный подход к принадлежности. Отказываясь от чисто этнического понимания русскости, акцент делается на русской культуре как на чем-то открытом для всех, независимо от национальности. Аналогичным образом, в официальном политическом дискурсе этническая принадлежность играет относительно незначительную роль. Напротив, политическая идентичность, определяемая исторической интерпретацией, оттесняет этническое наследие, когда речь заходит о русскости. Культурные и цивилизационные смыслы, приписываемые русскости, означают, что на российскую идентичность могут претендовать неславяне (с правильной культурной памятью), но не те этнические русские, чьи политические взгляды расходятся с кремлевскими, что отражено в следующем комментарии таблоида: "Эти люди [несогласные с политикой правительства по Сирии] больше не русские. Эти люди оторваны от своих корней, от истории своего народа. Это понятие справедливости (которого им не хватает) действительно заложено в русском генетическом коде" (Цепляев 2015). Подобные описания подчеркивают, что русскость, несмотря на традиционную этническую коннотацию, стала цивилизационной идентичностью, официально определяемой политическими и культурными взглядами. 3 Здесь же мы в очередной раз видим реализацию мантры о том, что сознание (правильная память) определяет бытие (русским).
Цивилизационное (пере)брендирование "русскости" способствовало все более мессианским терминам, в которых политики и государственные СМИ описывали глобальную значимость России после 2015 года. С 2015 года в разговорах о российскости все чаще упоминается мировая сцена, на которой Россия играет активную руководящую роль, порой равную роли США (Kremlin.ru 2016b). Предсказуемо, политики и СМИ обосновали причину вновь обретенного глобального положения России и возвращения ей статуса великой державы чувством исторической судьбы: "Прежде всего, нам необходимо усвоить уроки истории, чтобы установить мир, укрепить общественную, политическую и гражданскую гармонию, которой нам удалось достичь" (Презид. России 2016c). Если это кажется драматичным, то это ничто по сравнению с риторикой в таблоидах вроде "Комсомольской правды", которая заявляла, что "Россия берет на себя эту миссию по преодолению тьмы в мире. Будь то Наполеон, Гитлер или ИГИЛ" (Гамов 2015a). Видимо, России была уготована такая историческая судьба, предопределена определенная роль в мире. Но способность сформулировать эти аргументы, объяснить, как такая интерпретация истории в конечном счете диктует российскость, была лишь частью правительственной задачи: как теперь перенести довольно абстрактное объяснение в практическую сферу?
Шаблоны культурного сознания
Самоидентификация предполагает ежедневное воспроизведение определенных рутин для поддержания биографической непрерывности (Ejdus 2020: 22). Таким образом, культурное сознание должно не только описывать историческую уникальность и миссию России, но и создавать и демонстрировать рутины культурного сознания, демонстрирующие осознание традиции, истории и других "аутентичных" ценностей. Но как люди могут реализовать свои знания об истории в повседневной жизни? Как люди узнают, что им делать, какие ритуалы совершать? Как они узнают, что "принято" делать и что делают другие люди? Именно здесь полезно более подробно рассмотреть изображения патриотизма в прокремлевских СМИ и то, как они стали образами культурного сознания.
Изображение патриотической деятельности правительством и СМИ во время третьего срока президента Путина несколько контрастировало с их подходом до 2012 года. По иронии судьбы, по мере того как хватка государства за власть становилась все более жесткой, правительство и поддерживающие его СМИ делали все больший акцент на создании образа "исторически осознанного" патриотизма "снизу вверх". Это не означало отказа от "показушного" патриотизма Дня Победы, но свидетельствовало о том, что правительство и СМИ курировали, управляли и присваивали патриотические тенденции низов. Таким образом, правительство стремилось использовать и политизировать легитимность, присущую "обычным" патриотическим мероприятиям, которые в российском контексте , как правило, были аполитичными (Goode 2016).
Это произошло после взрыва патриотизма и национализма после аннексии Крыма в 2014 году, когда правительство и особенно Путин получили волну популярности, отраженную различными способами и широко освещаемую в СМИ. Как подробно описано в главе 5, российское правительство создало множество различных мероприятий и практик, ориентированных на память, предлагая людям массу возможностей приобщиться к истории и тем самым узаконить и воплотить в жизнь свое утверждение о том, что Кремль ведет российских граждан к большей исторической осведомленности и культурному самосознанию. Среди таких мероприятий: говорить по-русски; собирать деньги для восточной Украины; отмечать День Победы; носить георгиевскую ленточку; размахивать флагами Победы; защищать советские мемориалы; бороться с бандеровцами/промайдановскими украинцами; бойкотировать западную еду; отдыхать в России; ношение футболок с изображением Путина, российских или советских ракет; репатриация олигархами своих богатств из оффшорных налоговых гаваней; посещение военно-патриотических или военно-исторических клубов; празднование российской истории и культуры (посещение выставок, фестивалей и пр.). Этот список включает в себя самые разнообразные виды деятельности, некоторые из них необычны, некоторые банальны,
