Напротив стеклодувов со щеками дутыми скопились дегтяры скопинские, насквозь пропитанные дегтем, духовитым до одури. В Москве недавно откопали бочку. Пятитысячной давности! С таким ядреным дегтярным духом, хоть нос зажимай! Умели предки работать!
Торговали, кто чем мог, покупали – по карману. Точнее, по мошне. Но, несмотря на отсутствие карманов, карманники, все же, были, не зря на базаре кричали: “держи мошенника!”
Похитителя изловили, подзатыльники стали отвешивать. Украл недоросль баранку, а крику на пять караваев!
На освирепелых торгашей наткнулся отец Сергий, усмиряя их увещеваниями:
– Не гневитесь пустословием, чады Божии, проникнитесь жалостью к несмышленому отроку… Да, нарушил он Божию заповедь, но вы, простите его… Притихните на чуток и услышьте как поют птички Божии…
Будто по заказу появились снегири красногрудые из белой березовой рощи, а отец Сергий дальше пошел. Мимо купцов-перекупщиков, продавцов и покупщиков. Мимо гуляк-выпивох, что под прикрытием телег и возков бражничают: с устатку, с достатку, на троих и за компанию, с грусти, с горя, с радости, в жажду, в сладость, для веселия, на посошок и с возвращеньицем… Огибая табор комедиантов и плутоватых фокусников, услыхал отец Сергий громкий рык рассерженного медведя…
Поначалу бой медведя с человеком “на кулачках” выглядел комично: с подножками на бревнышке, с падениями понарошку и, вдруг, зверь озверел! Вместо опрокидывания на спину и махания лапами, сдаюсь, дескать, медведь с диким ревом ринулся на поводыря!
Народ оцепенел, закрыл глаза – настала тишина жуткая… Очнулись и видят – остановился у земляной ограды старец в монашьем одеянии, подобрал подрясник, перековыркнулся через заграждение и очутился перед оскаленной пастью зверя раздраженного с клыками желтыми, страшными!
Народ вторично смежил веки, дабы не зреть расправу ужасную. Однако, медведь не осердился, не впал в ярость, захлопнул пасть, замотал башкой, замурчал по-котячьему…
Открыли люди глаза, видят – бухнулся медведь на колени и пополз к старцу, пластаясь по земле брюхом.
– Батюшки! – закричал кто-то, – да это же наш преподобный Сергий Радонежский! Не зря, знать, в своей обители он с медведем дружбу водил, последним куском хлеба делился и медведь это запомнил.
– С той поры пять десятков лет минуло!
– Ну и что? Медведи, как и человеки, передают потомкам доброе к ним отношение…
* * *
“Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби.” (Мф. 10:16)
Битый час кружил по городу князь московский, путаясь в улочках, тупиках, кривоколенных и скоморошьих переулках, оттягивая визит к Олегу Рязанскому. Устав от гомона коробейников, лотошников, лохотронщиков, решил предварительно переговорить с отцом Сергием. Отыскал его на митрополичьем подворье. В ноги старцу бухнулся:
– Рознь лежит меж мною и князем рязанским как проклятие! Чем не угодил я ему? Почему во всех распрях он виноватит меня? Дескать, и с нижегородским князем я не в ладах, и с тверским, и на грани срыва с суздальским…
– Выходит, каждый перед тобой в обиде, а ты чист как стеклышко? Не ропщи понапрасну, смири норов, проси у Всевышнего сил на искреннее примирение.
– Прошу, прошу, а мира с Ольг Иванычем едва на год-два хватает.
– Просить следует не словами, а сердцем. Искуситель лукавствует, усыпляет бдительность, а ты не внемли ему, верь в силу молитвы.
– Сколь не мирились – все равно ссорились…
– Источник неверия в примирение в тебе самом. Отринь гордыню – в открытое сердце решение придет быстрее.
– В распре из-за Коломны он первым на меня руку поднял!
– Ишь, соринку отыскал в чужом глазу, а у себя бревна не замечаешь. Претерпел бы чуток, поостыл, а ты ответно, с оружием.
– По-хорошему убеждал я его…
– Не убедил сразу – прояви выдержку, каждый должен уметь нести свой крест сознательно. То, что хорошо для тебя, плохо для других… Погляди в окно: видишь сугроб? Вчера намело, а сегодня он стал меньше. Не потому, что стаял от солнца. Он уплотнился. Стал меньше, но крепче, ногой не сразу пробьешь. А в большом, но рыхлом – нога вязла. Не позволяй большим страстям управлять тобой, завязнешь…
* * *
В стороне от шума ярмарочного певец песнями изощряется. Косоворотка витым поясом опоясана, сапоги до блеска начищены, волоса кучерявые конопляным маслом приглажены. В ударе был, с утра пел, доставляя людям радостное удовольствие и, вдруг, затрепетал телом, схватился за грудь, осел на землю…
Из толпы голос:
– Вставай и не придуривайся! Ежели выбрал себе ремеслом людей тешить – так служи народу!
– Рад бы, да затих голос…
– Не можешь громко петь о березе, пой шепотом о тополе! Не жнешь, не пашешь, а ваньку валять вздумал?
– Передохнуть бы…
Голос человечий – инструмент небесами даденый для просветления сердец человеческих, но иссяк голос… А толпа требует:
– Не хочешь петь – так пляши! Отрабатывай звание артиста народного! Ишь, моду взяли нынешние: пою, пока хочу, а не хочу – нос ворочу!
Заплясал в отчаянности страдалец. Плясать, как и петь – надо уметь. Два коленца выкинул, на третьем запнулся, дугой выгнулся, согнулся, не выдержал напряжения, пал на землю. Упрятал голову в колени, затрясся…
Кто-то из заводил-подстрекателей пошарил глазами по сторонам, углядел нужного, обрадовался:
– Эй, Клюй, где взаимопомощь и взаимовыручка товарищеская? Поддержи песней друга падшего! Иль не в мочь, иль кишка тонка, иль не по Сеньке шапка? Выходи на помост, Клюй, переплюй соперника!
Клюй, тоже птица певчая, вышел, забегал вокруг соперника, замахал руками-крыльями, а что делать дальше – не сообразит, разве в поддержку друга тоже костьми лечь? И запел о святой Руси с городищами-горками, селами и проселками…
Но людское сборище не жалует и слишком покладистых, согнало Клюя с подмосток, пнуло ногой лежащего:
– Вставай, песнопляс, повалялся и хватит!
Лежачий не реагировал… Обидеть птицу певчую очень легко. Достаточно просто обделить вниманием. Вместо поощрительного выкрика “браво, артист!” – услышать гробовое молчание. Вместо залпа рукоплесканий узреть губы, презрительно сжатые. Понуро уйдет обиженный, утопит в чарке горечь унижения: кто умеет петь, тот умеет и пить, и веревку сможет накинуть, и застрелиться…[22]
Застрельщик из толпы тут как тут:
– Бей его, ишь, зазнался! – и первым дал под дых любимцу всенародному, за ним кто сапогом в селезенку, кто – по почкам, по печени, кто-то уже сдавил шею жертве трепещущей, готовясь к хрусту разрываемых позвонков… Толпа не побрезговала нарушить закон кулака: лежачего не бить, не налетать всем на одного, пустил кровянку и успокойся! В безрассудстве толпа могла насмерть забить человека, не появись лицо проходящее. Раздвинуло лицо толпу зычным голосом:
– На кого замахнулись? На кого руку подняли?
Опустив руки, толпа пала на колени, а лицо хлесть-хлесть плетью двухвостой по ногам, плечам, спинам согбенным. Однако, не столько бил, сколько пугал свистом плети:
– Желаете силушку свою показать? Что ж, я не против. Померяюсь с двумя, даже с тремя сразу! С одним условием: кто устоит супротив меня – жив останется, если кто с ног упадет – умрет! Все слышали или повторить?
Пока говорил – распоясался, кафтан скинул, заголил, руки, рванул на груди рубаху. Это в мороз-то? пусть и поменее, чем сорок градусов на троих, но все же…
– Кто смелый? Жду!
Таковых не оказалось. Один бойкий вознамерился, но его тут же в бок тюкнули:
– Куда прешь супротив своего родного князя, аль не признал?
Поднял с земли Есеню-песнопевца Олег Рязанский, прижал к груди и понес несчастного в палаты княжьи – известное дело: свой своего в беде не оставляет…
А почему народ не сразу опознал своего князя? Яснее ясного, из-за отсутствия в одежде привычных глазу княжьих регалий: плаща багряного, пояса серебряного, меча в ножнах узорчатых, шапки рысьей с ушками-кисточками… По вполне понятным причинам в те времена не лепили на столбах, стенах, заборах тиражированные изображения правящих лиц, и правители шли народу навстречу, напоминая о себе разными способами. Например, кто основал славный град Киев на берегу Днепра? А пресветлый град Владимир на Клязьме? А Ярославль на Волге, Ивангород на Нарве, Петербург на Неве?
Византийский император для лицезрения своей особы устраивал скачки на ипподроме, римский император Нерон – гладиаторские бои. Креститель Руси, Владимир Красно Солнышко, еженедельно, за исключением военных походов, щедро, с русским размахом, закатывал пиры, реализуя в застольях лукавое присловье: “Веселие Руси есть питие!”, тем самым, прибавляя себе популярности. Иван Калита – сребролюбивый князь московский, запомнился подданным не увеличением московского княжества на целую четверть, а тем, что хаживал по улицам Москвы в праздничные дни пешком и нищим милостыньку подавал. Собственноручно. Поручно. Подаст полушку, а разговоров на рубль серебром. Екатерина Вторая, императрица всероссийская, путешествуя по потемкинским деревням с политико-экономическими целями, прежде всего имела в виду не людей посмотреть, а себя показать…
