Молли лицо у нее потемнело.
— Что вы здесь делаете? Зачем беспокоите моего пациента? — возмутилась она. Молли, даже не понимая слов, уловила смысл по ее взгляду и тону. Она тут же встала и осторожно сказала:
— Ce soldat est Harry Cook. Il est mon coossan[15]. — Вчера вечером она спросила у Сары, как будет «кузен» по-французски и теперь с гордостью выговорила это слово, прибавив в порыве внезапного вдохновения: — Nous… prier. Vous me dire… prier[16].
Услышав, что они молились вместе, сестра Мари-Жанна отчасти умерила пыл. Она ведь сама сказала Молли вчера вечером, что ей нужно молиться за своего друга. Но она вспомнила о своей должности заведующей палатой номер три и резко сказала:
— Так вот, извольте, пожалуйста, спрашивать разрешения, прежде чем заходить в мою палату, Молли. Этому человеку нужен полный покой, так что, будьте добры, выйдите отсюда немедленно.
Она махнула рукой в сторону двери. Смысл этого жеста был понятен и Гарри, и Молли.
Молли смиренно сказала:
— Oui, ma soeur[17], — тихонько добавив по-английски, когда сестра отвернулась: — Я еще приду навестить тебя, Гарри, — и с несказанной радостью увидела, как левый глаз Гарри подмигнул ей в ответ.
В то же утро, вернувшись в свою палату, Молли увидела, что Том сидит, опираясь на подушки, а еще две подушки подпирают его забинтованную руку. Его уже умыли и побрили, и, хотя вид у него был все еще бледный и больной, глаза глядели ясно. Пока Молли ходила по палате, застилала кровати, протирала раненым лица влажной губкой и помогала более опытным сестрам менять повязки, она чувствовала, что его глаза неотступно следят за ней, но никак не могла подойти и поговорить с ним, пока не наступил обеденный перерыв и ей не поручили помочь ему с обедом.
— Вы видели Гарри? — были его первые слова. — Он жив?
Молли улыбнулась ему.
— Да, я была у него. Он пришел в себя. Он узнал меня, и это очень хороший знак.
— А мне можно зайти повидать его?
— Не знаю. Я спрашивала сестру Элоизу, но нам придется подождать, пока она решит. Знаете, у вас все еще жар, и я почти уверена, что она никуда вас не пустит, пока жар не спадет. Сейчас вам лучше всего поесть, — она поднесла ему на вилке кусочек еды, который он покорно проглотил, — и как можно лучше отдохнуть. Когда вас привезли, вы были совсем без сил. Знаете, сон — отличный лекарь, так что чем больше вы будете отдыхать, тем скорее поправитесь.
Том усмехнулся и сказал:
— Да, мисс, — в точности так, как обычно отвечал учительнице в школе. Только учительница не была такой хорошенькой, как эта Молли, которая, как ни удивительно, приходилась Гарри кузиной. Том еще немного поел и сказал:
— Я спрашивал ту монахиню, сестру Луизу…
— Сестру Элоизу?
— Ну да, ее самую. Спрашивал, когда она заходила, можно ли мне навестить Гарри.
— И что она сказала?
— Говорит — «тандэ». Что это значит?
— Тандэ? — Молли задумчиво сморщила нос. — Может, attendez?
Том пожал плечами и тут же сморщился от боли.
— Может быть. Что-то вроде «тандэ дема»…
— Demain — значит, завтра, — сказала Молли. — То есть, скорее всего, она сказала, что вы сможете зайти к нему завтра. — Она закончила кормить его, а потом, задержавшись у кровати, спросила: — Может, хотите кому-нибудь написать? Иногда я пишу письма для тех раненых, кто не может писать сам.
Том покачал головой.
— Нет, спасибо, — сказал он. — Мне писать некому.
— А матери? — спросила Молли.
— Матери нет, — коротко ответил он. — Я приютский. У меня только товарищи из взвода, а им что писать? Они и так знают, где я!
Прошло еще несколько дней, и Молли видела, как Том с каждым днем крепнет, а Гарри слабеет. Когда температура у Тома наконец упала до нормы, сестра Элоиза и сестра Мари-Жанна согласились пустить его в третью палату. Молли не ходила с ним, но видела его лицо, когда он вернулся и рухнул на свою постель. Рискуя вызвать недовольство сестры Элоизы, она оставила на кухне недомытую посуду и присела на край кровати Тома.
— Как он там? — мягко спросила она. Сама она в тот день не смогла вырваться, чтобы повидать Гарри.
— Выглядит чертовски паршиво — прошу прощения, мисс. Похоже, умирает. Меня не узнал. Глаза открыты, а как будто и не на меня смотрят. Вроде в потолок, что ли, а на самом деле в никуда. Я заговорил с ним, так он даже головы не повернул, как будто не слышит. Тронул его за руку, чтобы он хоть на меня взглянул, а рука горячая, как огонь. Я говорю: «Гарри, дружище, это я, Том. С тобой все будет в порядке, дружище», — говорю. А он начал что-то бормотать, что-то такое про проволоку, про штык — все вперемешку. — Голос у Тома оборвался, и он поднял на Молли тоскливые глаза. — Он же не поправится, да? Он умрет.
Молли в порыве чувств взяла его за руку.
— Это еще неизвестно, Том.
— Известно, — ответил он без выражения. — Надежды никакой.
— Надежда всегда есть, — твердо сказала Молли, — пока он борется и пока мы боремся за него.
Том устало сказал:
— Но он уже не борется. — Он закрыл глаза, и Молли показалось, будто из уголка одного из них скатилась слеза. Она сочувствовала ему всем сердцем, но она еще никогда не видела, чтобы мужчины плакали, и отвернулась, чтобы не видеть его слез.
На следующее утро, перед тем как идти на завтрак, Молли прокралась в третью палату, чтобы взглянуть на Гарри. Сестры Мари-Жанны не было видно. Другая сестра, имени которой Молли не знала, жестом указала ей на кровать Гарри, а сама стала обходить палату с тележкой для лекарств.
Гарри лежал в постели неподвижно, будто мертвый, его посеревшее лицо заострилось и вытянулось, а руки, похожие на когтистые птичьи лапы, лежали, как обычно, поверх одеяла. Глаза у него были закрыты, и он не открыл их, даже когда Молли взяла его за руку. Она пощупала пульс на его запястье и далеко не сразу ощутила слабые толчки, говорившие о том, что сердце пока еще бьется. Глядя на Гарри, она понимала, что Том прав. Гарри уже не боролся. Его измученное тело сдалось, и утомленный дух больше не мог поддерживать в нем силы.
Молли почувствовала, что кто-то стоит рядом с ней, обернулась и увидела сестру Мари-Жанну.
— Ему осталось совсем немного, — мягко сказала та. — Вы не приведете падре из лагеря?
Молли
